– Как вы оказались…
– В рекламе? Никто не знает, как оказывается в рекламе. Таинство. Вдруг вы в деле – и все.
– Нечто вроде брака?
– Брака? Боюсь, что не совсем вас понимаю.
– Хотите – верьте, хотите – нет, я не помню, чтобы стремилась замуж. Не припоминаю, как говорила «да». Хотя определенно говорила.
Лусинда повернула кольцо с алмазом, словно желала убедиться, что оно на пальце и она в самом деле замужем. Неужели обаяние Чарлза заставило ее забыть о семье?
– Вы познакомились с мужем в Техасе?
– Нет. В Техасе я покуривала травку и считалась пропащей.
– Ах да, вы же были юной правонарушительницей.
– В Амарилло это называлось бунтарством. А вы? Что поделывал юный Чарлз?
– Боюсь, что жил паинькой. Юный Чарлз много читал и вовремя сдавал сочинения и курсовые работы.
– Значит, вы были тем самым увальнем, над которым все потешались?
– Увы.
Чарлз купался в отсветах недавнего свидания.
И к сожалению, таращился на папку с названием «Обзор пожеланий заказчика».
Реклама болеутоляющих и моющих средств, как и деодорантов, далеко не всегда вызывает восторг у исполнителя. Рекламщики живут в мире, который мало замечает их работу, исключая, конечно, заказчиков. Зато те устраивают постоянный экзамен, переэкзаменовку и снова экзамен их задумкам. И как бы удачно ни складывались отношения, дело все равно кончается домохозяйкой, волокущей к телеобъективу сумку с товаром и клянущейся, что теперь ее жизнь круто изменилась.
Чарлз унаследовал не только заказ, но и начатую работу. Ее успели проверить и перепроверить, а затем отослали в три торговых дома для обеспечения финансированием. Один из них – «Хэдквотерз продакшен» – был рекомендован агентством. Чарлз знал бизнесменов: Том Муни – старомодный зануда, а Фуллер Браш – человек с большими завихрениями.
Исполнительный директор его нового заказа Мэри Уидгер направила ему на ознакомление телесценарий. На этот раз обошлось без сумки с товаром. Домохозяйка протягивала болеутоляющее мужу и сулила ему новую жизнь.
Чарлз позвонил продюсеру агентства Дэвиду Френкелу. Раньше им не доводилось работать вместе, поскольку Дэвид занимался такой рекламой, с которой Чарлз столкнулся впервые.
– Да, – сказал в телефон Френкел. – Кто это?
– Чарлз Шайн.
– О, Чарлз Шайн!
– Похоже, нам предстоит общее дельце.
– Давно пора, – ответил Дэвид, и Чарлз так и не понял, то ли он таким образом проявлял дружелюбие, то ли выражал удовлетворение выдворением Чарлза в страну анальгетиков.
Чарлз все-таки решил, что к нему проявляли дружелюбие. Продюсер агентства обеспечивал финансирование сценария, согласовывал, к обоюдному удовольствию, гонорары и участвовал в создании ролика.
– А не многовато ли за работу? – поинтересовался Чарлз, имея в виду проставленную карандашом сумму внизу листа. Ее уже разбили по статьям на редактирование, озвучивание, послесъемочные затраты и комиссионные агентства и направили на согласование заказчику.
Девятьсот двадцать пять тысяч долларов за два съемочных дня.
– Они всегда так платят, – буркнул Дэвид.
– А не много ли за двух актеров и склянку аспирина?
– Такая цена, – бесстрастно сообщил Дэвид.
– Прекрасно.
Сумма не должна была беспокоить Чарлза, коль скоро она не взволновала заказчика. А если верить Дэвиду, она заказчика не взволновала.
Тем не менее, Чарлзу она показалась чересчур завышенной.
– Послушайте, давайте сойдемся на следующей неделе и вместе по всему пробежимся.
– У меня каждая минута на счету, – ответил Дэвид.
И Чарлз догадался, что продюсер все же не грешил дружелюбием.
Второе свидание больше напоминало обед, чем встречу людей, которых тянуло друг к другу.
Когда принесли десерт – пирожные и капуччино, Лусинда сказала:
– Вы не рассказывали о своей дочери. Какая она?
– Нормальная.
– Нормальная?
– Да. Нормальная.
– И это все? Не слишком вы словоохотливы.
– Грубая, своенравная, раздражительная. В общем, обычная.
Он, естественно, не объяснил, почему его дочь такая.
Но Лусинда столь ласково-вопросительно на него посмотрела, что Чарлз не выдержал и признался:
– Она больна.
– О!
– Юношеский диабет. И не тот, когда больной принимает инсулин, и все в порядке. Сложный случай.
– Мне очень жаль, – проговорила Лусинда.
– Мне тоже.
Она оказалась превосходной слушательницей.
Чарлз понял это через десять минут рассказа, как восемь лет назад они с Дианой привели здоровую девочку в приемный покой «Скорой помощи», а вернулись домой с тяжело больным ребенком, которому следует дважды в день делать уколы. Теперь им приходится постоянно опасаться, как бы она не провалилась в гипогликемическую кому. Приобретать специальный инсулин на основе свиных клеток, потому что другие виды не действуют. Но состояние Анны все равно ухудшается.
Лусинда слушала с искренним состраданием. Качала головой, вздыхала, вежливо задавала вопросы, если что-то не понимала.
– Свиной инсулин, что это такое?
Чарлз объяснил, как умел. И когда перестал выворачиваться наизнанку, Лусинда не стала утешать его банальностями. И он это оценил.
– Не понимаю, как вы выносите, – сказала она. – Просто не понимаю. А как держится Анна?
– Превосходно. Вся в дырках, как подушечка для иголок.
Это был способ справиться с бедой: надоевшая шутка, избитая острота, смех пред ликом несчастья.
– Вас это все, наверное, доводит? – спросила Лусинда после того, как он рассказал об уколах и поросячьем инсулине.
– Что «доводит»? – переспросил Чарлз и подумал: «О да, до отупения».
– Ничего. Не важно, – ответила она.
О чем говорят люди, если нельзя говорить о будущем?
О прошлом.
Фразы начинаются: «А помнишь…», или «Я сегодня проходил мимо детского садика Анны…», или «Я вспоминал наш отпуск в Вермонте…»
За ужином Чарлз и Диана вспоминали, как в холодном лыжном приюте в Стоу у них замерзло в бутылочке молоко Анны. Закончив есть, сложили посуду, и Чарлз отправился наверх проверить ноги Анны – дочь нехотя позволила ему посмотреть. А потом, не выключая телевизора, легли в постель.
Как-то так получилось, что рука жены коснулась его руки. Его нога прошлась по ее ноге. Словно конечности сами знали, что им делать. А тела вопили: сколько же можно? Мы замерзли! Нам одиноко!
Чарлз встал и закрыл дверь. Ни единого слова о том, что они делали. Скользнул обратно в кровать и обнял Диану. Сердце бешено колотилось, когда он целовал жену и думал, как же ему этого не хватало.
Но перед тем как стать любовниками, они снова сделались чужими. Непонятно, как это случилось. Чарлз накрыл ее своим телом, потянулся к губам, готовился скользнуть внутрь, но внезапно их движения сковала странная неловкость, словно они стали двумя кусочками головоломки, не соответствующими одна другой. Пробовали и так и этак, но ничего не выходило. Диана толкнула его в грудь – он скатился с нее. Потянулся поцеловать – она медленно повернула голову. Маняще улыбнулась. Чарлз снова оказался на ней, но жена как застыла. Чарлз сжался и отпрянул.
Они откатились в разные стороны кровати и не пожелали друг другу спокойной ночи.
Сошедший с рельсов. 8
Чарлз и не понял, как получилось, что от обедов они перешли к вечерним коктейлям.
От фруктов и пирожных – к напиткам с солеными орешками.
Обед – это нечто такое, что можно делать с друзьями. А выпивка – это то, чем занимаются с очень хорошими друзьями. Когда они договаривались об обеде, достаточно было звонка Лусинде. Но когда речь заходила о вечернем коктейле, приходилось звонить Диане и объяснять, почему он придет поздно. То есть лгать.
А лгуном он был таким же никудышным, как и шутником.
Но все дается с опытом.
– Мне сегодня придется задержаться на работе, – сказал он по телефону в день первого вечернего свидания.
– Я опять работаю допоздна, – сообщил в следующий раз.
И на третий – то же.
Постепенно Чарлз понял, что жизнь для него меняется. Что большую часть времени он так или иначе ждет встречи с Лусиндой.
Бар «Темпл».
«Китс».
И наконец, «Хулиганз», где оба поняли, к чему все идет.
Возможно, все дело в напитках. Чарлз решил отказаться от своего обычного «Каберне» и взять «Маргариту». А потом, не исключено, и повторить.
Они расположились у стойки.
После второй порции у него прояснилось в глазах. Или, наоборот, помутилось. Посетители бара расплылись, зато силуэт Лусинды сделался четче.
– Мне кажется, ты хочешь меня подпоить, – заметила она.
– Ничего подобного. Я хочу тебя напоить.
– Все правильно. Я уже одурела.
– Ты красиво одурела.
– Это потому, что ты сам одурел.
– Согласен.
Лусинда в самом деле выглядела очень красивой – взгляд нисколько не потускнел. Платье до смешного короткое и обтягивающее – бедра поблескивали от нейлона.
– Что ты сказал жене? – спросила она.
– Сказал, что встречаюсь с очень красивой женщиной, с которой познакомился в лонг-айлендской электричке.
– Ха!
– А ты что сказала мужу?
– То же самое, – рассмеялась Лусинда. – Что пойду выпить с очень красивой женщиной, с которой познакомилась в лонг-айлендской электричке. – Она отвела в сторону руку с красным напитком, чтобы не брызнуть себе на платье.
Муж, солидный флегматичный мужчина на двадцать лет старше ее, скучен до тошноты, жаловалась Лусинда. В последнее время его единственной страстью стал гольф.
– Знаешь… – начал Чарлз. – Знаешь…
– Что?
– Забыл.
Он собирался что-то сказать, о чем, как он смутно чувствовал, мог потом пожалеть. Но растерял слова, когда она подняла на него свои удивительные зеленые глаза. Если ревность – это зеленоглазый зверь, то что же такое любовь? Зеленоглазый ангел?