— Похоже, ешче одна гнида завялася у Бярёзовке, мёдом што-ли намазано? — дед Ефим опять сильно плевался, глядя из-за занавески, — от ведь напасть какая! И энтот к Никодиму побягить, бяядаа!
Так и вышло. Шлепень, доложившись Шомбергу и Бунчуку, тут же рванул в Крутовскую избу: — Есть хто у хате?
— Есть! — выглянула из печного закутка Ефимовна.
— О, Ефимовна. А чаго это ты… Вы здесь?
— Живу я здесь, — сухо ответила Ефимовна.
— А где жа усе Крутовы?
— Усех Крутовых — два мальца осталось, вон, сидят, уроки делают!
— А остальные? — подрастерялся Слепень.
— Остальных нету. Никодим пропал, Глафиру немец с самолёта убил, Родиона ещё в июне в армию взяли… Что, тоже мстить малым деткам собрался? Один, вон, после гибели на его глазах мамки, вовсе не говорит, — разозлилась Марья Ефимовна. — Ладно Бунчук, тот Никодима ненавидит, и если бы не Краузе старший, давно бы пацанов извел, тебе-то чаго надо?
Ефимовна в гневе перешла на местный говор.
— Марь Ефимовна, ты чаго? Я ж, просто поинтересовался… Я ж ничаго…
— Все вы ничаго, я ж тебя учила добру, ты ж неплохой был, што ж ты как зверюга?
— Всё, пошел я, — Слепень, как ошпаренный, выскочил из хаты.
А на другой день, к обеду по центральной улице села неспеша шел богатырского роста и зверского вида, заросший по самые брови мужик. Подойдя к правлению, не спеша оббил снег с громадных же валенок и на хорошем немецком языке сказал часовому:
— Передай герру Фридриху Краузе, что пришел Леший!
Тот с изумлением посмотрел на это чудо и гаркнул кому-то в коридор. Через несколько минут вышел солдат:
— Битте!
Лешего провели в кабинет, из-за стола поднялся сухопарый немец:
— Вас волен зи?
— Здравствуй, крестничек!
— Не понимайт! — немец вгляделся в Лешего: — Майн Гот! Лавр Ефимович?
— Да, но лучше зови меня Леший, так привычнее!
— Момент! — Фридрих покрутил ручку телефона:
— Фатер? Лавр Ефимович у меня в кабинете! Яволь! Фатер будет здесь через пятнадцать минут, зетцен зих, садитесь, я немного забывайт язык, мешаю… перемешиваю слова.
— А и Карлуша здесь? А Пашка, Пауль, то есть?
— Пауль в Берлине, а фатер не пожелал жить в Германия, сюда приехал, имение восстанавливаем, скоро переедет туда жить.
Адьютант принес нарезанный лимон и початую бутылку коньяка. Фридрих налил понемногу в бокалы:
— За встречу, рад, что живой Лавр Ефимович!
Леший медленно пил коньяк, смакуя каждый глоток:
— Давненько я не пивал такого… да, с семнадцатого года, пожалуй.
В кабинет с шумом ворвался Карл Краузе и с порога, раскрыв объятья, пошел на Лешего: — Лавр, дружище, живой!!
— Что мне сделается, отшельнику, кроме зверья, никого в лесах не водится! — обнимая его, гудел Леший.
— А партизанен? — влез Фридрих.
— Фрицци, я тебе когда-нибудь врал?
— В те времена нет, а сейчас… может, ты коммунистом стал!
— Я тебе давал право тыкать мне? — построжел Леший, — могу ведь и порку устроить, это для них ты герр, а для меня все тот же сопливый, строптивый мальчишка!
Фридрих покраснел:
— Извините, Лавр Ефимович, забыл, забыл, каким Вы можете быть.
— Ну, так я напомню, рука-то у меня, сам знаешь, тяжелая. Да и пока не забыл, почему моих маленьких крестников гнобит какая-то трусливая гнида?
— Каких?
— Крутовых ребятишек, они совсем одни остались, почему этот, служивший и вашим и нашим, Бунчук издевается над мальцами? Фрицци, не примешь меры, я его, паскуду, сам накажу. Я бы давно явился, зная, что Глашу убило, — Леший перекрестился. — Светлая ей память! А ребятишек, спасибо, Ефимовна обогрела.
Карл сказал:
— Я его уже предупреждал!
— Мало предупреждал!
Фрицци странно повеселел, вызвал адьютанта, велел найти Бунчука.
Минут через десять, постучав, ввалился Бунчук:
— Звали герр майор?
Леший каким-то одним текучим движением, мгновенно оказался возле него и, взяв за глотку, тихонько так спросил:
— Ты, паскудина, что себе позволяешь? Зачем ребятишек Никодимовых гнобишь?
Бунчук затрепыхался, пытаясь что-то сказать:
— Я тебя предупреждал? Ты думаешь, если есть у тебя оружие, со мной справишься? Да тебя ж Волчок из под земли достанет и на кусочки порвет по-любому, даже если пристрелить сможешь меня! Фуу, скотина мерзкая, перегарищем несёт, — Леший, казалось, легонько отшвырнул его, а Бунчук впечатавшись в стенку, сполз по ней, едва дыша.
— Леший, я… — прохрипел он.
— Я тебя предупредил! — припечатал Леший, — не они тебя, а ты их обходи седьмой дорогой!
Фридрих, с веселым изумлением смотря на Лешего, подтвердил:
— Малейший замечаний-ершиссен!!
Бунчук на подгибающихся ногах выполз из кабинета..
— Да, дал я тогда маху. Пожалел паскудника, надо было добить!
— Ну, никогда не поздно! — сказал Карл. — Лавр, давай-ка посидим у меня в хоромах. Вспомним былое, скажем, через пару часов? У тебя как со зверьём? Очень уж хочется на охоту!
— Проверю дальнюю делянку, должен там быть секач. Приготовлю всё, тогда приду. Сейчас я до мальцов, Фрицци, ты там какой пропуск-документ вели мне выписать, чтобы не привязывались всякие шавки, из поганцев. Ох, и отребье у вас в полицаях ходит, тьфу!
Леший поспешил к Крутовым, долго приглядывался, что и как во дворе, осмотрел сенцы и загудел входя в хату:
— Где тут мои пострелята? — из-за стола выскочили оба ребятёнка и повисли на Лешем.
Он сгреб обоих и прижал к себе. Мальчишки плакали. Если Гринька ревел в голос, то Василь плакал молча, и у Лешего защемило сердце:
— Ну-ка, ну-ка, Никодимкины внуки, дайте я на вас погляжу?
Он отстранил их немного и, оглядев, сказал:
— Вытянулись-то как, худющие, бледнющие, не кормит вас Ефимовна, что ли?
— Кормит, она кормит, — проворчал Гринька, утирая рукавом слезы, — картопля да капуста, грибы-от ешчё. Остальное усё повыгребли!
Леший, держа доверчиво приникшего к нему Василя, опустился на лавку.
— Василь, ты меня слышишь?
Тот кивнул и как-то вопросительно посмотрел на Лешего.
— Про Волчка хочешь узнать?
Тот опять кивнул.
— Жив твой Волчок, дома остался. Нельзя ему сюда, пристрелит сдуру какая-нибудь сволочуга. Он тоже по вам скучает. Вот потеплеет, спросим разрешения у Краузе, и придете ко мне, — он ласково погладил своей огромной лапищей голову Василя. — Ефимовна-то где?
— Да до деда Ефима побегла, ён чаго-сь обешчал из яды дать.
Прибежавшая вскоре Ефимовна очень обрадовалась, что Леш жив.
— Волновалась, как ты там один, может, и случилось чего, времена-то какие, жуткие.
— Все нормально, — гудел Леш, раздеваясь, — тут вот я мальцам кой чего припас, — он вытаскивал из бездонных карманов какие-то сверточки, — малинка вот лесная, мало ли простынут, мясца сушеного немного, медку лесного, травки вот на чай, — мальчишки сидели не шевелясь. И он, усмехнувшись, сказал:
— Гринь, у меня теперь в карманах как у твоего деда, чего только нет. Ну-ка, Василь, залезь-ка в задний карман, там Волчок вам привет прислал!
Василь засунул тонкую руку в карман и радостно заулыбался, вытащив полную горсть орехов. Орешник всегда находил Волчок и тащил за штанину Василя или Гриньку к нему, где по полдня и обитались детишки.
— Вот ведь, животина, умнее многих людишек, пакостников. Сам приволок в зубах мешок с орехами и положил мне на колени, как бы говоря — орехов-то мальцам возьми, — гудел Леш, рассказывая Ефимовне про Волчка, Василь же счастливо улыбался, грызя орешки.
— Гриня, ты теперь Бунчука не бойсь, я его малость потрепал, да и Краузе ему добавил. Он, гад, забыл, кому жизнью обязан, ну а я память ему подправил. Ежли только вякнет чего в их сторону, Марья, смело иди к Фрицци, Фридриху то есть. Не бойсь, говори как есть! Не думаю, что Бунчук чегось выкинет, но мерзавец первостатейный, будьте все внимательны.
— Жизнь-то человеческая три копейки перестала стоить, вон, в Радневе, пару дней назад двух мальцов застрелили и только за то, что объедки попытались стащить, — вздохнула Ефимовна. — Дед Ефим сотов, вот, немного дал для ребятишек, они с бабкой Марьей всю зиму то яблок сушеных, то груш, травки, вон, для чая, огурцов соленых, Стеша свой хлеб всегда приносит. Вот и живем-выживаем. Наши-то яблоки сушеные, все выгребли — я сглупила, не убрала подальше, а им, гадам, понравились, вот и выгребли все, а все ребятишкам витамины какие были б. Ну хоть грибы не взяли, вот варю супец им, да меняюсь с бабами на что кто имеет. Егорше дочка вон крупы перловки малость дала, поделился, супец-то посытнее с ней. Ох, ну до весны доживем — там травка пойдет, полегче будет. Лишь бы у них батька уцелел, все не сироты будут. У нас, окромя этих Еремцов, Гущевых, народ-то наоборот дружнея стал, Марфа Лисова, вон как пленным подмогнула вовремя!
Ефимовна рассказала про возчиков воды.
— У них сейчас одни свои остались, подлых нет, а девки-то наши, Стеша и Марфа, стараются им погуще супец-то оставлять, хоть не такие доходяги стали, да и старший Краузе, ещё человеком остался, делает вид, что не замечает… При Фридрихе-то орет и наказывает, а без этого, сушеного, неплохо к нам относится.
— Ну, Карлуша всегда либералом был, этот, старший, в Эльзу пошел. Та же как ржавая селедка была, а и вреднючая… Помню я её ещё в девках, да… папенька Иоганнн «выгодную партию» Карлуше подгадил… Ну да недолго она его изводила, прибрал Господь! — перекрестился Леший.
Пришла уставшая, вся какая-то поникшая Стеша, увидев Леша оживилась:
— Наконец-то хоть одно родное лицо увидеть! А то все хари кругом!
Ефимовна вытащила чугунок с праздничным ужином — картошку с грибами и небольшим, мелко-мелко порезанным кусочком мяса. Ребятишки ели, обжигаясь и спеша.
— Вот как стали жить, едим, торопясь, как бы не отняли, в любой момент могут нагрянуть всякие… — вздохнула Стеша, — когда уж наши придут, полгода ещё нет как под немцами, а кажется — целый век.