Во–вторых, огромная часть социальной информации о фактах общественно–политической жизни, обобщений и объяснений этих фактов просто не поддается проверке со стороны потребителей информации. Причем последнее относится как к традиционным источникам информации, например к слухам, сообщениям официальных властей и других общественных институтов, так и к современным средствам массовой информации. Характерно, что, по данным опросов, в массовых слоях населения различных стран — как капиталистических, так и принадлежащих в прошлом к социалистической системе — широко распространено недоверие к информации, поставляемой прессой, радио, телевидением. Противоречивость ситуации состоит, однако, в том, что по множеству социально–политических вопросов других источников информации для рядового гражданина просто не существует. Поэтому, даже сомневаясь в ее достоверности, он волей–неволей ориентируется на сведения и оценки, распространяемые масс медиа.
Чем дальше отстоит объект социально–политического познания от собственного опыта и непосредственного восприятия его субъекта, тем труднее этому последнему подвергнуть проверке характеризующие объект суждения и тем чаще он вынужден принимать их на веру. Поэтому многие представления об обществе, поступающие к индивиду из различных социальных источников — семьи, школы, непосредственной социальной среды, по каналам массовой информации — сплошь и рядом усваиваются им как бы автоматически и в готовом виде, не подвергаясь какой–либо модификации и переработке. И столь же автоматически воспроизводятся иногда на протяжении всей его жизни, а затем передаются новому поколению. В психологии и политологии такие устойчивые, мало зависимые от эмпирического познания представления о социальных объектах называются социальными стереотипами (понятие стереотипа было введено в обиход американским журналистом и политологом У. Липпманом и означает в переводе с греческого «твердый отпечаток») и считаются одним из важнейших механизмов социальной перцепции.
Н.Я. Мандельштам (жена поэта О. Мандельштама) рассказывает в своих воспоминаниях о беседе с деревенской старушкой, ее соседкой во время ссылки на севере России. Рассуждая о своем и своих односельчан бедняцком бытье, бабушка считала его все же более благополучным, чем жизнь трудящихся на Западе. «Нам хоть селедку, да керосин завезут, а у них и того нет». Перед нами яркий пример взаимодействия стереотипа с индивидуальным сознанием. Даже сталинская пропаганда вряд ли решалась утверждать, что в капиталистических странах простым людям нечего есть и нечем освещать жилище, она ограничивалась общими стереотипными утверждениями об их «абсолютном и относительном обнищании». Русская старушка, для которой тарелка радиорепродуктора, наверняка, была единственным источником информации о загранице, не мудрствуя лукаво перевела эту общую схему на язык собственных представлений о крайней бедности. Абстрактно–схематические стереотипы обладают, таким образом, свойством воплощаться в конкретные образы, подсказанные индивидуальным опытом или воображением, и приобретать тем самым еще более убедительную силу.
Роль стереотипа в системе социально–политических знаний людей наглядно демонстрирует эволюция «социалистической идеи» в советском и российском обществе. За годы коммунистической власти стереотип о превосходстве социализма над всеми иными типами общественного устройства глубоко укоренился в сознании советских людей. Речь не идет в данном случае ни о степени истинности или ложности данного тезиса, ни о том, что его разделяло все население Союза, важно, что в него верили миллионы людей, принадлежащих к самым разным социальным слоям. После разоблачения Хрущевым культа личности Сталина и особенно в период застоя в обществе резко усилился социальный критицизм, возрастали социальное недовольство, скептицизм, цинизм. В то же время вместе с разрядкой появились бреши в железном занавесе: умножилось число советских людей, посещавших зарубежные страны и имевших возможность воочию сравнить условия жизни в СССР и на Западе. Социалистический стереотип в большей мере потерял былую эмоциональную насыщенность, перестал вызывать энтузиазм, определять общественное поведение и настроение людей. И все же он продолжал жить! Даже в первые годы перестройки, когда общество уже не скрывало от себя пороки собственной системы, в публицистике и общественной мысли преобладали идеи реформирования, совершенствования социализма, очищения его «истинной сущности» от скверны тоталитаризма. Еще раньше идейный вождь диссидентства академик А.Д. Сахаров предлагал осуществить конвергенцию социализма и капитализма, объединить лучшие качества обеих систем. Некоторые «перестроечные» авторы утверждали, что истинный, гуманистический социализм уже существует в Скандинавии, ФРГ, даже в США!
Основа прочности этого стереотипа состояла, очевидно, в том, что помимо чисто прагматической ориентации в окружающем мире, непосредственно организующей личное и социальное поведение людей, человек нуждается еще в ориентации ценностной, мировоззренческой. Той, которая отвечает потребности в различении хорошего и плохого, причем отвечает ей, как это свойственно природе общественнополитического познания, языком обобщенных, абстрактных категорий. Но именно такие категории и наполняющее их ценностное содержание являются для подавляющего большинства людей «чужими», не ими самими добытыми знаниями и именно поэтому особенно легко поддаются стереотипизации и идеологизации. Будучи через различные каналы внедрены в сознание людей, они живут в нем самостоятельной жизнью, сохраняя относительную независимость от знаний, почерпнутых из собственного опыта, а потому и значительную устойчивость. Поэтому и оказывается возможным одновременно осуждать определенную социальную действительность в ее конкретных проявлениях и признавать правильность якобы лежащих в ее основе общих абстрактно–идеальных принципов.
Разумеется, разрыв абстрактно–ценностного и эмпирически–конкретного уровней познания может существовать лишь до поры, до времени: рано или поздно реальная жизнь разрушает противоречащие ей стереотипы. Но этот процесс нередко охватывает длительные исторические периоды, связан со сменой поколений и с усвоением людьми новой системы обобщенно–ценностных представлений, способной заменить старую. В Советском Союзе в 1990 г., когда социалистическая идеология, казалось бы, уже была основательно дискредитирована критикой в средствах массовой информации, 20% опрошенных видели выход из кризиса в «восстановлении «идеалов и ценностей» социализма, сложившихся за годы советской власти» и 48 — в «построении нового — гуманного, демократического социализма, свободного от деформаций сталинизма и застоя». И только 20% - считали необходимым «отказ от идей и ценностей социализма». Характерно, что последнюю точку зрения чаще всего выражала молодежь и реже всего — пожилые люди[22]. В том же 1990 г. лишь 24% (но 30% молодежи моложе 24 лет и 38 % людей с высшим образованием) опрошенных согласились с тем, что «причины наших трудностей кроются в самой природе социализма», большинство же — 56% - объясняло их «ошибками» прежнего или современного руководства страны[23]. Влияние возраста и образования на силу «социалистического» стереотипа объяснимо: младшее поколение в меньшей степени испытало его пропагандистское воздействие; более высокий образовательный и культурный уровень облегчает восприятие новых идей, альтернативных традиционным идеологическим аксиомам[24].
Понятие стереотипа имеет особо важное значение для социальнополитической психологии, поскольку присущие ей познавательные процессы направлены на объекты, доступные непосредственному восприятию лишь как «надводная часть айсберга». Источники, глубинные причинно–следственные связи социально–политических явлений скрыты от такого восприятия, и именно поэтому обобщенные, стереотипные представления, усвоенные в готовом виде из различных источников информации, играют такую большую роль в системе знаний об этих явлениях. В то же время понятие стереотипа и другие родственные ему категории (о которых речь пойдет ниже), совершенно недостаточны для понимания всей системы социально–политических знаний. Эти знания основаны не только на усвоении стереотипов, но и на собственном опыте субъекта, причем его роль особенно велика в формировании знаний, необходимых в повседневной жизни для определения собственной линии поведения. Интерес к данной стороне познавательного процесса пробудил в психологической науке поиск понятий и теорий, способных дать более полное по сравнению с концепцией стереотипов и соответствующей ей методологией описание и объяснение феноменов социального знания.
Концепция социальных представлений
Одним из наиболее значимых результатов этого поиска стала концепция социальных представлений, разработанная главным образом в рамках французской социально–психологической школы С. Московиси и его последователями. Ее создатели не ставили своей непосредственной задачей изучение социально–политических представлений, они работали с эмпирическим материалом, относящимся, например, к внедрению в массовый обиход практики фрейдистского психоанализа (Московиси), к эволюции представлений о человеческом теле, отношению к душевнобольным (Д. Жодле) и другим «бытовым» психологическим феноменам. Тем не менее для их исследований характерен интерес именно к макросоциальным, связанным с историей и культурной эволюцией психическим явлениям, что сближает их с задачами социально–политической психологии.
Концепция социальных представлений отразила и более общие тенденции психологической науки. Во–первых, она стала одной из попыток преодолеть примитивное, механистическое понимание человеческой психики как совокупности врожденных или приобретенных реакций на стимулы внешней среды (бихевиористское направление в психологии), либо как ее зеркального отражения. Подобные подходы, игнорировавшие собственную активность, творческую роль психики и сознания в познавательном процессе, подверглись критике и в общей, и в социальной психологии. В когнитивной психологии Ж. Пиаже психическая деятельность представлена как единство процессов ассимиляции — перенесения на среду внутренних структурных свойств субъекта психики — и аккомодации — трансформации этих свойств соответственно условиям среды. «Феномен, — писал Пиаже, — есть взаимодействие субъекта и объекта, которые сцепляются, постоянно преобразуясь один в другой»