— Нельзя, милая, к братику. Ну нельзя, лапочка, другой раз. Помаши сибсу ручкой, он придет потом, потом, сейчас кушать надо… Иди, Вовка, иди. Не тревожь ее. Позвони на недельке с участка, мы ж скажем, когда разрешат… Иди же, ну?
Ширка нашла его возле водокачки. Обитатели поселка мрачно набирали ведра и удалялись, или останавливались и трепались на тему того, что водопровод обещали проложить еще по теплу, а скоро, говорят, средняя температура свалится к нулю, а во времянке и так жить невозможно…
Ширли сидела прямо на кочке, в сторонке от судачащих строителей и гоняла во рту зубочистку. Только подойдя к Ширли вплотную, Володька понял, что зубочистка у ней не обычная, пластиковая, а органическая, тоненькая, с пушистой метелкой на конце.
— Это съедобное? — восхитился он.
Ширли, казалось, не сразу поняла вопрос, затем вытащила зубочистку изо рта и поглядела на нее:
— Трава-то? Для коров съедобное.
Она отшвырнула зубочистку в невысокие заросли, из которых, похоже, и выдернула, и с затруднением поглядела на Володьку.
— Как там Сонья?
— Меня к ней больше не пускают, — мрачно ответил он, — карантин какой-то.
— Что попало… Осень началась, холодно, ультрафиолета мало — у всех иммунитет валится, и сразу карантин… Нет чтоб побольше иммуномодуляторов спустить, козлы вонючие
— Мне говорили, зараза…
— Зараза на Третьей. До нас дойдет, конечно.
— Так правда?
— А ты как думал? — удивилась Ширли, — и на Земле люди болели, а тут неизвестная фауна. К тому же если мы их едим, неудивительно, что они нас едят, правда?
За что Володька уважал Ширку — так за то, что она говорила с ним, не как с маленьким. Иной раз половину того, что она говорила, Володька не понимал, но изо всех сил делал осведомленный вид.
— А рыба?
— Что рыба? — Ширли подняла брови.
— Ну, мы ж ее едим…
— Не всю же. Нашли нетоксичный вид, который можно добывать тоннами — и тащим. Как только мы сможем сами кормиться и поддерживать технологический уровень, Корабль уйдет.
— Куда?
— Да для нас это неважно. Важно до того определить, справимся мы с этой планетой или нет. Поэтому строители и выброшены в такие идиотские условия, с минимумом поддержки. Время экономят, гады. Для Корабля каждый день возле планеты — зверские энергозатраты. Он же рассчитан на Гейлово пространство, где гравитация обратная.
Ширли с усмешкой посмотрела на развесившего уши Володьку.
— Учиться бы тебе. В Инженеры отец не отпустит?
— Ну ты что… Это же столько денег! — серьезно сказал Володька
— На блядей у него денег хватает. Ладно. Он знает, что и я бы помогла — не хочет. Так у него без проблем — и на подхвате кому постоять, и тебя вроде не без дела оставит. Ну, может, потом сам, заочно окончишь. Хотя это, конечно, уже не то.
Так Сонью когда последний раз видел?
— В обед… — потупился Володька.
— И что?
— Да веселая, ложкой машет… Меня вот только увидела, разоралась.
— Это нормально.
Ширли встряхнулась.
— Я еще зайду на той неделе. Или через. Как вернусь. Ты уж будь в курсе, а?
— Конечно, — неловко сказал Володька, — я, это… я понимаю.
— Тебя садиковское начальство отличает. Если что, и скажут больше… Ты же самый заботливый сибсик, а я обыкновенная мамашка.
Володька залился краской и умоляюще посмотрел на Ширку. Так и есть — она смеялась.
— Ладно, не стремайся. Позывной не потерял?
— Нет.
— Ну, удачи.
Ширли гибко поднялась и ушла, а Володька смотрел ей вслед и дивился — как это она умудряется сначала обсмеять, а потом приободрить? Позывной-то был служебный, закрытый. Володька знал его довольно давно, что было, разумеется против всяких правил… Пока, тьфу-тьфу-тьфу, этот номер еще не пригодился.
Через день он позвонил в детский комбинат и спросил Люсиль Ольговну.
— Эта твоя Ширли, — голос Ольгишны срывался от негодования, — вечером по крыше залезла. Тьфу! Сама разведчица, должна понимать. Табельщику позвонили, а она с утра в поиске. Вот вернется, ей шею-то намылят, козе.
Володька только подумал, что это, конечно, несправедливо — не пускать к ребенку даже после карантина, но ничего не сказал. По-своему старая нянька тоже была права.
В понедельник отец не появился на площадке.
Володька бросил сумку у табельщика — уж пусть лучше отец его потом отлупит, зато зачтут хоть полтрудодня, и побежал искать. Бывало так, что отцу после выходных становилось нехорошо. Тогда важно было его отыскать чем ему с похмелья поправиться, а кто, кроме Вовки, будет этим в рабочий день заниматься?.
Валентинин Женька сидел, как барин, и учил уроки.
— А он не был, — неприязненно сказал он Вовке, — мамка весь вечер прождала, по уху мне заехала со зла. А мне бы и хоть два раза, лишь бы твоего больше не видеть.
Вовка скривился и ушел. Он сбегал и к Марише, отцовой бывшей, но там, натурально, вообще во всем бараке никого не было.
В закусочной отца вчера видели, и ушел он оттуда не поздно, хотя и изрядно нагрузившийся.
Володька сбегал в бригаду вернейшего отцова товарища, Игната, потом, уже почти без надежды, к Ригану и Франьку. Отца с вечера никто не видел.
Было уже к вечеру, когда вымотавшийся и усталый Володька вернулся домой. Дверь так и стояла с утра запертой на три оборота, стало быть, отец не приходил.
Из соседнего окна барака высунулась пухлая соседка. Отец вечно к ней прислонялся, хотя и безуспешно.
— Вовик, ты чего не на работе?
— А вы отца не видали?
— Вчера утром видала, как же.
— Пропал.
Соседка почмокала губами.
— Базу, поди-ка, всю уже обегал?
— Ну конечно.
— Ну, сходи на табель, пусть поиск объявляют. Генка хоть и дурак, а смену бы прогуливать зазря не стал.
Володька побрел к домику табельщика. Соседка высунулась из окна и закричала вслед:
— Потом вертайся, покормлю хоть тебя!
Володька махнул рукой в знак согласия. Через десять минут он уже уговаривал табельщика поискать отца по общей связи. Тот отнекивался, дескать, отоспится твой папанька — не расплатится потом за зряшный звонок; но Володька упорствовал.
— Никлас Катринович, пожалуйста! Я уже весь поселок обегал!
Табельщик был дед, в общем, не вредный. Поломавшись еще для порядку, он поднял трубку и попросил:
— Коммутатор? Дайте больницу… Нет, доча, со мной все в порядке, у меня мужик один потерялся… Соединяй. Приемный покой? С Шестой базы беспокоят. Привозили? Что? Погромче! С обрыва? Ну, поделом, поделом. Спасибо, передам. Когда? Завтра заедешь? Я Маришу сто лет не видел, привезешь, а? Ну и что, что сопливит, тут все сопли на кулак мотают, пусть закаляется.
Он опустил трубку.
— С обрыва ухнул твой папанька. Ну, помнишь овраг у нижней дороги? Промахнулся, видать, тропинкой. Ногу поломал. Его там, внизу, поутру бетономешалка подобрала, так что лежит он в больнице, все порядке.
Вернувшись совсем уже ночью из больницы, Володька в один присест умял целый батон с вареньем. Лизабета Джоновна смотрела на него и вздыхала, поправляя черный лифчик, выбивавшийся из-под широкого декольте красивого цветастого платья.
— Я б тебя оставила, — сказала она извиняющимся голосом, — Геннадий бы потом деньги отдал, да Матвей тогда точно решит, что у меня с ним амуры. Сибс-то твой далеко, я чай?
— Алек на Корабле остается, — важно ответил Володька, — он агроном оранжерейный. На ребеночка копит, не до меня ему.
— А кума твоя? Как Соньку пасти, так ты родственник, а как помочь?
Володька задумался.
— Так она в поиске, наверное.
— А ты сходи еще раз к Катринычу, да попроси, чтоб с ихней группой соединил — тебе и скажут. Нет ее, так вернись, еще подумаем. Может, сбросимся на тебя парой бараков-то.
— Спасибо, Лизабета Джоновна, — с чувством сказал Володька. Никогда раньше б не подумал, что крикливая соседка окажется такой доброй. Он помыл за собой чашку и побрел к табельщику.
***
— Две недели я с тобой провозилась, — с досадой сказала Ширли. Володька опустил голову.
— Ты-то ни в чем не виноват. Все твой, блин, папаша. Ни одного документа на тебя не оформил, скотина.
— Не говори так, — буркнул Володька.
— Ну да, кому его выгораживать, как не тебе? А что я могла повернуться и уйти в поиск, а ты ищи себе место где хочешь, он позаботился?
— Ну и ушла бы.
— Хватит бурчать. Ты мне все же не чужой. Другое дело, что высчитают с меня все, что можно — это да. Хорошо, у меня за ясли на полгода вперед оплачено.
— Зачем? — поразился Володька.
— Пропить боялась. А так — все с толком.
— Пропить! — брезгливо сказал Володька.
— Да, пропить. Протрахать. У меня дружок был тогда — все его угощай… Узнал, куда деньги дела — думала, бить полезет. Не полез, козел. Видел меня в работе. Но следующей моей получки не стал дожидаться, нет.
Она посмотрела на мальчика и весело улыбнулась.
— Хороший ты пацан, Вовка. Чтоб с тебя вся эта ерунда и дальше так отскакивала. Ничего. Сейчас придем на базу, ребята тебя чуток подучат, начнешь сначала замеры брать, лазать… У тебя же проходимость… Как у гелевого щупа. Ты у нас будешь сущий клад, когда в деле разберешься.
Ширли болтала, как заведенная, а Володька уже еле шевелил ногами. Мерзкие корешки цеплялись за ботинки — и без того тяжелые, высокие, шнурованные — одевать, и то замаешься, пока все застегнешь и завяжешь. Рюкзак был тяжеленный, это Володька знал точно, но спина и плечи от него не болели. Просто как-то… Уставательно. Хотя, конечно, рюкзаки у разведчиков классные. Но вот Ширли же тащит сто двадцать литров, и еще треплется…
— Это что еще, помню, нас в Корабле тренировали — так пятьдесят кругов по оранжерейным грядкам, и чтобы след в след, и чтобы ни одно растение не помять. Помял — плати. Один кент до сих пор отрабатывает.
— По грядкам — это сколько?
— Ну, оранжерея как идет? По периметру. Вот и пятьдесят периметров…