(1898–1965)
С украинского
Красная зимаПеревод Н. Ушакова
Как Лисичанск забыть!.. Донец, и дым завода,
и музыку в саду, и поезд ровно в семь…
Как позабыть тебя, родная Третья Рота!..
О вас под бег минут рассказываю всем.
Работать к Сущенку на щебень мы ходили, —
случалось четвертак добыть нам в день иной.
А в клунях по ночам мы девушек любили…
О, поцелуев вкус, о, свежий дух степной!..
Так просто нам жилось в той стороне,
где зори горят над шахтами и где гудки кричат!
Учились мы писать, конечно, на заборе
и с лисичанами дрались из-за девчат.
Ну как же Белую я позабуду Гору,
траву в росе, глаза, что изменили мне?…
В прозрачности ночной по ясному простору
там вихрем я летал на добром скакуне…
А волны все журчат, холодные такие,
завод не устает со мною говорить,
все вороток скрипит про времена былые,
когда восстали мы и шли Петлюру бить…
Как Лисичанск забыть!.. Донец, и дым завода,
и музыка в саду, и поезд ровно в семь…
Как позабыть тебя, родная Третья Рота!..
О вас под бег минут рассказываю всем.
1921
К нам!Перевод Б. Турганова
Идите к нам в ряды все, кто живет борьбою,
кто солнце полюбил и на вершины гор
спешит — встречать его, душою молодою
провидя сквозь века зари багряный взор!
Гремят осколки скал под нашими шагами…
В былое горе бей нещадно, коммунар!
На смену мы идем, вступаем в бой рядами, —
урочный близок час… решающий удар…
Трепещет черный враг, на сполох бьет трусливо, —
но замолкает звон… редеет ночи муть…
Мы — дети звездных снов, мы — новых сил
приливы нам златотканый май устлал цветами путь…
Серп революции…
Знамена Первомая…
Лишь власть Советов нас к вершинам приведет.
Прочь отступает боль докучная, былая.
Настал урочный час… Бойцы идут вперед!
1921
О, не напрасно!Перевод Н. Ушакова
О, не напрасно, нет, гремели пушки в поле,
и наша кровь лилась, и шли мы умирать.
О, не напрасно, нет, сама, по доброй воле,
иконки и кресты с детей снимала мать!..
Гул на шоссе шагов… машины перебои…
С трибун приветствуют задымленных бойцов…
Все — как чудесный сон, возникший предо мною
в забое, в полутьме, под песню обушков…
И девушки идут, и жены выступают,
и детвора бежит, — восторг в глазах горит…
И ночь скрипит, скрипит, промозглая, слепая,
и поднят мрак ее на лезвиях зари…
О, не напрасно, нет, гремели пушки в поле,
и наша кровь лилась, и шли мы умирать.
О, не напрасно, нет, сама, по доброй воле,
иконки и кресты с детей снимала мать!..
1921
«Не возле стенки я, и кровь моя не льется…» Перевод М. Светлова
Не возле стенки я, и кровь моя не льется,
и ветер грозовой не рвет мою шинель, —
под громом и дождем бригада не сдается,
и бьют броневики, и падает шрапнель.
Гремят броневики!.. И рвет сердца железо…
Горячим звоном бьет… и пыль и кровь в упор…
С разбитым боком смерть по рельсам тяжко лезет.
И кровью алою исходит семафор…
И мнится вновь: далекий полустанок,
и от снаряда дым над спелой рожью лег…
Так кто ж сказал, что мы в бою устанем
и не настал еще свободы нашей срок?!
Где пыль легла в бурьян, под небом Перекопа
от крови, как зарей, зарделся небосклон…
Я слышу, как гудит в дыму земли утроба,
где падали бойцы под орудийный стон…
Куда я ни пойду — далекий полустанок,
и от снаряда дым над спелой рожью лег…
Так кто ж сказал, что мы в бою устанем
и не настал еще свободы нашей срок?!
1922
«Такой я нежный, такой тревожный…»Перевод Б. Турганова
Такой я нежный, такой тревожный,
моя осенняя земля!
Взмывает ветер над бездорожьем,
летит в поля…
И волны моря бьют неумолчно
в земную грудь…
Там стелет солнце свой путь урочный,
кровавый путь…
Кровавясь, пальцы дрожат… О вечер,
остановись!
Но море грозно шумит далече,
затмилась высь…
Такой я нежный, такой тревожный,
моя осенняя земля!
Взмывает ветер над бездорожьем,
летит в поля…
1923
Из окнаПеревод Э. Багрицкого
В глазах лошадиных кровавые слезы, —
трамваем хребет перебило с налету.
Трамвай на минуту… и вновь за работу —
он дальше бежит, он звенит на морозе.
Кто слышал, как стонут и плачут колеса,
когда переедут хребет или ногу?…
Так конь одинокий хрипел безголосо,
тянулся неистово к конскому богу.
И в луже вишневой, густой от мороза,
кружились, метались снежинки устало.
Конь плакал… И мерзли тяжелые слезы…
И рядом нежданная женщина встала.
Стройна и тревожна, в буденновском шлеме,
она подошла и в упор из нагана…
И очи погасли, и звякнуло стремя —
а в небе снежинки, летящие пьяно…
А в небе заря разлепила плакаты,
и двинулись в песнях колонны с вокзала.
Коня повезли. Лишь на камне щербатом
горячую лужу собака лизала.
1923
«Помню: вишни рдели и качались…»Перевод А. Прокофьева
Помню: вишни рдели и качались,
солнцем опаленные в саду.
Ты сказала мне, когда прощались:
— Где б ты ни был, я тебя найду.
И во тьме, от мук и от истомы
выпив злобу и любовь до дна,
часто вижу облик твой знакомый
в пройме светло-желтого окна.
Только снится, что давно минуло…
Замирая в песне боевой,
мнится, слитый с орудийным гулом,
голос твой, навеки дорогой…
И теперь, как прежде, вишни будут
розоветь от солнца и тепла.
Как всегда, ищу тебя повсюду
и хочу, чтоб ты меня нашла!
1923
«Подымается месяц мой чистый…»Перевод Э. Багрицкого
Подымается месяц мой чистый,
подымается, смотрит в окно.
Выплывает сквозь ветви, сквозь листья
все, что было забыто давно…
Поцелуи и крики: «К оружью!» —
расцветая, неслись с вышины,
где село над болотистой лужей
под зарей золотило тыны.
На мою на чумазую музу
что могу я теперь променять!
Возле речки пекли кукурузу
и мечтали в боях побывать.
Дальше: полные стужи вагоны,
только с песней нам было тепло.
Дальше: море и ветер соленый,
где томленье мое расцвело.
Гей, ты, ветер, туман спозаранку,
вам мой голос, мой взгляд и привет!
И на мне уж синеет познанка,
да в кармане лежит партбилет.
А теперь я один. И так чисто
светит месяц, несущийся в синь
и дрожат и качаются листья
от его золотистой слезы.
1924
КомсомолецПеревод Б. Турганова
…Кончился бой… Желто-синие клочья
снова над станцией треплют свой шелк…
К пленным, столпившимся молча,
сам куренной подошел…
Смотрит — огнем прожигает до кости…
Хлопцы стоят — побледнели как мел…
Пьяная смерть набивается в гости, в
сумрачном блеске наган занемел…
— Есть комсомольцы меж вами! Я знаю!..
Каждому пуля поставит печать… —
…Стиснуты губы: тоска гробовая.
Но продолжают молчать…
— Вот так ребята, стройны да красивы!
Жалко расстреливать всех!
Эй, оглянитесь… и солнце, и нивы… —
Смех.
— Ну, так пощады не знать и родному!
Вас не оплачет пылающий край!.. —
Вышел один… и сказал куренному:
— Я — комсомолец… Стреляй!..
1927
ВороненокПеревод Б. Турганова
Был день неясный, как спросонок.
Под крик и карканье в листве
упал на землю вороненок,
и я поймал его в траве.
Забилась пойманная птица
с безмолвным ужасом в глазах.
Но не могло угомониться,
кричало, каркало в ветвях.
И детство вспомнилось былое
под этот весь переполох,
когда заботливой рукою
я птицу положил на мох.
Глядел безмолвно вороненок,
но ужас исчезал в глазах…
И я ушел. И стало сонно
опять в замолкнувших ветвях.
1938
ДекабрьПеревод Η. Банникова
Все затихло в доме к ночи.
На столе стоит вино.
Декабря седые очи
смотрят в синее окно.
Мне глядеть не наглядеться
на морозную зарю.
Может, хочется погреться,
чарку выпить декабрю?
Он стучится, в щели дует,
бородой к стеклу прильнул.
За окно, во мглу седую,
я бутылку протянул.
И заснеженным, крылатым
рукавом взмахнула ночь.
Захмелел декабрь косматый
и пошел, шатаясь, прочь.
1938
О, если б!Перевод Б. Турганова
Осенний вечер. Стынут клены.
Струится легкий полумрак.
Гудок сирены отдаленный
и чей-то быстрый, легкий шаг.
Минулось… На висках — снежинки
Зачем я не сказал: «Постой!» —
и счастье в аленькой косынке
рассталось навсегда со мной…
А небеса — мутней опала,
и снова осень, снова мгла…
О, если б, если б юность знала
и старость мудрая — могла!..
1939
ТерриконыПеревод Б. Турганова
И поля, и мосты, и вагоны,
и протяжная песня — слышней…
Терриконы мои, терриконы,
пирамиды донецких степей!
Где земля заждалась возрожденья,
где лишь дикие травы цвели,
неустанным трудом поколенья
вас под самое небо взнесли.
В ваших недрах, темнея угрюмо,
закипала глухая гроза:
здесь шахтерские горькие думы,
подневольная, злая слеза.
Это — в прошлом… А выше, над кручей,
словно знамя летя в небеса,
наш порыв, боевой и кипучий,
наших вольных людей голоса!
Мы ступаем вперед непреклонно,
и опять они в песне моей, —
терриконы мои, терриконы,
пирамиды донецких степей.
И стоите вы друг подле друга,
молчаливая, строгая рать…
Малышом собирал я здесь уголь,
чтобы — взрослым — напевы сбирать.
1947
Донетчина моя!Перевод Б. Турганова
Донетчина моя, твоих ветров дыханье
я ощущаю вновь, как прежде, как в былом,
когда в лучах зари цветов благоуханье
я так любил встречать над голубым Донцом.
Я ощущаю мощь порыва трудового
и в голосах степей, и в гомоне лесов,
и музыку гудков твоих я слышу снова,
Донетчина моя, бессменная любовь!
Вон шахты вдалеке… Гляжу на них, гляжу я,
и песнь рождается, слетает с губ моих.
Пускай снега кругом, но в сердце май бушует,
чуть вспомню о тебе, и в сердце — новый стих.
И снова молод я, и в радужном свеченье
весь мир передо мной, и счастьем полон я;
я, как струна, звучу, охваченный волненьем,
объятый пламенем, Донетчина моя!
Полями я иду и знаю: там, под ними,
огромный дивный мир таится в глубине,
и дышит, и гремит, и звонами своими
еще с ребячьих лет так близок, дорог мне!
И, как на крыльях, в глубь подземных коридоров
мои мечты опять, вплетаясь в лад строки,
летят… Летят туда, где в такт шагам шахтеров
качаются, плывут, мерцают огоньки.
Донетчина моя, отчизна, мать героев,
твоих заводов дым как стяг в моих глазах.
Ты сделала меня поэтом в гуле боя,
чтоб навсегда тебя прославил я в стихах.
Донетчина моя, любимая, родная,
тебе все чувства я, всю жизнь отдать готов!
И снова, как дитя, к тебе я приникаю,
чтобы набраться сил для жизни и трудов.
1952
«Юность — друг чернобровый…»Перевод А. Прокофьева
Юность — друг чернобровый, —
все поляны в цвету,
я тебя на кленовом
все ж догнал на мосту.
И невиданным светом
ты мне душу зажгла.
Хорошо, что ко мне ты
в гости с песней пришла.
1957