(Род. в 1896 г.)Переводы В. Корчагина
С белорусского
Мода
Раз из больницы — в шлепанцах, в халате
Сбежала женщина одна…
Тут надобно заметить кстати,
Что чуть не с детских лет она
Усердно поклонялась модам,
Причем — все увлеченней с каждым годом
Свихнувшись в увлеченье том,
Попала в сумасшедший дом.
И вот покинула лечучрежденье это.
А было, между прочим, лето.
Махнув через забор, шагая все вперед,
Пришла несчастная в какой-то огород —
И со старанием, с любовью
Взялась там уснащать копну своих волос
И луком, и укропом, и морковью —
Всем, что на грядках разрослось…
Потом, в халате нараспашку,
Она по улице пошла, как королева…
Посмотришь — просто жаль бедняжку!
Однако следом, справа, слева
Бежали ротозеи, лоботрясы, —
Десятка три.
Хихикали, точили лясы:
— Что делается, а?… Ты посмотри!.. —
А франт какой-то, говорят,
Нашел весьма пикантным тот наряд,
Промолвив:
— Очень, очень мило!.. —
Про это модницы узнали, как на грех,
Вы представляете, что было?!
На платьях понаделали прорех,
Отверстий, вырезов, распорок
И спереди и сзади — штук по сорок.
Напропалую, без оглядки
Работали служительницы мод…
Глядь, в волосах уже не грядки,
Не огород,
А многополье — по такой системе:
Картофель украшал собою темя,
Виски — различный прочий корнеплод,
Ячмень шумел под ветром на макушке,
И на затылке — заросли петрушки…
А для чего, простясь с покоем,
Франтихи на мученья эти шли?
Да чтоб шмели вокруг гудели роем
(Ну, разумеется, двуногие шмели).
Я думаю, и сами вы поймете,
О чем я в басне речь веду.
Конечно, не о севообороте!..
Я тех имею тут в виду,
Кто следует за модой слепо,
Как ни была б она нелепа.
Да, адресуюсь я и к женщинам при этом…
Но больше — к молодым поэтам.
1926
Папа Заяц
В ночном пасутся лошади у нас
С весны чуть не до первого мороза…
И как-то раз В рассветный час
С Кобылою из одного колхоза
Столкнулся Заяц около куста.
Аж задрожал от носа до хвоста!
Нет, не со страху: очень уж ему
Пришлась по вкусу пегая Кобыла.
Да и она его как будто полюбила —
За что, и сам я не пойму…
Однако Заяц после этой встречи
Стал намекать, хвалиться в каждой речи,
Что было там не просто, мол, свиданье,
А… форменное бракосочетанье.
Поднимет Зайца на смех кто-нибудь,
А Заяц — гневно: — Протестую!
Я вам сумею рты заткнуть!
Увидите! Союз наш не впустую!.. —
И впрямь, у пегой через год —
Приплод:
Буланый жеребенок-сосунок.
От счастья под собою ног Не чуя,
Наш Заяц-папа мчит к знакомым и к родным:
— Пошли! Наследника вам показать хочу я!
И зайцы не смеются уж над ним,
Смекают: «Хвастал, видно, неспроста!..»
Сбежались все. И вот из-за куста
Родитель гордый, потирая лапы,
Им на сынка кивает:
— Чем не я?
Моя косинка, шустрость в нем моя,
И хвост короткий, куцый, как у папы.
Так вот: чтоб впредь вы чушь в мой адрес не мололи,
Кого мне полюбить? Слониху, что ли?
— Валяй! — шумит братва. — Давно пора!
Качать разбойника! Ура!
Ай, Заяц! Ну подлец!
Ну молодец!
Он охмурит, кого захочет!.. —
Но тут поблизости колхозный Жеребец
Как вдруг заржет, как загогочет, —
И длинноухие, кто в поле, кто в кусты,
С «папашей» вместе дали лататы.
Добавлю к басне, что она
Тех личностей касается,
Претензий у кого хватило б на слона,
Заслуг же — меньше, чем у зайца.
1935
Философ и река
Намерясь разработать ряд вопросов,
Надеясь истину в скитаньях обрести,
По белу свету брел Философ.
Брел, брел — и сбился вдруг с пути:
Хотел к деревне выйти напрямки,
А вышел к берегу реки.
Ну надо ж этакой случиться неудаче!
Видны дома, дымки видны.
Доносится и запах — не иначе
Пекут блины
(Был к запахам в тот миг
Философ чуток,
Поскольку голодал уж больше суток),
Но вот беда:
И там и сям — вода.
В какую сторону здесь ближе к переходу?…
Тут окунул Философ палец в воду
И с мыслью: «Не прошляпить бы блины», —
Стал стаскивать штаны.
Разделся. Но себе мыслитель верен!
В штанах он или без штанов, —
Порассуждать всегда готов:
«Плыть или же не плыть?…
Конечно, я намерен
Постичь умом любую глубину,
Однако здесь вода… мутна и неприятна.
Допустим, я в нее нырну,
Но вынырну ль обратно?
Нет, эта глубь, по видимости всей,
Не для философов, а лишь для карасей!..»
Раздумий цепь была бы длинной,
Но тут раздался рев ослиный:
Невдалеке Осел трусил к реке.
Вот спрыгнул в воду он и храбро — на середку
(Где речка, надо думать, глубока),
Там промочил водицей глотку
И ну хвостом кропить бока…
Философ, онемев, глядит недоуменно:
Так вот какая здесь река!
Вся глубина — Ослу лишь по колено.
С произведеньем встретившись туманным,
Его сравнить подчас мы склонны с океаном,
Хоть не от глуби в нем не видим дна,
А оттого, что там — лишь муть одна.
1963
МОИСЕЙ КУЛЬБАК(1896–1940)
С еврейского
БеларусьПеревод С. Липкина
Мой дед из Кобыльников носит кожух обветшалый
Еврей с топором и лошадкой, — обычный мужик.
Шестнадцать дядьев и отец мой, еще не старик, —
Простые евреи, евреи простые, как скалы.
Плоты они гонят и сыростью пахнут речной.
До вечера бревна таскают в лесу спозаранку,
Все вместе свой ужин хлебают из миски одной
И валятся, точно снопы, на кровать и лежанку.
Мой дед, — еле-еле на печь он влезает, мой дед,
И дремлет уже на ходу, сгорбив дряхлые плечи,
А ноги — понятливы, сами ведут его к печи,
Ах, добрые ноги, что служат ему столько лет…
Лунная ночьПеревод Ю. Нейман
И приглушенный, слабый лунный свет
Стекает вниз и капает светло
На каждое уснувшее село.
И шевелится мягкий лунный луч,
Всё на земле связуя понемногу:
И курочку, примявшую траву,
И рыбку, что глотает синеву,
И белую овечку, — там в хлеву.
Плывет царица Савская — луна,
Покинув трепет мраморный чертога.
Вечно, вечно…Перевод Р. Морана
Вечно, вечно, вечно звуки ткут и краски
Мелодию прихода и ухода,
И вечно светят звезды небосвода…
Везде, где человек стоял, — там череп
Валяется в пыли, забытый, неприметный.
Бессмертны только боги, люди — смертны!
Восходит к небу легкое дыханье
И угасает в звездной дали млечной,
А звуки ткутся, краски ткутся вечно…
Прошлась по миру тихая улыбка
В день сотворенья —
Сияют небо и земля в цветистом сновиденье.
Вечно, вечно, вечно звуки ткут и краски
Мелодию прихода и ухода,
И вечно светят звезды небосвода…
«Плеча коснулся — вздрогнула в ответ…»Перевод Р. Морана
Плеча коснулся — вздрогнула в ответ,
И тихий бледный лик ко мне уж обращен;
Как будто чашечки японской слышу звон,
И, оглушен, вдыхаю тонкий свет.
К запястью белому склоняюсь в тишине,
И кровь звенит и ускоряет бег…
Вот так остаться бы склоненным весь свой век
Пред светом, что так ново светит мне.
НИГЕР (ИВАН ДЖАНАЕВ)(1896–1947)
С осетинского
«День за днем уходит время…»Перевод В. Тушновой
День за днем уходит время,
Все короче жизни нить…
Так случается со всеми,
Только стоит ли грустить?
Погляди: в углу старуха —
Старый гриб, трухлявый пень…
Жизнь в глазах ее потухла,
Догорел для бедной день!
Но в кроватке возле бабки
Самый младший из семьи —
Сын твой к солнцу тянет лапки,
Силы пробуя свои.
Он игрой веселой занят,
Он обходится без слов…
То, смеясь, на ножки встанет,
То на землю слезть готов…
Крепнет жизни новой завязь,
Свет и радость дружат с ней.
Хоть берет старуху зависть,
Но иссох источник дней
Видишь — дуб стоит столетний,
Ствол насквозь прогнил давно…
Старику что полдень летний,
Что морозы — все одно.
Но по вечному закону
Возле дуба, у корней,
Шелестит побег зеленый,
Силе радуясь своей.
Зерна крупные пшеницы,
Знаю, сморщиться должны,
Чтоб могли ростки пробиться
В дни весны из глубины.
Ну, да что — и так все ясно:
Дни изменчивы твои,
Жизнь мудра, трудна, прекрасна,
Жизнь зовет тебя — живи!
1938