– Да, конечно, знаю, – послышался сухой ответ.
Вера Петровна молчала и ждала, что ещё скажет эта женщина.
– Ну вот, такая ужасная трагедия! Кто бы мог подумать, такой был хороший человек! – женщина смотрела на Веру Петровну, явно ожидая, что та выразит своё согласие.
Но Вера Петровна, поджав губы, молчала.
– Хм, ну, я собственно к вам пришла по поводу его собаки, Берендея. Мне сказали, что вы… Ну, как бы это сказать, опекали его, что ли…
Женщина пытливо заглянула в глаза Вере Петровне, но та была непроницаема.
– Опекала? Странно.
Вера Петровна начинала раздражаться: «Опять этот пёс!»
– Я не понимаю, что вы от меня хотите, – в её голосе послышался металл.
– Хорошо, объясню, – синеглазая поёрзала на кресле и продолжила.
– Берендей – мой щенок! – с горделивой улыбкой произнесла она и так посмотрела на Веру Петровну, как будто ожидала, что та сейчас захлопает в ладоши от такого радостного известия.
Вера Петровна не поняла, что она имела в виду. Вероятно, по выражению её лица синеглазая догадалась об этом и, залившись тихим, переливчатым смехом, продолжила:
– Щенок от моей суки. Лучший щенок в помёте! Чемпион России, и, между прочим, – она опять горделиво улыбнулась, – у него полевой диплом первой степени, да, да. Это сейчас такая редкость! Теперь понимаете? – спросила она с улыбкой, всё ещё смеясь глазами.
Вера Петровна всё равно не понимала, почему она должна радоваться этой новости.
Женщина, потускнев вдруг глазами, откашлялась и продолжила:
– Ладно, давайте по сути объясню.
Тон её изменился, стал суше и в голосе послышались деловые нотки:
– Я только вчера узнала, что случилось с Олегом, в отъезде была. Я знаю, что Олег жил один, вот я и приехала, чтобы узнать, что с Берендеем, хотела его забрать. Стала расспрашивать соседей, они мне и сказали, что Рюша вроде жил у вас, а потом куда-то пропал.
«Рюша? – Вера Петровна была поражена, – Рюша, ну, кто бы мог подумать!» – она была крайне удивлена такой детской, несерьёзной кличкой этого величественного красавца.
– Вы меня слышите? – женщина привстала с кресла.
– Да, да, теперь поняла. Я не могу сказать, что он прямо «жил» у меня, он был-то у меня всего одну ночь. А потом убежал и больше я его не видела.
Вера Петровна проговорила это всё быстро, глядя на свои колени. Ей хотелось, чтобы эта жизнерадостная женщина побыстрей оставила её в покое.
– Больше я ничего не знаю, – добавила она уже более твёрдым голосом, вставая и, тем самым давая понять, что аудиенция закончена.
Синеглазая женщина тут же поднялась с кресла. Если бы Вера Петровна взглянула сейчас ей в глаза, то увидела, что сейчас они потемнели и даже как будто потухли, взгляд их был печален.
– Хорошо, поняла, ухожу, – синеглазая направилась к выходу, но вдруг приостановилась и полезла в свою сумку. Выудив оттуда маленький блокнотик и ручку, она быстро записала номер телефона и протянула Вере Петровне.
– Очень вас прошу, если Рюша объявится – позвоните мне. Я очень за него волнуюсь.
– До свиданья! – уже выходя, сказала она и почти бегом стала спускаться по лестнице. Рыжие завитки её короткой причёски весело прыгали, переливаясь золотом на солнце.
Вера Петровна бесшумно прикрыла дверь.
На душе у неё было пусто, она не чувствовала ни злости, ни радости, а только смертельную усталость.
«Господи, как вы все мне надоели, оставьте меня, наконец, в покое!»
А в это время Берендей работал. Работа его заключалась в том, чтобы вместе с Собачником и ещё двумя грязными, неухоженными псами сидеть на перроне пригородной станции, вызывать жалость и тем самым, зарабатывать себе право на жизнь.
Если бы Вера Петровна увидела его сейчас, то скорей всего и не узнала. Он ещё больше похудел, хребет и рёбра отчётливо проступали через тонкую кожу. Когда-то длинная, струящаяся псовина, грубо обкромсанная тупыми ножницами, стала серой и грязной и торчала уродливыми клочьями. Одно ухо было порвано и покрыто отвратительной коростой. Вид его был ужасен.
* * *
Когда Клава закрыла дверь за Верой Петровной, взгляд её чуть заплывших серых глаз был задумчив и плутоват.
– Петька! А, Петька! – Клава ринулась в комнату. – Во, дела! Верка-то совсем на этом псе помешалась! Кто бы мог подумать!
– А тебе-то что? – сграбастав её в охапку, Петька повалил смеющуюся Клавку на кровать.
– Нет, хватит, давай собираться. Мы же обещали Ксюхе, что к двенадцати подъедем, а уже время-то сколько. Мне собраться надо, причепуриться, ехать нам с тобой ещё часа полтора, вот ещё пса вывести надо.
Клавка, вырвавшись, начала метаться по комнате, подбирая разбросанные вещи.
– Петь, может сходишь с ним, а я пока быстренько в душ? – она пощекотала его под жирным подбородком:
– Ну, Петь!
Пётр потянулся и сел на кровать.
– Ладно, пойду пивка глотну, давай ключи.
Он встал и накинул рубашку и, заглянув в зеркало, пригладил пятернёй взлохмаченные волосы.
– Давай ключи-то, егоза.
Клавка подскочила к нему, сунула в руку ключи, чмокнула в щёку и, развернув за плечи, тихонько подтолкнула к двери.
– Квартира-то, какая?
– Пятая! – крикнула она и закрыла за ним дверь.
Пётр спустился по лестнице и, подойдя к пятой квартире, прислушался. Там царила полная тишина. Повозившись немного с заедающим замком он, наконец, справился и приоткрыл дверь. Она во что-то упёрлась и дальше не открывалась. Просунув голову в щель, Пётр увидел, что шире открыть дверь мешает собака, лежащая на полу.
– Эй, братан, ну-ка встань! – миролюбиво сказал Пётр. Голова у него начинала потихоньку трещать, вчера он явно перебрал.
Пёс поднял голову, но не встал.
Посильней нажав на дверь, Пётр заставил всё же собаку подняться. Зайдя в тёмный коридор, он осторожно прикрыл дверь.
– Здорово, паря, – обратился он к собаке. Тот, не обращая на него внимания, снова улёгся на полу.
– Гулять щас пойдём, погоди немного. – Пётр, сделав пару шагов, заглянул в комнату.
Зашёл, огляделся. Подошёл к письменному столу, выдвинул ящик, закрыл. Большой платяной шкаф привлёк его внимание, он распахнул дверцы, оценивающе посмотрел на висящую одежду, подвигал туда-сюда вешалки, хмыкнул и закрыл дверцы.
Удовлетворив своё любопытство и не найдя ничего интересного, чем можно было бы поживиться, он вышел в коридор и, взяв конец верёвки, несильно дёрнул лежащего пса:
– Ну, пошли, что ли, страдалец.
Тот не двигался, Пётр дёрнул сильнее:
– Пойдём, говорю!
Собака нехотя поднялась, и они вышли во двор, прошли через арку и вышли на улицу.
Дойдя до ларька, Пётр остановился и, взяв две банки пива, сел на ближайшую скамейку. Открыв банку, он залпом выпил первую и сразу же открыл вторую. Теперь уже не спеша, он прихлёбывал пиво, разглядывая проходивших мимо него женщин. Головная боль вроде бы понемногу начала проходить.
– Петька, здорово, братан!
Высокий, накачанный мужчина, в узких джинсах подсел к нему на скамейку.
– Оба, Вован, здорово! – Петька обрадовался, встретив старого дружка.
– Как дела, брат? – Вован щурился и без того узкими глазами, его тонкие губы растянулись, обнажая жёлтые прокуренные зубы.
– Да, ничего, нормалёк, а ты как? Давно тебя не видел, где пропадал?
– Да так, в местах не столь отдалённых, – Вован нехорошо улыбнулся и сплюнул прямо Петру под ноги.
– Ах да, я что-то слышал, – протянул Пётр.
Он хотел ещё что-то спросить, но Вован его перебил:
– А я вижу, ты остепенился, женился, поди, детей наплодил! – он хлопнул Петра по коленке и опять растянул тонкие губы в подобии улыбки.
– Я-то? Да, брось! – заржал Пётр. – Чего это я себя ограничивать буду. Прибился вот сейчас к одной, баба вроде неплохая, а надоест – другую найду. Вон их сколько ходит-то.
Пётр опять заржал.
– Ясно, а то я гляжу – собака у тебя. Чин-чинарем сидишь, со своей собакой, – Вован ухмыльнулся.
– Да, это баба попросила прогуляться. Да и собака-то не её, соседская.
– Интересный пёс. Тощий-то чего такой?
– А, хрен его знает. Говорят, порода такая – борзыя. Оборзевший пёс, точно, – Пётр опять развеселился.
– Соседская, говоришь? Интересно… – Вован пожевал губами, глаза его ещё больше прищурились. – Слушай, брат, продай его мне, а? – не снимая улыбки с лица, он сверлил Петра острым, как нож взглядом.
– Чего это вдруг? Тебе-то он зачем? – удивился Пётр. Перевернув пивную банку, он вылил остатки пива в рот, сжал её со скрежетом в кулаке и выбросил в стоявшую рядом урну.
– А, понравился! – Вован подмигнул и, сплюнув, опять изобразил на своём лице кривую улыбку.
Пётр ухмыльнулся;
– Скажешь тоже понравился! Чего же я не помню, что ли, как ты кошек казнил?
– Тю, вспомнил! Это когда было-то? В детстве, а теперь-то я добрый стал, – Вован опять хмыкнул. – Давай, чё ты. Скажешь бабе своей, что сбежал пёс. С какой тебя спрос? Ночью всё простит, а? – Вован подмигнул Петру, и тот глумливо заржал.
– А сколько дашь?
– Тыщу.
– Ты чё, смеёшься? – Пётр, сделал вид, что хочет встать и уйти.
– Ладно, две. Две тысячи и не рубля больше, – Вован схватил его за рукав и, потянув, заставил снова сесть.
– Ладно, давай две с полтиной и по рукам, – Пётр протянул ладонь.
– Ладно, по рукам, – Вован полез в задний карман джинсов и, достав толстую пачку грязных, мятых десятирублёвок, стал отсчитывать оговорённую сумму.
– Ты чё их, на паперти собирал? – опять заржал Пётр.
– Типа того, – промычал, поморщившись, Вован, – Не мешай, собьюсь.
Отсчитав две с половиной тысячи, он протянул их Петру, а другой рукой взялся за верёвку.
Пётр почему-то медлил, сомневаясь, и верёвку из рук не выпускал.
– Ну, чё ты? Уговор был-был, бери деньги и вали, – Вован уже не улыбался, и взгляд его узких глаз резал собеседника, как бритва.
Пётр, вдруг почему-то струхнул и выпустил верёвку из рук; сунув торопливо деньги в карман, он поднялся со скамейки.