— Вот что, дядя, мне сейчас не до сибирских рек! — заговорил неестественно спокойно Атакузы. — Своего отношения к домле Вахиду я не изменю. Он, по крайней мере, знает цену дружбе! А вот вы, — Атакузы рывком поднялся и тут же увидел тетушку Гульсару. Старушка стояла в дверях летней кухни, бледнее белого платка на ее голове. Она, должно быть, слышала их перепалку — ужас застыл в глазах, голова мелко тряслась. — Если вы, — Атакузы угрожающе выпучил глаза, — вместо того, чтобы помочь, будете совать палки в колеса… тогда лучше забудем, что вы мой дядя, а я ваш племянник!
Нормурад Шамурадов с силой ударил кулаком по столу:
— Кто сует палки в колеса твоему сыну, глупец?
— Я понял все, благодарю вас! — не слушая, грохотал Атакузы. — Раз дело дошло до такого… Пропадай наше родство! Не будем друг друга знать: ни в жизни, ни в смерти, ни в радости, ни в беде.
Атакузы с треском порвал подкладку, попал наконец в рукава, натянул пиджак и зашагал к воротам. У ворот его догнало отчаянное:
— Кузыджан! Родной мой, погоди!..
Атакузы не остановился, даже не обернулся, с силой пнув сапогом калитку, пулей вылетел на улицу.
Калитка, грохнув, захлопнулась, Нормурад-ата с опаской оглянулся. Гульсара-ая как села на ступеньки при последних словах племянника, так и осталась сидеть. Насурьмленные глаза смотрели жалобно, была в них тихая скорбь — как в глазах безнадежно больных людей.
Домла Шамурадов, не выдержав, отвел глаза, медленно поднялся со стула. Остановил его дрожащий голос:
— О, домладжан! Зачем вы так? Хоть один человек справлялся о нашем житье-бытье… И того оттолкнули. Остались теперь одинокие в этом проклятом доме…
Нормурад-ата стоял, воинственно набычив упрямый лоб, боясь встретить тоскливо-скорбный взгляд жены.
И всегда она была такой. Добрая, отзывчивая, всей душой тянулась к его родичам, к близким. О муже своем заботилась, как о ребенке, любила и почитала. Но никогда не могла понять ни труда его, ни замыслов. Семья и родные — вот что главное для нее в жизни. Но что тут скажешь? Если раньше не успел ее переделать…
— Перестань, старуха! — сказал с болью. — Не суй-ся, ради аллаха, туда, где ничего не смыслишь!
— Я и правда не смыслю. А вы, вы во всем смыслите, и что же вы натворили. Соблюдаете свой принсип… — старушка словно проглотила с трудом что-то горькое. — Держите этот свой принсип и растеряли всех родных…
— Да прекратишь ты или нет! Хватит! — =- От удара кулаком по столу чуть не подскочил самовар. Старуха уколола в самое больное место. — Я уже говорил тебе — оставь мои принципы в покое! Ты же не понимаешь, они — он и его сын — пошли не по той дороге, вот что мучит меня, не дает спать, а ты… — домла сипло задышал.
Гульсара-ая не проронила ни звука. Она комочком, возьми в пригоршню — вся уместится, сжалась на ступеньках, уткнув подбородок в колени.
Нормурад Шамурадов, тяжело топая, словно желая пробить землю, пошел к дому. Поднялся на айван, открыл уже дверь, и в этот момент сзади послышался тот же раздирающий душу голос:
— Все люди поступают неправильно, только вы один правильный! Если так, кто же придет в наш смертный день, кто похоронит нас?
Старик резко обернулся:
— Не волнуйся! Помрешь ты раньше — сам позабочусь, похороню. А когда я… Если уж без этих племянничков мое тело некому будет предать земле, пусть останется непогребенным.
Домла с шумом захлопнул дверь и без сил прислонился к стене. Он уже корил себя. Как у него вырвались эти жестокие слова? Старушка и без того вечно носит при себе свою боль. А сегодня переполнилась душа, вот и выплеснула каплю. Если бы Джаббар был жив. Каждый раз, когда кто-нибудь несправедливо обходился с Гульсарой, обижал, это «если бы», он знал точно, горело в ней новой болью. Да и с ним бывает то же самое.
Нормурад прошел в библиотеку, подкрался к окну.
Гульсара-ая все еще сидела на ступеньке, белоснежный кисейный платок сбился набок, открылись редкие пепельно-седые волосы. Судорожно вздрагивали худые, острые плечи.
И вдруг словно холодом повеяло. А что, если он не прав? Что, если и впрямь отстал от жизни, не понимает того, что понимают они — его племянник и этот ученый ловкач? Но нет… Он тут же отбросил эту мысль. Беспринципность и нечестность всегда и во все времена были и остаются беспринципностью и нечестностью. И все же, все же… Не слишком ли долго носит он обиду?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ничто так не облегчает душу, как окончание большой работы. Труд готов. Передан на суд знатоков. И пусть судьба его еще не определена, но — с плеч долой груз, давивший долгие годы! Именно это чувство легкости и радости владело в последние недели Хайдаром.
Месяц назад поставил он последнюю точку. Работу просмотрели научный руководитель Вахид Мирабидов, официальные и неофициальные оппоненты, потом автореферат был разослан в научно-исследовательские и проектные институты, в вузы, в министерства сельского и водного хозяйства. И вот наконец Хайдар мог вздохнуть. Только теперь и понял, как доконала его эта диссертация. Разослав автореферат, на второй же день махнул в кишлак. Впервые за много лет прогулял с друзьями в горах. Вернулся освеженный, набравшись сил. Теперь осталась только защита. Но тут Хайдар был спокоен: все пройдет успешно — это он знал наверняка.
Час назад из кишлака приехал отец. Был он необычно мрачен. Едва поздоровался, тут же к телефону — звонить Вахиду Мирабидову. И пока тот не приехал — ни слова с сыном. Встревоженный Хайдар только и слышал: «Министерство строительства?», «Мелиорация?..» Положит трубку, побарабанит по ней черными пальцами и опять: «Министерство сельского хозяйства?», «Госплан?», «Трест?»
Иногда разговор прерывался ненатурально громким смехом отца: «Да будет вам! Что значит для председателя-миллионера ящик фруктов? Видит аллах — из собственного сада! Перестаньте, обижусь на всю жизнь!»
Наконец явился Мирабидов; как всегда, на круглом лице его светилась радость. Отец сразу же заперся с ним в спальне.
Хайдар взволновался не на шутку: уж не случилось ли что-нибудь непредвиденное? Но вскоре они вышли — оба довольные друг другом. Хайдара отослали в его комнату — пусть готовится к завтрашнему выступлению, а сами повели речь о весьма существенном и приятном — не о защите, а о связанной с ней художественной, как выразился отец, части. Вахид Мирабидов, то и дело хохоча, сдерживал отца: нет, стол надо накрыть поскромнее… Ах эти раисы! Сейчас не одобряются пышные торжества… Члены ученого совета хотя и не прочь, конечно, погулять на таком банкете, но не имеют права… Отец возражал:
— Это уж предоставьте мне, уважаемый домла! Как же это так — мой первенец становится кандидатом наук, и чтобы я, председатель прославленного колхоза-миллионера, не отпраздновал это дело как надо? Пусть члены вашего совета не ходят на банкеты других кандидатов, но уж на нашем торжестве обязательно должны быть! Не беспокойтесь: ваш директор сам приведет их всех. А вы будете тамадой!
— Браво! Браво! — кричал Вахид Мирабидов на весь дом. — Вот это хватка! А насчет должности тамады, ничего не поделаешь, раз уж мы послужили вашему сыну на ниве познания, придется послужить и в художественной части!
Хайдару нравились и льстивые слова Мирабидова, и чуть грубоватые шутки отца, и споры о том, в каком ресторане устраивать банкет и кого пригласить. Отложив в сторону текст своего выступления, он прислушивался к веселому разговору в соседней комнате и сам каждый раз невольно присоединялся к доносившемуся из-за двери смеху.
Хайдар любил отца, гордился им. В любых случаях отец умеет быть твердым, в работе забывает себя. Даже его ухарские замашки нравились сыну. Во всем хотелось быть похожим на отца. И конечно, он уже ясно видел и славу и власть раиса-миллионера. Ведь и впрямь не сыщешь таких дел, чтобы были нс по плечу отцу!
Несколько лет назад отец сказал: «Кончишь институт, устрою в аспирантуру». И устроил. И еще сказал: «Руководителем твоим будет самый авторитетный ученый». И добился своего! Обещал достать квартиру для сына и для Тахиры в городе — слово сдержал. А теперь говорит: как женишься, эта квартира останется тебе, а Тахире, когда понадобится, достанем другую. Выполнит и это обещание! Хорошо сейчас Хайдару! Лишь одно… Одно-единственное тревожит: Латофат! Отец годом раньше предупредил: «До каких пор будешь ходить бобылем? Запомни, через месяц, как защитишь диссертацию, сыграем свадьбу!» Теперь вплетается еще и свадьба сестры. Отец задумал оба тоя устроить за один раз, вместе. Тахира, сестра Хайдара, и братец Латофат — Кадырджан — нашли общий язык. Сейчас Кадырджан работает старшим инженером в управлении у своего отца Джамала Бурибаева, в «Сельхозтехнике». Тахира — единственная дочь в семье. Отец души в ней не чает. Кадырджана почему-то недолюбливает. И если решил выдать ее за него, то делает это исключительно ради Хайдара. Хочет понадежней скрепить предстоящий союз сына с Латофат. А Латофат…
Что-то случилось с ней в последнее время. Что именно, Хайдар не знает, но чует сердце — что-то происходит!..
Хайдар резко отодвинул стопку бумаг на столе, встал и, сунув руки в карманы брюк, подошел к окну.
Небольшой тенистый двор, стесненный многоэтажными домами, был полон детьми. Две девочки раскачивались на качелях, привязанных к длинному суку огромной ярко-зеленой шелковицы. Они взлетали высоко, до балконов третьего этажа, и с визгом летели вниз, к земле. А у арыка стоял бритоголовый мальчуган лет четырнадцати и смотрел на девочек, на их парашютом надутые платья…
Хайдара позабавили и расплывшееся в улыбке лицо мальчика, и визжащие от восторга девочки. Давнее, сладчайшее воспоминание затуманило голову.
Лет пять назад, перед сессией, в начале лета, он приехал в. кишлак. Ночью долго веселился с друзьями детства в саду под старым тутовым деревом. Хорошо выпили, посудачили о кишлачных девушках, посмеялись вдосталь. Там же под деревом и заснул под утро на застланном одеялами помосте. Его разбудил треск ломающихся веток и отчаянный крик сестры: