(1901–1968)
С таджикского
К вершинам счастьяПеревод В. Кириллова
Заря зажглась, пол неба обнимая,
И солнца шар лучится теплотой,
В моем краю зимой, как в полдень мая:
И звон ручьев, и гомон птиц, и зной.
В поля выходят труженики рано, —
Сильны их руки и приветлив взор.
Их труд кипуч, как волны океана,
Он властвует в долинах, в недрах гор.
Мы поднялись на снежные вершины,
Над крышей мира стяг наш вознесли,
Взнуздали реки, возвели плотины,
В ущельях электричество зажгли.
Где и нога джейрана не ступала,
Где вьюги вековечные мели,
Мы прорубили каменные скалы,
Зеркальный путь к столице провели.
Бегут машины. Нет пустыни голой.
Здесь выросли заводы, города.
Железным криком оглушая долы,
Везут руду и хлопок поезда.
И что ни день — все выше стяг наш алый,
И жизнь народа краше каждый час.
В любом цветке, в любом куске металла —
Частица силы каждого из нас.
1956
ХАДИ ТАКТАШ(1901–1931)
С татарского
АлсуПеревод Л. Мартынова
На камень улиц падают снега,
Переметают санный путь.
Алсу, засунув руки в рукава,
Скользит по снегу.
Жарко дышит грудь,
Дыханье замерзает на ветру,
Девические кудри серебрит.
Алсу шалит. И сердится Газза.
— Ну, перестань толкаться! — говорит
Не то уйду! —
Алсу кричит:
— Постой!
Все кончено! Не буду я шалить! —
А в самом деле снова норовит
Газзу в сугроб коварно повалить.
Идет по снежной улице Алсу,
Так обаятельна,
Так молода И так горда собой,
Но присмотритесь —
Окажется, что вовсе не горда!
А улица вечерняя, шумит,
Все заняты, у каждого — свое!
У всех прохожих шубы на плечах,
Все в шапках, есть у каждого жилье.
И лишь бабай: «Извозчик, подавай!» —
Доволен жизнью все же не весьма:
Торчит на перекрестке день и ночь.
Продрог, бедняга. Лютая зима!
— Эй, не скучай! Студенты — богачи.
Тебя с конем мы купим, друг бабай,
Коль за копеек десять повезешь,
Уж так и быть, извозчик, подавай!
Алсу,
Как только в комнату вошла,
Как только пальтецо свое сняла,
К зеркальному осколку подбежала,
Заснеженные косы расплела.
— Газза, смотри, как волосы застыли!
— Алсу, они теперь красивее, чем были!
Идет тебе, идет! — ей говорит Газза.
Ведь вот какая милая Алсу,
Так обаятельна,
Так молода
И так горда собой,
Но присмотритесь —
Окажется, что вовсе не горда.
Сегодня вечером
Творится что-то с ней:
То запоет она, то рассмеется,
А то забудется, и взор ее очей
Надолго неподвижным остается.
— А ну, Газза, учебники закрой, —
Мне хочется тебя поцеловать!
Поцеловать мне хочется тебя.
Поговорить мне хочется с тобой! —
Газза невольно бросила работу.
— Да ну тебя! Готовлюсь я к зачету!
Ведь солоно придется мне —
Я срежусь по твоей вине!
Тебе учение дается так легко —
Позднее всех работать ты садишься,
Но раньше всех сумеешь сдать зачет
И раньше всех всегда освободишься!
Так говорит она, но злости
Уж вовсе нет в ее речах.
Алсу с ребяческой улыбкой
Повисла на ее плечах.
И хочется Газзе послушать,
Работу отложив на час.
Алсу, смеясь, в глаза ей смотрит.
О чем же повести рассказ?
О том ли, как прекрасна юность
У ней, у девушки Алсу,
И как безумно, страстно любит
Она, Алсу, земли красу —
Красу вот этой новой жизни,
Красу сегодняшнего дня,
Вот эти годы, что несутся,
Ее волнуя и пьяня?
И вот она сегодня ночью
Посланье пишет старику{190}
(А кто ее «старик» — не знаем!),
И вот последнюю строку
Она выводит:
«Если очень
Скучаешь ты по мне, то пусть
Мое посланье успокоит
Порыв сердечный твой и грусть.
А я живу здесь без заботы».
И подпись делает на фото:
«Вот это я,
Алсу твоя!
Глянь, до чего красива я.
Изменник, цену мне ты знай
И на других не променяй.
Твоя Алсу счастливая!»
И снова день.
В рабфак идет Алсу,
Так обаятельна,
Так молода
И так горда собой,
Но присмотритесь —
Окажется, что вовсе не горда.
Она немного запоздала,
Гуляла где-то, но теперь,
Ни в чем как будто не бывало,
Смеясь, приоткрывает дверь,
Садится и за лекцией следит,
Но делает зачем-то вид,
Как будто бы и вовсе не следит,
И, на профессора не глядя,
Бросая взгляд куда-то вкось,
Профессорский предлинный нос
Рисует на полях тетради.
Ей что! Готовиться к зачетам
Она ведь позже всех садится,
Но прежде всех кончает дело,
Чтоб прежде всех освободиться.
И кажется, что без труда
Ей все на свете удается,
Как будто юности заре
Вовек померкнуть не придется.
Она, Алсу, сама себе хозяйка,
Так обаятельна,
Так молода И так горда собой,
Но присмотритесь —
Окажется, что вовсе не горда!
1929
БОРИС ТУРГАНОВ(Род. в 1901 г.)
Сегодня
Нет, не розы славьте,
не закаты —
славьте криворожскую руду,
славьте
каждый стан рельсопрокатный,
каждый элеватор,
виадук.
Наша мощь —
в железе и в бетоне,
не в одном раздолье спелых нив.
В глубь земли
врезайтесь неуемно,
в задыхающихся жерлах домен
разжигайте новые огни.
Чтоб не песня —
а фонтаны нефти,
не легенда —
молотов удар
разнесли стремительные вести
о великом празднике труда!
1923
Почтовый голубь
Город встречает пылью,
рокотом проводов,
грохотом автомобилей,
топотом шагов,
и вот —
переулок знакомый,
угол, фонарный столб.
Ты вернулся. Ты — дома.
Вот книги твои. Твой стол.
И это — почти непонятно!
За тысячи верст пути
мы снова к себе обратно
дорогу умеем найти.
Вот так же почтовый голубь
сквозь стужу,
сквозь дождь,
сквозь град
ныряет в синюю прорубь
и снова приходит назад.
И ты —
будто голубь в полете,
идущий вперед напролом,
на самом крутом повороте
рассекая воздух крылом.
И в клюве — нежданное слово,
и в сердце — не конченный стих,
и сердце
снова и снова
стучит,
и стук не затих.
Пусть ветер несет и кружит
со свистом и воем пурги, —
все уже,
уже, уже
над миром
твои круги.
Сгорбленный над бумагой,
ладонь на глаза положив,
еще неуверенным шагом
ты возвращаешься
в жизнь.
Ты — дома. Ты снова дома.
Вот книги твои. Твой стол.
За окном переулок знакомый,
знакомый фонарный столб.
Грохотом автомобилей,
топотом шагов
земля с неизменной силой
вступает
в строки стихов.
1938
Былые забудутся беды
Былые забудутся беды,
и грохот снарядов, и пламя,
когда над нами Победа
взмахнет молодыми крылами.
В какое-то сотое утро,
одетая солнечной тканью,
придет вдохновенно и мудро
и переполнит дыханье.
И то, о чем лишь мечтали,
что рдело в дыму пожара нам, —
внезапно осветит дали
сиянием лучезарным!
Август 1941.
На перевале
Мерь силу замыслами.
Остановись на перевале,
на путь пройденный оглянись:
назад воротишься едва ли,
так не спеши
спускаться вниз!
Еще тебя зовут вершины,
пускай подъем суров и крут,
еще не все на лбу морщины
привычный
вычеканил труд.
Еще немало дел осталось,
какие сделать суждено, —
не все как будто отмечталось,
не все как будто решено.
Остановись на перевале,
неторопливо оглядись:
какие сумрачные дали,
какая солнечная высь!
Пускай обрывы и ущелья
и неизвестность впереди,
но силу —
измеряют целью.
Ты знаешь цель?
Тогда — иди!
1974
АЛЕКСАНДР ЧАК(1901–1950)Переводы В. Невского
С латышского
У обрыва
Был дом без света, осенний вечер,
И с трудной думой был путь далек.
В лицо мне ветер дул из заречья,
И, где ни брел я, склоняя плечи,
Лишь слабый запах мне слал навстречу
Печальный, поздний сухой цветок.
Печальный, поздний сухой цветок
И камень, недруг усталых ног.
Но брел и брел я и с ветром бился.
Жгла сердце горечь полынь-травой.
Лишь там, где щебень, шурша, катился,
Я у обрыва остановился.
Река темнела. Туман клубился,
В венок сплетаясь над головой,
В венок сплетаясь над головой.
И тут я понял, что я — живой.
Живой. И вот я ждал исхода,
Ждал избавленья от тоски.
И голос моего народа,
Как гром победы, как свобода,
Ко мне донесся от реки.
Сквозь белый вал тумана шел он,
Суровости и ласки полон:
— Старался ты с людьми не слиться,
На мир смотрел со стороны,
Чужды тебе людские лица,
Ты горше, чем слюна лисицы,
Угрюмей каменной стены.
Ты слабый, ты пустей пустого,
Ступай, не надо мне такого.
Но ты бы мог: моим ты стал бы,
Тоску на меч перековал бы
И, солнцем встав на небосклоне,
Поил бы землю из ладони.
Ничтожен ты, но в час рассвета
Тебе под силу будет это!
И, как каштан, я раскололся,
Душой с моим народом сплелся
И вот стою в лучах рассвета.
Латышские стрелки
О стрелках,
О латышских стрелках
Когда слышу —
Ослеплен я,
Как ночью на улице
Блеском огней.
Вы, стрелки, —
Раскаленная лава народной души,
Накипевшая за семь столетий,
Громкий крик,
Повторенный просторами,
Тайно отточенный нож,
Перерезавший путы
На груди, чтоб дышать,
Вы
В безглазые ночи
Под Кеккавой, Слокой,
На Тирельских топких болотах,
Как белые призраки,
Молча
Шли
В смерть.
Вы
У Юглы,
Яростно-черные,
Будто отлитые из чугуна,
Против гордых гвардейцев Вильгельма
Стояли
Одни на троих,
Пятерых.
Кто от пули не падал,
Того
Котелком и прикладом
Валили.
Пересохшие губы
Измызганных улиц Казани
Целовали вы собственной кровью
Во имя свободы.
Под Орлом и под Кронами,
В желтых степях Украины
Боевая коса ваших быстрых шеренг
В серебре офицерских полков
Оставляла прокосы.
Вы,
Стрелки,
Наши парни из сельских усадеб, —
Раньше пасли вы коров,
А теперь
Пасете народы
И время.
Вы,
Стрелки,
Наши парни со Звездной и Таллинской улицы
Раньше
Вы из рогаток стреляли
По воробьям и по стеклам,
Ловили в порту колюшек, —
Теперь
Ловите славу — себе,
А народам — свободу,
Стреляете
По одряхлевшим сердцам!
Вода
Быть может, это виденье,
просто красивый обман?
Ожил у нас на кухне
долго молчавший кран.
Набухла светлая капля у золотого рта.
Залило кухню сиянье
и нежная теплота.
Я слышу, за стенкой кто-то
кричит, от радости пьян:
— Воду пустили! Воду!
Скорее давай стакан! —
Я кран повернул, и правда:
ее серебристый поток
Стремительно брызнул в руку,
приятно ладонь ожег.
Бежит она, долгожданная,
вернулась к нам навсегда.
Как солнечный воздух, светлая,
сквозь пальцы бежит вода.
Ловлю ее, не пускаю,
гляжу на нее, и вот
Она у меня на ладони
белой розой цветет.
Я ведра наполнил до края
и всем теперь раздаю
Долгожданную воду,
рижскую воду мою!