(1904–1977)
С якутского
Будь счастлив!Перевод Н. Глазкова
В тайгу выходит молодость,
И говорит тайга ей:
— Бери у меня золото,
Я щедрая такая!
Сияет солнцеликое
Безоблачное небо —
Твои дела великие,
Бездельничать нелепо!.. —
Гора большую голову
Вздымает над пространством
И говорит геологу:
— Ищи мое богатство!
В тайге сверкнуло озеро
Серебряною брошкой,
Благое слово бросило:
— Лови мою рыбешку! —
Лежат поля обширные,
Взывая на рассвете:
— Просторы наши мирные
Вспашите и засейте!
Трава зеленокрылая
Звенит в долине Лены:
— Меня вы, люди милые,
Скосите непременно!
Просторы необъятные,
Луга, озера, чащи
И лето благодатное
Мне говорят: — Будь счастлив!
1930
АЙБЕК(1905–1968)
С узбекского
Первый снегПеревод Я. Тихонова
На мой термометр вдруг дохнул ты с высоты,
и ртуть склонила стан, свой синий стан и нежный.
Повсюду твой привет подброшен в письмах снежных,
как падающий лист, так пляшешь, легкий, ты.
Гость мрачный птичьих гнезд, к тревогам птичьим глух,
любую ямку, щель ты счел своей находкой,
ты с улицы прогнал сапожника с колодкой,
цветочницу, а сам повис, как белый пух.
И громкое «апчхи» уж с улицей дружит,
из листьев парковых — шуршанья золотого,
о лете память всю ты изгоняешь снова,
впервые с неба путь так гордо проложив.
«А вот и снег!» — кричит у школы детвора,
сражается в снежки, летая по газонам,
и пешеход иной, в своем демисезонном,
горюет, что ушел не в теплом со двора.
О лете лучшее храня воспоминанье,
дрова и уголь я запас исподтишка,
со стен снимает мать лепешки кизяка —
жизнь все же вздрогнула от снежного дыханья!
1938
День великий придетПеревод В. Державина
Вечер душный, усталый на отдых залег,
Гаснут на небе огненных маков луга.
Ужин варится, рдеет в золе уголек,
Мать-старуха на корточках у очага.
А над ней, на жердях, тяжелы и плотны,
Темно-красного яхонта гроздья висят.
И, чего-то ища, горячи и жадны,
Ветерки виноградной листвой шелестят.
Пятерых молодцов, одного за другим,
У нее отняла, оторвала война.
И тоскует она по своим дорогим,
Видеть их — нестерпимым желаньем полна.
Голоса их в ушах не смолкают у ней,
Их дыханье горячее бьет ей в лицо.
Все ей чудится: будто шаги сыновей,
Будто звякнуло старой калитки кольцо…
Вот развязывает она кончик платка,
От меньшого письмо полустертое в нем,
Эти буквы писала родная рука, —
Слезы вновь подступают ей к горлу комком…
Призрак сына, кивнув, удаляется прочь.
Пригорел ее ужин, и выстыл очаг.
Краски вечера черным замазала ночь.
Хмурясь, в мрак она смотрит до боли в очах.
У ограды колышутся пять тополей,
Пять друзей, шелестящих, веселых, живых.
И целует им ветви и блещет теплей
Золотая звезда между листьями их.
Мать вздыхает. Она одинока опять.
Тихо шепчутся пять тополей и звезда.
Слез не лей, будь тверда в испытаниях, мать!
Счастье в дом твой вернется, придет навсегда!
Снова даль бирюзовая, песней звеня,
Отзовется — окликнешь, махнешь ли рукой, —
Непомерною радостью сердце тесня,
Засмеется земля, если ступишь ногой.
По садам, по дворам будут рыскать ветра,
Как гонцы, застучат у дверей матерей.
Не закончив уроки, из школ детвора
Понесется гурьбой по домам поскорей.
День великий придет, день победной весны —
Ты обнимешь своих пятерых сыновей,
Лица их, опаленные жаром войны,
Будешь ласково гладить рукою своей.
И как будто бы солнце ворвется в сердца,
И, смеясь, и от радости слез не тая,
Ты увидишь, узнаешь: как даль без конца
Засияет прекрасная старость твоя!
1942
Памяти Анны АхматовойПеревод А. Наумова
Все мне кажется: день уберет
дымку памяти с летнего часа,
и на давний высокий порог
выйдет женщина та величаво.
Точно трудная ей задана,
не по силам задача.
И четко и ревниво блестит седина
в ее гладкой и черной прическе.
Солнце низится за горизонт,
полнит тысячи глиняных оспин.
Как крыло стрекозиное, зонт
пропускает малиновый отсвет.
Ей, идущей, далеко видна
вся в тенях тополиных дорога.
В истомленном арыке вода
пробирается в тень понемногу.
А ташкентское лето кипит,
перепутав наречья и лица,
и под цоканьем частым копыт
мостовая горит и дымится.
Но встают перед женщиной той
на экране духовного зренья кровь,
и дымы, и город пустой —
весь немыслимый ад разоренья.
Горе горькое в гору свали —
и под всеми завалами теми
ты не сыщешь уже, где — свои,
где — отчизны скорбящей потери…
Но осанка идущей — стройна,
крылья шарфа недвижны косые.
Полной мерой дала ей страна горя,
веры и силы России.
Вижу я в отдаленье глухом,
как черты ее чутки и строги:
в золотящихся струях Анхор
золотые ей жалует строки…
1968
ПЕТРУСЬ БРОВКА(Род. в 1905 г.)
С белорусского
ЗемляПеревод Б. Ясенского
Надрывалась земля
В своей муке исконной,
Человеческим голосом
Умоляла ты нас:
— Засевайте меня,
Убирайте любовно,
Чтобы жар в груди моей
Не погас.
Мы же рвали ее
На клочки,
На делянки,
На полоски худые
Межой раскроив.
Подрастали
Сымоны, Рыгоры да Янки
И делили полоску
Одну на троих.
А декабрь приходил,
Посиневший от стужи,
Вихрь в амбарах пустых
На цимбалах играл,
Мы же только, ремень подтянув,
Да потуже,
Хлеб свой горький пекли
С лебедой пополам.
Из мякины тот хлеб
Был и горек и жесток,
Застревал
На распухшей цинготной десне.
Выходили
Под стать мертвецам на погостах
И недолю встречали свою
По весне.
Много бед мы узнали
В нашей длинной дороге
И голодной тоски
За порожним столом,
Черный ветер бил в стекла,
И днем на пороге
Часто смерть появлялась
С холодным челом.
Но пришел наш черед,
Расквитались мы с ней,
Мы прогнали царя,
И жандармов, и пристава,
Чтобы ты нам,
Земля,
Расцвела покрасней,
Чтоб хватало для всех
Хлеба чистого.
А теперь мы избавим тебя
От невзгод,
С новым плугом идем,
Кормим калием.
Чтоб дарила ты нас
Каждый год,
Каждый год
Не одним,
А тремя урожаями.
1931
РанаПеревод Н. Ушакова
Я солдат-фронтовик,
А война так сурова,
Что я думал порой —
Мне уж больше не жить.
Восемь ран залечил,
В строй вернулся я снова,
Только рану одну
Не могу залечить.
Улеглась бы тоска,
Если б снова напиться
Мне воды той живой,
Что пивал я не раз;
Если б я повидал
Тот чабрец с медуницей
И столетний тот бор,
Что под Минском у нас.
Эту жажду ничем
Утолить не могу я,
Сердце думою только
Одною живет:
«Мне попасть бы скорей
На сторонку родную!..
И громить бы врага,
Пробиваясь вперед!»
1943
НасточкаПеревод А. Прокофьева
Ночь летит, как ласточка,
Сладко спится Насточке.
Ветер ходит у окон,
Снится ей пригожий сон:
Хороводы у реки,
И подружки, и венки,
Кофточки кисейные…
Сладки сны весенние!
А под утро — чуть светло —
Будто стукнул кто в окно,
Задрожала хаточка,
Рассуждает Насточка:
«То волна по донышку,
То стучит сосеночка,
То ведь дятлы раненько…»
Не проснуться маленькой.
Спит, покинь ее, докука,
Только кто-то снова стуком…
То ль по небу громами,
То ль по камню ломами!
Сон слетает, улетает,
И проснулась, золотая.
Обожгло, что молнией.
— Кто такой? — промолвила.
Да как вдруг поднимется,
Да к оконцу кинется,
А сердечко ходуном…
Что ж ей видно за окном?
Видит милое лицо,
Слышит светлое словцо:
— Открывай же хаточку,
Я твой тата, Насточка,
Я с победой, Насточка!
1945
Дубовый листПеревод Я. Хелемского
Я не страшусь
Ненастья злого,
Перед метелью устою:
За жизнь держусь, как лист дубовый
За ветку держится свою.
В осенней мгле,
В промозглой хмури
Он полыхает, словно медь,
Чтобы в ответ на посвист бури
Раскачиваться
И звенеть.
Когда зимою
Вьюга стонет
И злобно щерится мороз,
Он прикрывает, как ладонью,
Ту ветку,
На которой рос.
Но, вешней зорькой
Околдован,
Он, встретив солнечный восход,
Уступит место листьям новым
И тихо наземь
Упадет.
1956
Декрет ЛенинаПеревод Я. Хелемского
Тот день сквозь годы людям светит,
Все в нашей волости глухой —
И деды, и отцы, и дети —
На сход пришли одной семьей.
Здесь едкий дух махры и пота
Висел под низким потолком,
Матрос, приехавший с Балтфлота,
В чаду маячил за столом.
Листок, что был в руках матроса,
Все видеть явственно могли.
Толпу окинув, произнес он:
— Братишки, я насчет земли…
Читал моряк могучим басом,
Овеян дымкою легенд,
Весь перевит и опоясан
Скрещеньем пулеметных лент.
Он взбудоражил нашу волость,
В огне испытанный герой.
Но и его гремящий голос
Срывался и дрожал порой.
Не шибко грамотой владел он,
Волнуясь, по складам читал.
Но сходка радостно гудела,
Огонь в коптилке трепетал.
Листок потрогать все старались.
— Матрос, прочти еще разок! —
И вновь скользил шершавый палец
Вдоль жарко полыхавших строк.
И каждый спрашивал с волненьем:
— Скажи нам, добрый человек,
А кто такой товарищ Ленин?
— Тот, кто вам землю дал навек!
1957
АлександринаПеревод М. Исаковского
Не позабыть мне песню далекой той весны:
«По Муромской дороге стояли три сосны…»
Бродили мы и пели, и с песней ты цвела.
Александрина, помнишь, какая ты была!
Любил тебя тогда я, — зачем теперь таить? —
И ни с одним цветком я не мог тебя сравнить.
Взять василек, но краска — всего-то в нем одна,
Взять лилию, но эта уж очень холодна.
Взять колокольчик, может… Да всех ты краше их!
Такой ты мне казалась в семнадцать лет моих.
Летело время, мчалось, мне навевая сны,
Как по дороге в Муром стояли три сосны.
Прошли весна и лето. Зима — над головой…
Александрина, где ты, подай мне голос свой!
1962
Два сердечных словаПеревод Я. Хелемского
«Калі ласка!»[4] — два коротких слова
Повторяю снова я и снова.
Сколько ни живу, они со мною,
Все звенят серебряной струною.
В них открытость и добросердечье,
В них — певучесть белорусской речи.
Гости к нам — счастливое событье.
Калі ласка, в хату заходите!
Сразу печь заполыхает жарко,
На столе — яичница и шкварка,
Бульба и домашняя колбаска.
Угощайтесь, люди, калі ласка!
Парень, позабывший на свидании
Все, что им затвержено заранее,
Помнит, что признания основа —
Калі ласка! — два коротких слова.
А затем придет и остальное:
— Калі ласка, будь моей женою!
В дом войди, и станет он пригожим,
Вместе все невзгоды превозможем!
Гром гремит над житом и над просом.
— Калі ласка! — летний дождик просим,
Лейся, дождь, не крупный и не редкий,
На грибы, на ягоды, на ветки!
Если непогодь над нашим краем, —
— Калі ласка! — солнце приглашаем. —
Калі ласка, выйди из-за тучи,
Все согрей и освети получше!
— Калі ласка! — слышится при встрече
С ласковой и задушевной речью.
— Калі ласка! — повторяю снова
Два коротких белорусских слова.
Партизанский телеграфПеревод Я. Хелемского
О телеграфе партизанском
Ни диссертаций, ни статей.
Он проще азбуки-морзянки,
А в чем-то, видимо, сложней.
Пастушьей дудки звук певучий,
Рулады птичьи, волчий вой,
Зарубки на стволах и сучьях
Включил он в код секретный свой.
Телеграфист лесной, бывало,
Все расшифровывал на слух —
Зачем кукушка куковала,
Что передал трубач-пастух?
Дозорный, разрешив задачу,
Легко перелагал в слова —
О чем над речкой чибис плачет,
Кого зовет в ночи сова?
Приказы, данные разведки,
Согласно азбуке штабной,
Писались ножиком на ветке,
Лопатой на тропе любой.
В землянках уточняли планы,
Бой как по нотам разыграв,
Не зря любили партизаны
Свой безотказный телеграф.
В начале летаПеревод М. Исаковского
Пусть силы еще не набралося лето,
Но речка играет, полна красоты.
И аира{230} сабли пробилися к свету,
Поднялися к солнцу из мутной воды.
Лоза распушилася — вдруг осмелела
И тоже в воде по колено стоит.
А сколько же лилий — фонариков белых
Под вечер над заводью сонной горит!
А месяц взойдет — аж до дна проникает,
А там серебро, а не камушки, нет!
А выскочит рыбка — свечой засверкает,
Плеснется — аж сердце вздыхает в ответ.
Когда в краю…Перевод М. Исаковского
Когда в краю, где бегал босым,
Бывал я, — верьте или нет, —
«День добрый!» — я шептал березам,
«День добрый!» — слышал я в ответ.
И сердце гулко так стучало,
Как будто в пору детских лет.
«День добрый!» — речку привечал я,
«День добрый!» — речка мне в ответ.
Разгорячась, я шел напиться,
В траве прокладывая след.
«День добрый!» — говорил кринице,
«День добрый!» — мне она в ответ.
И благодарен, и взволнован,
Я был готов обнять весь свет:
«День добрый, луг, поля, дубровы!»
«День добрый!» — все они в ответ.
ВолнениеПеревод М. Исаковского
Напрасно люди ждут покоя.
Но я не тот. Не из таких.
И ты, волнение людское,
Со мною с первых дней моих.
Да что там я! Легко заметить —
Оно не нам одним дано:
Оно во всем на белом свете.
Во всем как есть. Везде оно.
Глядишь, оно и в море синем,
В земной коре — во все века,
Оно пылит песком в пустыне,
Сдвигает в небе облака.
Оно и в соловьином пенье,
В ключе, что льется ручейком,
В листке березовом весеннем
И в струнах скрипки под смычком.
Увидишь вдруг пушинку в небе —
И та волнуется, летя,
Волнуясь, дышат зерна в хлебе,
Под сердцем матери — дитя.
Покоя нет. И мне сдается:
Нет ни для этих, ни для тех.
Мое ведь тоже сердце бьется,
За все волнуясь и за всех.
«Не спишь. Тревожно сердце бьется…»Перевод В. Корчагина
Не спишь. Тревожно сердце бьется
Ища себя в строках твоих.
Поэзия — рытье колодца:
Чем глубже, тем прозрачней стих.
Копай упрямо, чтоб оттуда,
Из глубины, забил родник,
Чтоб над сухменью не как чудо,
А как победа он возник.
Чтоб кто-то, иссушенный жаждой,
Уста свои в нем освежил.
Чтоб ощутил, читая, каждый,
Что это он твой стих сложил.
А. И. Лактионов. Письмо с фронта. 1947