– Черный квадрат?
– Ну, хотя бы.
Мимо полотен наши кони прошли через венецианский коридорчик в дубовую гостиную.
– Дальше будет посвежее. В гостиной Генриха Второго.
– Ренессанс.
Белла посмотрела на меня осуждающе, потом подошла снисходительно и поцеловала изысканно, как целуют друзей.
– Невское пирожное. Взвесьте еще грамм двести.
– Легко, – растворился в ее устах.
«Залечь бы на этот диванчик и возродиться заново. И вышивать, вышивать мягкую ткань ее кожи ручной работой». Периферией зрения я уже выцеливал тот самый диван, чтобы обрушиться на него возникшей страстью.
– Библиотека князя, – разорвал наши объятия чей-то голос. Нас рассматривала строгая бесцветная женщина лет сорока. Смотритель, что тут еще добавишь. – Вы любите романы? Князь их тоже любил. Здесь он проводил многие часы в надежде, что когда-нибудь ему удастся написать свой.
– Написал?
– А как же? Начал здесь, дописывал уже во Франции. Я про роман с княгиней.
Старинные книги смотрели на нас из-за стекол тяжелых деревянных очков. Полные шкафы книг. Видно было, их немного раздражал легкий треск дров в камине. Ад рядом. К этому нельзя было привыкнуть, они тоже его боялись. Вы боитесь ада?
Мы с Беллой переглянулись. «Отелло», – вспыхнуло у обоих в голове.
– Пройдемте, – поторопила нас смотритель. – Секретарская. Полюбуйтесь, какие витражи.
– Да, не наше пластиковое достояние.
Мы прошли вдоль стеклянных пейзажей, в которых застряла белая ночь.
– Бильярдная! – вдруг оживилась смотрительница. Она схватила кий, потом стала выкладывать из подставки шары.
– Слоновая кость, ручной работы. Может, партейку в «американку» или в «московскую пирамиду»? – Женщина скинула с себя серый пиджак, под которым давно задыхалась страстью кожаная жилетка. Выстроила при помощи уголка на зеленом сукне пирамиду. И поставила черный шар на центр, готовая разбить сооружение в любую секунду. – Ну, кто?
Я играл когда-то в бильярд, но не так чтобы часто.
– А давайте, – взяла на себя инициативу Белла.
– На что играем?
– На интерес.
– А что вас интересует?
– Комната, где был убит Распутин.
– Хорошо. Вообще-то туда отдельная экскурсия полагается, за отдельную плату, но я вас проведу. Если выиграете, – начистила мелом кий девушка. – Гела, – протянула руку Белле.
– Белла, – пожала она ее.
– Алекс, – кивнул я скромно.
– Очень приятно. Прошу.
Белла разбила пирамиду. Шары разлетелись так, словно их послали на все четыре стороны, а через некоторое время вдруг окликнули, и те замерли. Дальше восемь шаров подряд вколотила Гела. Поступательно и уверенно, наклонившись над столом, сексуально отпятив бедро. Пятая точка была что надо. «Похоже, когда-то она играла с самим князем».
– Примерно так же со мной расправлялся князь. Как он играл, – подтвердила мою догадку Гела и закатила глаза в свои лузы, потом вернула, сначала на стол, опять на меня, пока, наконец, не посмотрела на Беллу с чувством вины за быструю партию. Она гордо накинула на себя пиджак и снова стала серой смотрительницей.
– Сомневаетесь?
– Несомненно.
– Тогда идем дальше через этот зал на Восток.
В мавританской гостиной действительно пахло востоком. Плавные линии, изысканные цвета, образующие круги и арки, нагнетали в хоромы покой. Легкий запах корицы и кориандра. Издалека потянулась музыка табла, рик, канун и сагаты в руках танцовщицы, с дрессированным животом, который тоже танцевал. Девушка аккомпанировала себе маленькими латунными тарелочками, одетыми на средний и большой пальцы каждой руки. Сагаты в переводе с тюркского означают часы. Тарелочки отсчитывали время. Хотелось здесь остаться, но надо было торопиться. Ночь коротка.
– Любимое место отдыха князя.
– А как же библиотека? – вспомнила Белла, желая отыграться за поражение.
– Там он отдыхал от жены, здесь от библиотеки, – предположил я, сделав такое серьезное лицо, что мне поверила даже смотрительница. – Курил кальян, – добавил я со знанием дела, – подаренный ему иранским визирем. Мечтал о высоком искусстве.
– Дальше по этой лестнице, – решила побыстрее закончить с гостиной Гела.
«Вот что значит лестница из массива, ни скрипа, ни вздоха! А, ну понятно».
Над лестницей портрет княгини Юсуповой. «Жена не должна слышать никаких лишних шагов».
Снизу у лестницы нас ждали кони.
– Не расстраивайтесь, там и смотреть-то нечего. Ядовитые пирожные, бледные восковые лица, лучше посмотреть на свечу. Она по крайней мере горит. – Гела провожала нас к выходу.
– Все так и есть, Гела права, – уже сидели мы верхом, каждый в своем седле. – Не знаю, почему людей так привлекают чужие страдания?
– Своих нет. Бесчувственность. Желание почувствовать хоть что-то.
– Садо-мазо? – пересекли мы Юсуповский сад.
– Ага. Бей меня, бей, – рассмеялась Белла. – Некоторым только боль может вернуть какие-то чувства, – стегнула она плеткой коня.
Белла говорила с таким азартом, что на мгновение плетка в ее руке показалась мне на своем месте.
Конь ее взвился, мы вырвались из сада и кони понесли нас по Садовой в белую-белую ночь. Часто именно ночью происходят сексуальные революции. А Питер город революционный. Стрелки ожиданий, тонны объятий, кучки поцелуев тут и там до неузнаваемости преображает улицы, площади, скверы и набережные. Пройдешь днем в том же месте и не узнаешь. Всё иначе, всё иначе.
Мы скачем вдвоем в погоне за неуловимой романтикой ночного Петербурга к Большеохтинскому мосту. За окном подсознания уже достаточно темно, но город замечательно подсвечен самой ночью. Свечи тут и там, опоры и башни горят радостным электрическим пожаром.
– Напоминает Тауэрский в Лондоне.
– Верю, потому что никогда не был в Лондоне.
– Зачем вам Лондон, у вас есть Питер.
Кони несут нас дальше по набережной к Стрелке Васильевского острова. Ростральные колонны, словно стрелки массивных часов, показывают одну и ту же полночь. Другая полночь еще впереди.
– Это что?
– Биржа.
– Напоминает огромный кафедральный орган. Белые колонны, как трубы.
– Никогда не думал… Звучит музыкально.
– Но где же музыка?
– В ожидании Баха. Остальные просто не потянут. Нам надо торопиться, если мы не хотим застрять на этом берегу.
– Мы не хотим, – перешла Белла с рыси на галоп. Кони пересекли Неву по Дворцовому мосту и спустились к центральной площади. В самое сердце. А в сердце мраморный кол.
На дворцовой площади было безлюдно, даже слишком. Эхо копыт разносится от здания к зданию, цокот мечется в каменном мешке. Стены, перебивая друг друга, сплетничают о нас двоих. Наконец весть дошла до Зимнего дворца: «Цыц». Кони под нами встали как вкопанные, Сам оглядел нас ледовито, но ничего не сказал. Молча, по-зимнему благословил. Будто запоздавшие посетители парка аттракционов, мы прокатились еще дважды на лошадках очередной дворцовой карусели вокруг Александрийского столпа и выехали с площади в сторону набережной. Дворцовый уже развели, и теперь он, свободный, мог принимать в разомкнутые объятия корабли и баржи. Те медленно шли против мощного течения реки, никому не было до них дела, в гранитных условиях провозглашенной монархии это выглядело демократично.
Неожиданно лошадь под Беллой споткнулась. На то была причина. Рядом, взобравшись на скалу, под Медным всадником громко заржал бронзовый конь. Он встал на дыбы, собираясь перепрыгнуть Неву, будто Петру нужно было срочно к своему другу Меньшикову, дом которого располагался напротив на другом берегу.
– Медные трубы в честь великого деда от Екатерины Великой, – сделал я широкий жест в сторону Медного всадника.
– Глыба! – влюбилась на секунду в императора Белла.
– Постамент для памятника сделали из гром-камня, найденного на берегу Финского залива. Есть поверье, что пока памятник Петру находится на своем месте, с городом все будет нормально.
– Тридцать шесть и шесть, – засмеялась Белла и пришпорила своего коня. Я за ней, Медный всадник тоже было дернулся, но змея под копытами заставила его остановиться. Через минуту мы были на Исаакиевской площади. Два всадника замерли перед входом в собор. Кони тяжело дышали, выпуская из ноздрей пар словно паровоз перед отправлением.
– Будто время остановилось, – пыталась объять необъятное взглядом Белла.
– Сорок лет, и с четвертой попытки.
– Я думала, так долго и тщательно строят и перестраивают только в наше время, – улыбнулась Белла.
– Монферран сознательно не торопился, ему предсказали, что он умрет сразу по окончании строительства храма.
– Сбылось предсказание?
– Как видите нет, он жив до сих пор, – разменял я очевидное на невероятное. Зная, что архитектор скончался через месяц после открытия собора.
– Хотите вовнутрь? – спросил я Беллу.
– А пустят?
– Если только очень захотеть.
Белла без колебаний натянула уздцы. Конь под ней взвился на дыбы и заржал. Мне тоже стало смешно от такой дерзкой мысли. И вот, я уже раскачиваю ее на 93-метровом маятнике Фуко, а она, запрокидывая голову, витает в облаках в окружении святых и Богоматери кисти Карла Брюллова. Белла была в восторге манны небесной, ей нравилось чувство полета, нравилось наблюдать, как развиваются ее длинные волосы. Развитие их было стремительным. Девушка на шаре, на бронзовом шаре выглядела счастливее, чем у Пикассо, больше похожая на девушку, запущенную в космос на первом искусственном спутнике Земли.
– Сильнее, сильнее, – кричала она.
– Я боюсь за крышу, за вашу крышу?
– В каком плане?
– Двинется. – Я знал, что каждый час шар в пятьдесят четыре килограмма, на котором сидела Белла, сдвигался в сторону на тринадцать процентов.
– Не бойтесь. Другое дело, если бы мы качались вдвоем. Лучшие качели – качели вдвоем.
Мысли человека тоже становятся качелями, когда он живет с одним, а встречает другого. Покачиваясь в седле, мы подошли к «Астории». Во взгляде Беллы я прочел, что о ночи в «Астории» не может быть и речи. Она как мудрая женщина понимала, что дальше? Дальше всё. Прощай романтика, здравствуй постель.