Вспомнились вдруг СВОИ горе и боль, когда совсем молодым погиб её муж, а также она вспомнила СВОЮ бездну отчаянья и невыносимую тоску, в которую она надолго погрузилась тогда и если бы не годовалый сын, кто знает, смогла бы она с этим справится.
Молодая Верочка любила мужа до умопомрачения, он был всем в её жизни. И когда она его потеряла, то пережила эту потерю с большим трудом, а пережив, навсегда захлопнула свою душу, не позволяя себе любить кого-нибудь, даже сына. Она заботилась о нём и сделала всё, чтобы он стал образованным, самостоятельным человеком, но любить его в полной мере она себе не позволяла, второй такой потери она бы не пережила.
И вот сейчас увидев такую же тоску, которая убила когда-то давно её собственную душу, она зажмурила крепко до боли глаза, чтобы не видеть, не чувствовать, не знать, но было уже поздно.
– Нет, не хочу, не смей! – почти в голос закричала она, боясь снова хотя бы мимолётно соприкоснуться с этим снова. Сжав кулаки до такой степени, что ногти впились в ладони, зажмурив до боли глаза, она стала глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох, чтобы взять себя в руки и успокоиться.
Почувствовав себя немного лучше, она, наконец, осмелилась открыть глаза и увидела, что пёс исчез, его не было на площадке, он ушёл.
Вера Петровна трясущимися руками отпёрла замок и, захлопнув дверь, сползла по стене на пол, потому что дойти до стула у неё не было сил.
Немного успокоившись, она выпила двойную порцию снотворного и легла спать, надеясь на то, что утром проснётся и всё будет, как раньше – спокойно и размеренно.
Провалившись в тяжёлый, как смерть, сон, Вера Петровна проснулась утром с чудовищной головной болью. Голова трещала так, что казалась, она сейчас треснет, как перезревшая тыква.
Постанывая, она добрела до ванны и приняла контрастный душ, это немного помогло, но голова всё ещё болела. Сварив себе крепкий кофе, она присела за стол на своей крохотной кухне и, прихлёбывая маленькими глотками ароматный напиток, тупо ждала, когда уйдёт боль.
Кофе помог и, почувствовав себя значительно лучше, Вера Петровна, собравшись и приведя себя в порядок, подошла к входной двери. Немного помешкав, она задрожавшей вдруг рукой отодвинула крышечку с глазка и выглянула наружу: собаки не было. Облегчённо вздохнув, она вышла из квартиры, заперла дверь и чуть ли не бегом кинулась вниз по лестнице. Больше всего она сейчас боялась встречи с этим несчастным псом, а ,точнее, с его болью и тоской, которые открылись ей вчера.
Кое-как провела она сегодня пять уроков, чувствуя себя так, как будто её избили. На провокации своего постоянного оппонента Воробьёва, она сегодня не реагировала: не было ни сил, ни желания с ним спорить. Не встречая привычного отпора, он тоже как-то сник и притих. В классе сегодня царила гнетущая обстановка и источником этого была она.
Еле дождавшись звонка с последнего урока, Вера Петровна покинула стены родной школы, но домой не пошла. Доехав на метро до Крестовского острова, она долго бродила по аллеям тенистого парка. Устав и скинув туфли с отёкших от долгой ходьбы ног, прямо в своём строгом костюме она ещё долго сидела на газоне возле тихого канала, подстелив брошенную кем-то газету и наблюдая за стайкой утят, снующих по водной глади.
Проголодавшись, она зашла в кафе тут же в парке и заказала шашлык с зеленью и бокал красного вина. Давно она так не пировала. Потягивая не спеша терпкое вино, она наслаждалась свежим шашлыком, он оказался очень вкусным, мягким и ароматным. Побродив потом ещё по парку и чувствуя невероятную усталость, она была вынуждена всё же отправиться домой.
Подходя к дому, она увидела впереди Клаву, свою назойливую соседку. Убедившись, что та тоже направляется домой в один с ней подъезд, Вера Петровна ускорила шаг и вошла туда вместе с ней.
Клава, как обычно, начала безостановочно болтать, рассказывая какие-то свои важные новости. Вера Петровна, рассеянно кивала и с тревогой ожидала встречи с собакой. Вот они прошли один лестничный пролёт, другой, и вот сейчас за поворотом будет лежать он. Вера Петровна сделала глубокий вдох, последний шаг и… На площадке никого не было.
Она не смогла скрыть своего облегчения перед Клавой и, услышав её облегчённый вздох, та повернулась к ней лицом и пристально посмотрела в глаза.
– Вере Петровна, вы что? С вами всё в порядке? – с любопытством озабоченно спросила она.
– Всё нормально, Клава, всё хорошо.
Голос её немного подвёл, он дрогнул, и это окончательно убедило Клаву в том, что её железобетонная соседка тоже имеет вполне человеческие эмоции. Любопытство Клавы разгорелось ещё больше.
Видя, что Вера Петровна не собирается с ней откровенничать, Клава решила сама сделать пробный заход.
– Вы слышали, Вера Петровна? Собаку Кузнецова забрал сегодня его какой-то родственник и потащил с собой на похороны. Представляете? Припереть собаку на кладбище! Вообще, люди с головой не дружат! Так, этот пёс уходить оттуда не захотел. Тот его за поводок тянет, а он, стервец такой, вывернулся из ошейника и дал дёру. Тот гонялся за ним по кладбищу, гонялся, ну разве ж его поймаешь? Так, говорят, и уехал ни с чем.
– Оставил собаку на кладбище? – наверное, впервые за всё время знакомства с Клавой Вера Петровна поддержала разговор.
Клава воодушевилась. Остановившись и, чуть ли не прижимая Веру Петровну к стене своим раскормленным, потным телом, она с пылом затараторила:
– А что ему оставалось делать? Он его подзывает, а тот стоит, набычившись, и так исподлобья на него смотрит. Мужик только шаг к нему сделает, а тот и был таков. Главное, далеко не уходит, стервец, кружит рядом, а в руки не даётся. Часа полтора дядька за ним гонялся, колбаской его приманивал, а потом чертыхнулся, рукой махнул и ушёл. Тем более ждали его на поминки. Народу-то мало было, говорят. Не очень-то он общительный был, Кузнецов-то этот, прям как вы… – Клавка осеклась и замолкла.
– Ой, Верочка Петровна, простите мой дурной язык. Сама болтаю, иногда не знаю что.
Клава заискивающе заглядывала в глаза Вере Петровне, но та даже не заметила её неловкости.
У неё перед глазами стояла картина: съёжившийся белый пёс среди кладбищенских памятников с лютой тоской в глазах и почему-то, толстый, потный мужик, с куском колбасы в жирных пальцах, пытающийся соблазнить им пса. Картина была отвратительной и, честно говоря, Вера Петровна не смогла бы объяснить, почему этот добрый и отзывчивый, скорей всего человек, который хотел забрать эту осиротевшую собаку к себе домой, в её воображении предстал в таком отталкивающем виде. Он этого явно не заслуживал.
– Вера Петровна! Вера Петровна! – вернул её в действительность пронзительный Клавкин голос. – С вами всё хорошо?
– Да, да, не волнуйся, Клава, всё хорошо!
И Вера Петровна решительно направилась к своей двери.
– Ой, я так испугалась, вы так побледнели, и взгляд такой стал, какой-то странный!
Клава, догнав её, опять попыталась заглянуть в лицо.
– Всё нормально, не волнуйся, просто голова немного закружилась. Пойду, прилягу.
Вера Петровна юркнула в свою квартиру и, уже почти закрыв дверь, вдруг резко её распахнула и крикнула в спину поднимающейся по лестнице Клаве, высунувшись в дверной проём чуть ли не наполовину:
– Клава, Клава!
Та обернулась и с молчаливым вопросом удивлённо смотрела на неё.
Вера Петровна смутилась и, помешкав, всё же спросила:
– А на каком кладбище Кузнецова похоронили?
– Да на нашем, на Красненьком, – с недоумением ответила Клава. – А вам зачем?
Но ответом ей был звук щёлкнувшего замка закрываемой двери.
Клава пожала плечами.
Спрятавшись, наконец, от назойливой соседки, Вера Петровна, не раздеваясь, буквально упала в кресло.
Её броня, которая защищала от боли столько лет, рухнула, и у неё не был сил этому сопротивляться. Снова перед глазами встала картина на кладбище: одинокая, страдающая собака и мужик с колбасой.
Воспоминания вдруг нахлынули, именно те, что уже давно были под строжайшим запретом, но плотина прорвалась, и остановить это она уже не могла. Она вспомнила, как после похорон своего мужа часами сидела на кладбище, не в силах оставить его там одного. Забыв обо всём, даже о своём маленьком сыне, она истуканом сидела возле свежей могилы, истекая слезами и отчаяньем. Её уводили, но она вновь упорно возвращалась. Сколько времени это продолжалось, она не могла бы тогда сказать, потому что потеряла счёт времени. Её дорогого Васечки больше не было, а значит всё рухнуло и полетело в тартарары. Мир исчез и ничего не имело значения без него, осталась только она и страшная боль.
И сейчас, вспоминая тот период жизни, она понимала эту несчастную, осиротевшую собаку. Понимала его боль и отчаяние, ведь в один день он потерял целый мир.
Она долго сидела в полной темноте и, в конце концов, не заметила, как заснула.
Проснувшись утром, она покрутила головой, пытаясь размять затёкшую шею. Поднявшись с кресла, пошла на кухню варить кофе.
Немного взбодрившись, она, было начала собираться на работу, но вдруг вспомнила, что сегодня выходной.
Это её совсем сейчас не обрадовало, перспектива весь день оставаться один на один со своими мыслями совсем не радовала.
Решив, что лучше всего будет занять себя физической работой, она решила сделать генеральную уборку.
Но, то ли потому что она себя плохо чувствовала, то ли ещё по какой причине, но дело не шло на лад: всё валилось из рук. Доставая посуду из серванта, она сразу умудрилась разбить две чашки из немецкого, ещё маминого сервиза. Потом она опрокинула таз с водой, стоявший на столе и, поскользнувшись, чуть не разбила голову.
«Нет, хватит с меня!» – решила она и, убрав за ею же учинённый разгром, начала собираться на улицу.
«Пойду, пройдусь, развеюсь», – объясняла она себе это решение.
Надо сказать, что погода в этот день, явно была не для прогулок. Небо было затянуто серыми тучами, моросил мелкий, питерский дождь.