— Да… в общем-то.
Недоумевая, она медленно подняла плечи и не опустила их, пока он не хлопнул дверью. Что бы могла значить такая ранняя прогулка?
Спускаясь по лестнице, Степан Ильич представил, с какими глазами она встретит его, если он вернется всего через несколько минут. «Черт, надо придумать что-нибудь убедительное!»
Прежде чем войти в телефонную будку, Степан Ильич оглянулся.
Вслушиваясь в равномерные далекие гудки, он приготовился. Первым к аппарату в коридоре, конечно, подоспеет Покатилов. И Степан Ильич, точно наяву, увидел бывшего дезертира: в растерзанной гимнастерке, небритого, с дикими глазами — так обычно выглядели люди, добровольно отрекшиеся от строя, дисциплины и долга.
На том конце провода кто-то снял трубку и, не отзываясь, выжидающе молчал. Ну, так и есть, он самый! Командирским тоном, ломая возможное сопротивление трусливого человека, Степан Ильич отдал приказание. Подействовало! Трубка была отложена, пошел звать. «Вот так-то!»
Услышав знакомый милый голос, Степан Ильич, не здороваясь, заговорил:
— Я, кажется, немного напугал вашего соседа. Но я был вынужден, мне ничего не оставалось.
— Вы правильно сделали, — отозвалась Наталья Сергеевна.
— Значит, это был он?
— Господи, конечно! Я же вам рассказывала.
— Да, помню… Ну, здравствуйте.
— Добрый день.
Чувствовалось, что Наталья Сергеевна стесняется, — видимо, Покатилов не уходил и слушал, пытаясь выяснить, кто это звонит.
После того как было спрошено о настроении и самочувствии, возникла длительная пауза. Лихорадочно подыскивая, о чем бы еще спросить, Степан Ильич переложил трубку из руки в руку и прислонился к стенке, однако тотчас вспомнил, что так или примерно так разваливались, надолго занимая аппарат, развязные длинноволосые юнцы, не обращавшие внимания на нетерпеливый стук монетками в стекло.
— Ну, как потомство? Танцует? — спросил он.
— То есть?
— Да я слышу музыку.
— А-а… Нет. Какие танцы!
Что-то показалось ему в ее голосе, и он спросил:
— Вы чем-то расстроены?
— Да нет… в общем-то. Нет, нет!
— Когда они уезжают?
Она вздохнула:
— Как вам сказать? Надо собраться… То да се…
Все-таки что-то ее стесняло, чего-то она не договаривала. Но не Покатилов же продолжал торчать в коридоре и подслушивать! Одолевали ее какие-то свои, домашние заботы, к которым она торопилась из поездки и вот вернулась.
Прощаться, ограничившись только таким пустячным разговором, Степану Ильичу не хотелось. Предложить бы увидеться, но что значит увидеться? Не назначать же встречу на углу! Пригласить в гости к себе? А Клавдия Михайловна? О черт! Вот положение…
Разговор становился натужным, искусственным.
— Кто это там у вас ругается? Я слышу голоса. Не ваши?
— Соседи, — все более тусклым, отчужденным голосом роняла Наталья Сергеевна.
— Покатиловы? А что у них?
— Я же вам рассказывала.
— Позвольте, ничего вы мне не рассказывали! Это вы кому-нибудь другому рассказывали, только не мне!
— Значит, забыла. Потом расскажу.
Ясно, он уже надоел. Но, помня о своей нелепой вспышке в последний вечер на теплоходе, он старался продолжать разговор в ровном тоне.
— Так мы… это самое… мы не увидимся?
И затаился: что-то скажет?
— Ну, почему же!
«Ага, вот это уже лучше!»
— Мне, знаете ли, хочется увидеть ваших, Машеньку… И вообще. Заочно-то мы с ней знакомы!
— Приезжайте, — услышал он. — Только ведь у меня… сами понимаете.
Натянутый, принужденный тон снова неприятно кольнул его, но он тут же справился с собой и бодро принялся расспрашивать, каким автобусом ехать, где сойти и как искать дорогу.
Итак, Степан Ильич энергично потер ладони: надо все продумать, хорошенько подготовиться. Разумеется, ванна, еще раз бритье, светлый костюм. Хорошо бы соснуть часок — тогда лицо свежеет. С чем прийти, что подарить: цветы, какую-нибудь безделушку? Ну, безделушку для ребенка, а для хозяйки? Цветы? В этом что-то уж слишком ухажеристое. Но и с пустыми руками… Может быть, сделать так: поднести цветы и матери, и дочери? Кажется, это выход.
Завтракая с Клавдией Михайловной, он не замечал ее тревожных взглядов и пытался разобраться в том, почему ему и не терпелось поехать, и в то же время отчего-то было тягостно, словно кто-то удерживал его от этого и потихонечку советовал: не надо. Но почему, в чем дело?
После завтрака он заперся у себя и принялся за газеты. Читалось, однако, плохо. Тогда он откинул голову и закрыл глаза. «Да, скоро семьдесят. А жил? Как трава рос. Готовился к погребению. Обидно, черт возьми!» Затем стал думать о Машеньке и ее муже, стараясь их представить. Машенька, скорее всего, действительно должна походить на мать (издали, с палубы, он не разглядел ее как следует). Зять… вот зять как-то не вырисовывался, зато внука он представлял отлично. Забавный карапуз. На пристани бросился бабушке на шею, ножонками задрыгал — тоже соскучился… Когда молодые уедут, Наталье Сергеевне, конечно, придется трудновато с малышом одной, но ведь, если все будет нормально, его, можно сказать, долг, обязанность — облегчить… и все такое…
Вздремнуть, как он собирался, ему не удалось — оттого, что в голову лезло всякое. «Может быть, зря размечтался, рассиропился. Уют и все такое… А ну все выйдет как тогда? Тем более уже на теплоходе в последний вечер… И хотя наутро она сама же все исправила, но суть-то, истина-то… И вот сегодня — снова. «Ну, приходите…» Конечно, могло быть и так, что на нее, бедную, горой свалились всякие домашние заботы, но-о… Может, лучше было подождать еще день-два? Но, с другой стороны, а что это изменило бы? Ну хорошо, уедут молодые. Ну, допустим, Наталье Сергеевне в каком-то смысле станет легче, можно гулять, малыш этот забавный… Наверное, обожает мороженое, увозит мордочку, как поросенок… Но молодые же уедут не насовсем — опять приедут. А тогда что? Нет уж, лучше сразу: или — или… И Степан Ильич, энергично сбросив с дивана ноги, стал собираться.
Жила Наталья Сергеевна в районе новостройки. Из старого города можно было проехать трамваем и автобусом, но она почему-то сказала — автобусом, и Степан Ильич трамвай отверг. За громадным пустырем, считавшимся окраиной города, за автобазой, где до недавнего времени работал механиком Василий Павлович Барашков, а сейчас работали его сыновья, начинались кварталы новых зданий. Бывать в этом районе ему приходилось редко, и он с интересом оглядывался: настоящий город! Правда, у них в старой части побольше зелени.
Сойдя с автобуса, Степан Ильич стал узнавать ориентиры, указанные по телефону. Вот аптека, вот писчебумажный магазин. На углу девушка в халате продавала пирожки, натыкая их вилкой и заворачивая в квадратики нарезанной бумаги.
Пока что он шагал уверенно.
Трехэтажный дом, в котором жила Наталья Сергеевна, должен был находиться в глубине квартала. Ага, детская площадка: копаются в песке малыши, на скамеечках сидят бабушки с вязаньем в руках. Но позвольте, домов-то трехэтажных два!
Поколебавшись, Степан Ильич решил спросить. Старухи, отложив вязанье и приспустив очки, переглянулись.
— Это какая же? Такой тут вроде нету.
Потом они все вместе уставились на подполковника, точно надеясь по его виду определить, к кому мог направляться такой принаряженный, торжественно-вежливый гость с двумя букетиками гвоздик.
На помощь была позвана какая-то Нюра, проходившая мимо с пустой бутылкой из-под кефира в авоське. Нюра посмотрела на Степана Ильича почти враждебно:
— А вы им кто будете?
Начиная сердиться, Степан Ильич поднял плечи. Вот дурацкое положение! Теперь даже детишки, бросив ковыряться в песке, пялили на него свои глазенки.
Старухи на скамейке о чем-то перешептывались с Нюрой, и вдруг все разом прояснилось.
— Так это же где журнал «Театр» выписывают! Сразу бы и говорили!
— А я слушаю, слушаю — и не пойму. Она же ездила куда-то и только приехала.
— Да вчера и приехала!
И Степану Ильичу был указан дом и подъезд.
Поднявшись на второй этаж, он оглядел себя и тронул кнопку звонка. Послышались шаги.
Позднее он сообразил, что открыть дверь мог кто-нибудь из соседей (опять пришлось бы объясняться!), но открыла именно Наталья Сергеевна. Ждала! И ему сразу стало легко и радостно, мысленно он выругал себя за все свои сомнения. Вот вечно он так. У человека, может быть… ну что-то такое… а он уже бог знает что подумал!
На лестничной площадке и в коридоре было темновато, все же Степан Ильич различил какие-то физиономии, высунувшиеся из разных дверей. Любопытство продолжалось недолго, двери прикрылись. Степан Ильич был избавлен от цветов.
— Зачем же два? — Наталья Сергеевна старалась справиться со смущением. — Ах, Машеньке! Маша, Маша! — закричала она в глубину квартиры, и Степан Ильич приготовился. Никто, однако, не отозвался.
— Ничего, она потом, — проговорила Наталья Сергеевна. — Заходите.
В маленькой, тесно заставленной комнатке всю середину занимал накрытый круглый стол. Видно было, что стол отодвинули от стены, сняв с него швейную машинку и стопку книг. Детская коляска находилась на балконе. Все свидетельствовало о приготовлениях к приходу гостя, и эта забота тронула Степана Ильича. «До гостей ли людям? А все же! Какой я все-таки эгоист! Чуть что-то не так — и у меня уже готово! Нет, Василий прав — менять, менять надо характер».
Осваиваясь, Степан Ильич опустился на краешек стула. Он стеснялся смотреть на хозяйку и видел только ее ноги в дешевых сереньких чулках и думал о том, что никогда не определить возраста женщины по ногам, и о том, как стойко иногда тело человека сопротивляется старости, словно еще не все взяло от жизни.
— У вас кто-то «Театр» выписывает? — спросил он.
— Откуда вы знаете? — изумилась Наталья Сергеевна.
— Да уж знаю!
Оказывается, Нюра, с чьей помощью старушки указали ему дорогу, работала почтальоном.
На его взгляд, за эти два дня Наталья Сергеевна побледнела и осунулась. Тревога, сожаление, а главным образом нежность отразились в его продолжительном взгляде. Ей бы сейчас не суетиться, а лечь в хорошей, тихой, затененной шторами комнате, попросить в постель чаю, кофе ли… и чтобы кто-нибудь близкий, родной посидел рядом, помешал ложечкой в чашке, спросил, не надо ли еще чего, подал книгу… Все это пронеслось в одно мгновение. Степан Ильич взволнованно встал.