— Ну, неси, — ласково сказала Любоська, — неси сиблика к папе.
Отец, мужчина лет пятидесяти с черными маленькими усиками, нашарил в кармане платок и утирал пот с лысины. За ограждением его семья — ухоженная жена и двое крепких парней, седой усатый мужчина с палкой, рядом с ними женщина с трехлетней малышкой на руках — казалось, вот-вот лопнут от гордости. Девочка уверенным, заученным за последние месяцы до автоматизма жестом поддержала ребенка другой рукой и понесла к отцу. Тот торопливо расстилал на стерильном столе вышитые пеленки. Камеры тихо жужжали. Толпа, казалось, не дышала, когда девочка положила братишку на пеленки и аккуратно начала одевать. Распашонка, подгузник… Чепчик, поясная пеленка. Она снова подняла ребенка и протянула отцу.
— Мальчик! — громко сказал мужчина, взяв сына на руки, — Нильс Карлович, сиблинг Катерины Васильевны!
Зал загрохотал от аплодисментов. Нильс Карлович перенес шум на удивление спокойно, и отец с сестрой унесли его с подиума к семье. Телевизионщики прошлись еще раз камерами по толпе и начали собираться. Рядовые родители их не интересовали совершенно.
Выждав положенную паузу, Андрей вновь обратился к списку.
— Сэймэй Цзинминович Ван и Эллис Джошуовна Симмонс!
Из толпы выдвинулся здоровенный рыжий парень лет двадцати двух (а китайцы так и выходят по-прежнему в родители моложе всех, заметил Андрей), а из группы школьников — тоже рыжая девчушка с косичками. Андрей поглядел в список. Да, сегодня порядком, двадцать шесть новорожденных, четверть месячной нормы. Лучше не затягивать, и так замешкались с этим эксклюзивом.
Ну и само собой, закончили уже к концу смены. Андрей рассеянно чмокнул Любоську в щеку — ей надо еще было сдать освободившиеся репликаторы группе профилактики, но сам не пошел, как следовало по расписанию, тестировать созревший плацентарный гель, а поднялся к Ольсену Четвертому.
Старший Техник оторвал взгляд от компьютера и вопросительно поднял брови.
— Я что хочу спросить, — сказал Андрей, — Пенн, он бездетный, а сиблинг его кто?
— Дэниел Маркович Тузов, — быстро ответил Ольсен, с каким-то странным интересом глядя на Андрея, — не приходил на профосмотр уже почти четыре года.
— Умер? — уточнил Андрей.
— Я уточнял у похоронщиков. Ни как умерший, ни как расчлененка через них его тело не проходило.
— То есть жив?
— Может быть, прикопан где-нибудь под яблоней, — пожал плечами Ольсен, — тем более, что такие, как он, вообще-то долго не живут. Ширялся он, судя по кое-каким моментам в двух последних биохимиях. Предваряя твой вопрос, сибса пенновская уехала в первую зону четырнадцать лет назад, причем жилье свое оставила Пенну. На звонок ответила, что никаких дел с нашей зоной она иметь не желает принципиально.
— Я просто, насчет Записи. Социальное благополучие родных разве не обязательное условие?
— Ну, да, — кивнул Ольсен, — ну вот сибса в порядке, а про сиблинга ничего ж не известно. Если б он точно кололся, другой разговор. А так, мало ли, несчастный случай, тела нет, обследовать невозможно.
Ольсен криво ухмыльнулся.
— В принципе, мне нравится, как движется ход твоих мыслей. Но пока что ты мне ничего нового не сказал. Нам нужно что-то определенное, причем ДО того, как наш общий друг выжмет рекомендацию из какой-нибудь добровольческой спортивной секции или клуба чаепитий. Работай, Седьмой.
Андрей вздохнул, вежливо попрощался и поплелся тестировать гель. И, разумеется, провозился там до глубокой ночи, тем более что две плашки показались сомнительными. Пришлось перепроверять, и действительно, в одной бактерия-производитель не вымерла, как должна была, а продолжала с правой стороны вовсю плодиться. Андрей с досадой перегнал емкость в автоклавную, замылся по новой, проверил вторую подозрительную ёмкость на третий раз, уже с активным ДНК-маркером, но тут все-таки оказалось все в порядке. Он все равно поставил на ней метку особого контроля, и только после этого отправил ее в бокс комплектации.
Любоська сидела в его комнате на кровати, читая при свете маленького бра.
— Привет, — прочирикала она, — устал? Наверное, не будешь уже меня спрашивать?
— Что у тебя там, лимфогенез? — спросил Андрей, — да ты его все равно вместе со мной учила еще в том году. Повторила, и ладно.
— Ну ты же знаешь, — вздохнула Любоська, — если ты меня не погоняешь, я так и буду считать что ничего не знаю.
Андрей плюхнулся в рабочее кресло, крутнулся и закрыл глаза.
— Да все ты знаешь. Не выдумывай, и все. Послушай-ка меня лучше.
Андрей отлично знал, что задание Ольсена не предусматривало обсуждений ни с кем, даже с другими сотрудниками эмбриологического центра. Но он знал и то, что думается лучше всего, когда Любоська слушает, вот так свернувшись калачиком на застеленной кровати. И что самые лучшие мысли приходят именно тогда, когда Любоська задает уточняющие вопросы.
— Вот, я все документы просмотрел по нему — чисто. Что он бандит, все знают, да ведь «все знают» к делу не подошьешь? И отказать мы, получается, не можем — заявка есть, подписи есть, вот выдвижения пока нет… Но, похоже, что ненадолго.
— И что делать? — в ужасе спросила девушка. Пальцами она вцепилась в щеки, забытая книга соскользнула на пол.
— Да я вот думаю, что соглашаться надо, — пожал плечами Андрей.
Люба вытаращилась на него, как совенок.
— В смысле?
Андрей небрежно махнул рукой.
— Кто нам мешает сказать ему, что он Записан?… Как будто его эмбриональных клеток у нас и так нету! А в банк Записи не класть. Клон вырастить — тоже, в общем, нет проблем, раньше на сорок лет или позже — какая разница?
Любоська смотрела на него очень внимательно.
— Мне всю жизнь говорили, что мои клон-матери шесть раз становились парами твоих клон-отцов. Что я… должна соответствовать. Быть подругой и опорой будущего Главного Техника.
Андрей поморщился.
— Тебя же не заставляют.
— А если бы и заставляли. То, что ты сказал сейчас… Это…
Она вскочила и рванулась к выходу.
Андрей поймал ее за шиворот.
— Нет уж, ты договаривай.
— Это гнусно, — в нос сказала Любоська, — люди же будут смотреть и видеть, что эмбриологи прогнулись. И закона больше нет. А ты так говоришь, будто дело только в бумажках!
Она вырвалась и выскочила за дверь.
Андрей недоуменно смотрел на валяющийся посреди комнаты учебник. «Гнусно». Любоська ругается, ничего себе. Убежала. Он поднял книжку, положил ее на стол и лег, не раздеваясь, на кровать лицом вниз. Свет он выключить забыл.
Будильник затрещал, как сумасшедший. А, сегодня легкая смена, после вчерашнего-то — дежурить в раздевалке клиники. Просто сидеть и смотреть, чтобы никто ничего не спер чужого, пока люди проходят медучёт. Обычно на такое ставят тех, кто вчера работал тяжелее обычного — чтобы и день не пропадал, и к репликаторам не подпускать. Андрей принял душ, натянул свежий комбинезон и бахилы, запихал пропотевшую вчерашнюю одежду в общий коридорный бак, кинул в сумку завтрак и пару учебников, и поплелся к помещениям клиники.
Включить свет, разблокировать вход в общие коридоры, впустить десять мужчин из очереди, сесть за стол, открыть книгу. Когда-то кабинки запирались магнитными замками, но одни сломались, у других потерялись ключи — если у кого-то были ценные вещи, их сдавали лично дежурному, а одеваться в чужое — себе дороже. Так что люди просто скидывали одежду в ящички, проходили осмотр и возвращались максимум через полчаса. Оставляли открытой опустевшую кабинку и уходили. Заходили новые.
Андрей, не поднимая головы от учебника, следил за тем, как парень скидывал одежду и небрежно упихивал ее в кабинку. Поиграв мышцами перед зеркалом, парень направился в кабинет анализов, навстречу ему вывалилась пара немолодых мужчин, ожесточенно трущих места биопсии. Один из них, открыв кабинку, неподвижно встал перед нею. Наконец громко захохотал.
— Ты чо там? — спросил второй, натягивая носки.
— Так это не моя кабинка! А я туплю стою, куда мои шмотки делись, — он хлопнул дверцей, оставив висеть выпавшую сиреневую штанину, и передвинулся на одну кабинку вправо.
Андрей прикусил губу. Он точно знал, что минимум дважды в месяц дежурить в мужском отделении некому. Просто утром кто-нибудь из врачей отпирает дверь и сидит первые минут сорок, пока движение пациентов туда-сюда не становится постоянным. И завтра как раз такой день.
Поздний эмбриогенез нервной ткани совершенно не лез в голову. Интересно, сдала ли Любоська свой лимфогенез или опять расплакалась на экзамене? Андрей представил себе, как он приходит в пентхауз Пенна и начинает заглядывать во все комнаты подряд в поисках Дэниела Тузова. А за ним стайкой ходят люди в гидрокостюмах, похлопывая по ладоням тяжелыми черными пистолетами. И за каждым идет маленький клон. Тоже в гидрокостюме.
Он с трудом досидел до конца смены, выставил последнего пациента, запер дверь и поплелся домой. По дороге зашел поесть, чего-то механически пожевал. Какое-то дурацкое состояние. На самом деле Андрей вполне отдавал себе отчет в том, что просто трусит. Вообще-то никто не мешал ему сделать вид, что никаких идей в голову не приходило. Никто и не узнает. Он что — нинзя?
Дома он улегся спать сразу. Глубокой ночью в дверь кто-то тихо постучал. Любоська, наверное. Андрей сел было на кровати, но нахмурился и лег обратно. Стук повторился еще раз, Андрей не шевелился.
Утром он долго сидел на кровати, опустив голову. «Я не готов, — сказал он себе, — я не могу». Затем оделся в чистую форму, засунул поношенную в автоклав и вышел из жилого сектора.
Спереть одежду, подходящую по размеру, оказалось секундным делом — Андрей просто выгреб все из кабинки в пакет и спокойно ушел внутрь эмбриологического центра. В стерильную зону он, разумеется, не пошел, просто вышел через другую дверь наружу, в ближайшем сквере спрятался за вонючим мусорным контейнером и переоделся. Свою одежду было жалко, но куда ее? Андрей хотел было швырнуть пакет в мусорку, но задумался — а как возвращаться? Несколько секунд он тупо смотрел на пакет, наконец махнул рукой и просто поставил в угол. Повезет — так и будет стоять, кто ж будет в мусоре рыться; не повезет — вернусь в этом, Ольсен поймет.