— Ебана капалка! — ахнул старший из лесорубов, пока два других еще хмурили лбы, — а ну, геть отсюда, мужики, один-два, не слышите?!
— Да гонит, поди?
— За телефоном, бегом! Ты что, не видишь — он в разведчицкой робе?
Телефон принесли. Старший отправил товарищей в лагерь, от греха подальше, а сам заорал в трубку, по ходу переспрашивая у Володьки позывные.
Володька, пересказав дядьке позывной и координаты, лег было на землю, но тут его начало рвать — слизью и желто-зелеными горькими сгустками. Дядька с опаской отошел подальше и непроизвольно прикрыл рот ладонью.
Вскоре прилетел вертолет.
Мужик в полном защитном костюме вертел Володьку, как тряпку, и брал пробу за пробой. Худенький ассистент (может, женщина) засовывал пробы в анализатор и приглушенно выплевывал из-под респиратора цифры.
— По мне, так просто зверское переутомление. Какие координаты, говоришь? Пацан, какого числа ты оттуда вышел?
— Десятого, в одиннадцать — десять, — заученно прохрипел Володька.
— Семьдесят километров? Вчера? Понятно. Отлеживайся.
Он вкатил Володьке пару ампул, и вытащил свою рацию.
— Второй, долетел? Похоже, серьезно. Сразу не садись, покружи сверху. Да нет, вроде чистый. Только не врет, стервец, однозначно. Осторожно там. А? Нет. До связи.
Володьку уложили на чистые носилки и внесли в палатку. В отдалении матерились лесорубы, которым карантинщик пояснял понятие контактных второго разряда. Худой карантинщик (оказавшийся все же мужчиной) орал в рацию цифры. Внезапно все стихло.
— Что? — переспросил карантинщик. Рация добулькала и замолчала тоже. И тогда в полной тишине раздались рыдания старшего лесоруба.
— Господи! Господи!!! Дочечка, дочечка как же! Она ж дома одна, она у меня не интернатская!!
После этого Володька ничего уже не помнил.
Как потом оказалось, проспал он сутки. Потом было скучно. Карантинщики резались в карты на пороге его палатки, лесорубы мрачно бухали и пели песни под гитару в соседней. На пятый день у него в крови нашли какие-то изменения. Сам Володька ничего не ощущал, кроме бешеной, невыносимой скуки.
На базе 23 умер первый человек. В ту ночь один из рабочих пытался прорваться в Володькину палатку. Карантинщик оглушил его стулом и добавил из ампуломета каким-то снотворным. Наутро связанный по рукам и ногам лесоруб орал на весь лес, что все равно доберется до гаденыша. Карантинщики поили его и двух других сброшенным с вертолета спиртом и утешали, как могли. С базы 23 шли новости одна хуже другой. В частности, выяснили, что заболевание вирусное.
Еще через неделю заболел табельщик разведывательной группы. Это был обвал. Заразность вируса была на тот момент уже доказана как воздушно-капельная. Весь городок, и без того сидевший в полуконтактном карантине, замер в ожидании. Но даже в дурном сне никому не снилось, что эпидемия пойдет с яслей.
Сонька умерла. Ольгишна тоже, да и половина интерната вместе с ними. Кто донес заразу, так и не выяснилось, хотя подозревали, конечно, Ширли. Дети были и у других с 23-ей базы.
Володьке повезло, что у А23 был такой длинный инкубационный период. Когда его подкосило — а это произошло через восемь дней после Сонькиной и Ширкиной смерти — уже были подобраны какие-никакие лекарства. Они с отцом выжили, и даже успели поработать на свертке базы.
Отец, неловко подтягивая отвыкшую от работы ногу, откручивал со столбов детали и швырял вниз, а Володька все смотрел в небо. Жадное, недоброе. Белые клочья облаков, черные клочья баньши. Последнее небо. До следующего он не доживет.
На планете решили остаться что-то около полутора тысяч человек. На Катерах им спустили все, чем Корабль мог пожертвовать, но по разговорам выходило, что шансов мало. Штаммов, подобных А23, было обнаружено что-то около десятка, и четыре из них быстро мутировали. Володька заикнулся на предмет того чтобы остаться, но отец даже не ответил — треснул молча по уху.
Он прожил много лет, воспитал дочь, помогал внуку. Внук и сидел с ним — в хорошей, просторной комнате приличного жилого этажа — когда Владимир Геннадьевич, электрик четырнадцатого разряда, собрался умирать.
— Баньши, — шептал старик, — это баньши, Сонечка… Просто летят и все… Держись за руку, а то споткнешься, упадешь наверх. Держись, а то там потолка совсем нету, я тебя не поймаю…
Яичник. Год Корабля 348
Любоська возилась с аппаратами трехмесячной загрузки. Андрей привычно отметил, что она предпочитает потратить лишние пять минут, но перепроверить все фильтры по два, а то и три раза. На нее сильнее всех подействовала та история, хотя по тем временам было ей… Ну да, лет двенадцать… Заведующий говорил, что раз в поколение такое обязательно случается, что уж поделать, но на Любу, видимо, слишком сильно подействовало зрелище показательной выбраковки. Человеческий эмбрион, которого на глазах у всего отделения вытаскивают из репликатора и вскрывают, демонстрируя нарушения, благодаря которым его дальнейшее развитие признано бессмысленным. Андрей подозревал, что тихая Любоська где-то в душе поклялась не допустить такого при своей жизни во второй раз. Женщина. Всем же понятно, что выбраковка проводится показательно именно для того, чтобы яичники прочувствовали свою ответственность. Так и нечего психовать.
Андрей прошел мимо Любоськи, но не удержался и дунул ей в затылок. Короткие белые кудряшки затрепетали. Любоська жалобно пискнула от щекотки, но не отвернулась от монитора.
— Ты куда? — спросила она, пока Андрей закрывал свой ряд мониторов.
— Ольсен вызывает. Не знаю, что ему опять в голову пришло.
— Ну, наверняка что-то важное.
Андрей фыркнул.
— Тебя послушать, так начальство не ошибается.
Любоська поджала губы и посмотрела на Андрея исподлобья.
— Ну, перестань. Вечером ты что делаешь?
— Ой, чуть не забыла, — она вдруг улыбнулась, как солнышко засияло, — давай, ты погоняешь меня по лимфогенезу? А то в среду тест квартальный, я боюсь.
Андрей покровительственно улыбнулся.
— Конечно. Заодно сам повторю, все с пользой.
Он поднялся из внутренних этажей пешком, чтобы явиться на ковер попозже, зато запыхавшимся. Заведующий зональным эмбриологическим центром, Свен Ольсен Четвертый, по андреевым меркам был на редкость неприятный дядька.
— А, Калачук, — приветствовал Андрея заведующий, не отрывая взгляда от монитора, — иди-ка сюда.
Андрей помялся в середине комнаты и осторожно приблизился к столу.
— Стул бери, садись вот тут. Не жеманься, давай скорее.
Андрей вспыхнул и торопливо подтащил стул.
— Заявочка тут поступила на Запись. По закону все в порядке, три тысячи индивидуальных номеров, поддержка от троих управленцев зонального уровня… Клиент мне больно не нравится. В принципе, оно конечно, недюжинные лидерские качества, интеллект тоже, но ситуация некрасивая. Самое интересное — это ведь тот самый парень, что первым отказался от получения лицензии тринадцать лет назад.
— Бездетные?
— Да.
— И кто же? — уточнил Андрей.
— Пенн, — мрачно сказал Ольсен Четвертый.
— Как Пенн, — опешил Андрей, — этот… бандит? И он разве бездетный?
— Бандит, — скорбно подтвердил Ольсен, — и бездетный. У него почти вся команда бездетные.
— Так мы не можем же Записывать бездетных.
— А вот он требует ради него это правило отменить.
— А…
— Не знаю. Ничего не знаю. Мы получили письмо, все увешанное факсимильными копиями, и впали в задумчивость. По факту недостатка данных для решения. И выводить нас из задумчивости, согласно моему письменному распоряжению, будешь ты.
— И, конечно, в случае неверного решения ответственность целиком возлагается на меня?
Заведующий сморщился.
— Уже празднуешь труса. Вообще, Андрей, ты полностью противоречишь основным законам генетики. Все твои клон-отцы были людьми весьма склонными к лидерству, а ты, прости уж, рохля.
— На мутацию проверяли? — ядовито осведомился Андрей.
— Неоднократно, — отрезал заведующий и нахмурился, — в том числе в Третью Зону ты ездил именно поэтому, у них техника получше нашей. В общем, ты не мутант, Андрюша. Твой клон неоднократно использовался в деле принятия решений, и по большей части его выбор оказывался оправданным.
— А сколько лет было моему клону?
— Бывало по-разному, — уклонился заведующий, — но само то, что ты — Седьмой, тоже о чем-то говорит.
— Только статистика. Вы же, — Андрей поднял голову, — кажется, ожидаете от меня всей компетентности всех предыдущих Калачуков.
— И тем не менее оная статистика показывает, что решение проблем, возникавших между эмбриоцентром и населением корабля, лучше всего удавалось Калачуку. Поэтому решать, как поступить с заявкой Владлена Маргаритовича Пена будешь ты. И попробуй только не решить. Вот тебе все материалы, что у меня есть, — Ольсен Четвертый сунул через стол плоскую читалку, — через три дня составь мне толковое заключение. Свободен.
Всё, что знал Андрей про Пенна — ну, бандит. Ну держит почти всю зону, кроме, конечно, внешников, эмбриологического отделения и еще, пожалуй, оранжерейника — их же не прижмешь, запрутся у себя и жуй локти. А он, оказывается, еще и бездетник.
Нет, конечно, в каждом поколении есть люди, которые на ребенка просто не могут заработать. Растяпы, или алкоголики, или там еще. Но обычно и они — те, кто выживает — годам к сорока берутся за ум и наскребают на лицензию. Старость-то она вот она, ждет — не дождется. А отказников по принципиальным соображениям раньше и не бывало, разве один или два случая в первой зоне. Кто будет принимать бездетника всерьез?
А вот в андреевой четвертой зоне за последние десять лет уже раз двадцать, наверное, люди подписывали отказ от повестки. До недонаселения еще куда как далеко, на сто тысяч человек зоны это плюнуть и растереть, но почему? Хотя, если первый — Пенн, а остальные — с ним, то картинка ясна. Хотя и неприятна.
Заявление Пенна в эмбриологический центр было составлено в возмутительном соответствии правилам. Только вместо положенной шапки Управления зоны — личные данные. Сам себя выдвигает, сам себя поддерживает, сам себя одобряет. Андрей даже не стал смотреть список делегировавших. Какая разница, лаской или таской люди подписали, что Пенн более их достоин Записи. Три тысячи набралось, по букве все правильно.