Самые первые домовые комитеты (домкомы) – как органы нового революционного самоуправления – появились уже в последние два месяца 1917 года, а спустя десятилетие домкомы с их председателями были уже во всех домах. Их руководство не только осуществляло прописку и выписку, но и имело отношение к квартирному уплотнению. Да и временное отсутствие жильца на месте проживания – всего на полтора месяца – позволяло его выписать, даже если он находился в больнице, а домком «не был об этом оповещен» и вселил в комнату новых жильцов. А при отъезде в длительную командировку жилец обязан был представить в жилтоварищество свои официальные командировочные документы. При этом если непрерывный срок его командировки (то есть отсутствия в квартире) был свыше трех месяцев, то жилец терял право на жилье и мог быть принудительно выселен в его отсутствие, а комната – предоставлена нуждающимся в жилье. Жилец мог быть выселен за неуплату, причем минимальный срок задолженности, после которого жильца могли выселить из жилища по решению суда, которому представили «нужные» справки, был всего лишь два месяца. Это открывало простор новым махинациям и шантажу уже прописанных жильцов, которым угрожали выселением.
Выселение нэпманов
Когда в стране началась НЭП, в конце 1921 года был издан Декрет о демуниципализации (приватизации) небольших жилых зданий, в котором указывалось: «Обязать коммунальные отделы в двухмесячный срок пересмотреть списки муниципализированных домов и представить в Народный комиссариат внутренних дел утвержденные списки тех домов, которые могут быть переданы коллективам и отдельным лицам… Дома могут быть возвращены бывшим владельцам лишь при условии производства в годичный срок полного ремонта дома». Таким образом собирались решить вопрос с домами, пришедшими в негодность. В стране разрешили жилищно-строительные займы и создание кооперативов, но это не коснулось небогатого населения, обитавшего в коммуналках. Начались спекуляции с жильем, и при этом многие советские учреждения стали приобретать для своих руководителей и ценных специалистов квартиры с готовым ремонтом и даже обстановкой, мебелью и прочим.
Но через несколько лет, когда ресурсы уплотнения жилищ были исчерпаны, жилья не хватало, НЭП завершалась, во второй половине 1927 года снова началась муниципализация жилья, выселение очередных «нетрудовых элементов» из занимаемых строений и заселение в них нуждающихся в жилье рабочих и служащих. О том, как это происходило в столице, можно узнать из публикаций того времени. Так, в мае 1928 года в газете «Правда» была опубликована новость:
«На вчерашнем заседании президиума Моссовета был заслушан доклад о ходе выселения нэпманов и домовладельцев из муниципализированных домов. По последним данным, в Краснопресненском районе намечено к выселению 49 семей, в Сокольническом – 8, в Бауманском – 21, в Пролетарском – 49, в Замоскворецком – 2, в Хамовническом – 15. До настоящего времени в отдельных районах выселены одиночки.
Президиум Моссовета еще раз предложил усилить работу комиссий по выселению и закончить составление списков выселяемых к 15 июля».
Одновременно со столицей началась жилищная чистка и в других городах. Управление городского хозяйства в Смоленске докладывало, что поручило своим учреждениям отказывать в сдаче жилой площади в наем нетрудовым элементам и заселять только трудящихся.
К нетрудовым элементам в это время в СССР относили: служителей религиозных культов и, конечно, капиталистов, то есть обладателей капиталов – владельцев предприятий, магазинов, коммерческой недвижимости и прочего. То есть тех, кто финансово не зависел (или почти не зависел) от государства. Если ранним летом 1928 года в списки «нежелательных» включили зарегистрированных «нэпманов», то в течение двух лет включали новых и новых, изменяя критерии отбора нетрудовых элементов в нужные властям стороны. Тем более что задавать вопросы и требовать аргументов по включению в эти «черные» списки было бесполезно – развернулась национализация жилья «нэпманов» и стали освобождаться квадратные метры жилья, которое снова возвращалось под контроль властей.
Произошедшее в 1937 году упразднение жилищных кооперативов привело к тому, что весь жилой фонд перешел в управление местных советов, под полный контроль государства.
Квартирный вопрос был одной из самых острых проблем на протяжении всей советской истории. Впервые в мировой практике именно в СССР было законодательно закреплено право граждан на жилище. И государство рабочих и крестьян действительно старалось обеспечивать трудящихся хоть каким-то жильем. Вот только этих самых жилых площадей категорически не хватало. В первые годы Советской власти были плотно заселены бывшие доходные дома, просторные квартиры и особняки аристократов – те, в которых не разместились официальные учреждения. Эти жилища делили между нуждающимися, создавая знаменитые советские коммунальные квартиры.
Коммуналки воспринимались как временное явление, которое следует потерпеть, пока не наступит на всей земле коммунизм или хотя бы не будет построен социализм в отдельно взятой стране.
Конечно, прежние владельцы – те из них, кто уцелел в революционных потрясениях и не эмигрировал, – не радовались таким переменам. Достаточно вспомнить повесть Михаила Булгакова «Собачье сердце», в самом начале которой профессор Преображенский, возвращаясь домой с подобранным на улице псом, узнает, что теперь по соседству будут коммуналки:
«– За ширмами поехали и за кирпичом. Перегородки будут ставить.
– Черт знает, что такое!
– Во все квартиры, Филипп Филиппович, будут вселять, кроме вашей. Сейчас собрание было, постановление вынесли…»
Разумеется, те жильцы, кто подобно профессору Преображенскому имел связи в высших эшелонах новой власти или сам занимал заметную должность, могли избежать, говоря, опять же, словами Булгакова, «ужасов житья в совместной квартире».
Легко догадаться, что вынужденное существование в пределах одной квартиры разных, далеко не всегда благовоспитанных людей и целых семейств порождало проблемы. Ведь пользовались в коммуналках общим телефоном, санузлом и ванной, поэтому конфликты были обычным делом.
С коммуналками связано множество житейских историй, анекдотов и вымышленных сюжетов, советских бытовых ужастиков, наглядно демонстрирующих склоки и затяжные войны с соседями. Порой соседи вставали ни свет ни заря только с одной целью – насыпать пригоршню соли в чужую стоящую на кухне кастрюлю со свежесваренным компотом. В больших городах даже была возможность отнести образцы пищи в лабораторию, если возникало подозрение, что соседи подсыпали нечто более опасное, нежели соль.
Но были и коммуналки, в которых жильцы жили дружно, помогали друг другу и сохраняли теплые отношения, уже разъехавшись и получив отдельные квартиры, куда бывшие соседи приходили и приезжали друг к другу в гости.
Благополучные отношения между соседями чаще всего складывались, когда они были сослуживцами или хотя бы работали в одной сфере, находясь на примерно одинаковом социальном уровне.
«Красный бандитизм»
В ходе «уплотнений» с первых же дней начались всевозможные перегибы, когда вооруженные «товарищи», а после – заслуженные ветераны Гражданской войны, к тому же награжденные именным оружием, с помощью «товарища маузера» не церемонились с юридическими документами и мнением уплотняемых.
Так, на сибирских просторах происходили внесудебные расправы с буржуями и священниками, обладателями желательной для революционных товарищей жилплощади. Это явление получило название «красного бандитизма», несколько самых известных эпизодов произошло в Петрограде (Ленинграде) и Москве.
В 1922 году в московском доме на Пречистенке, 33 обитало семейство Владимира Марца, известного педагога-подвижника, во время Гражданской войны – деятельного участника организации красноармейской артиллерии, затем – работника Наркомата просвещения.
Но квартира, в которой жила семья Марца – он с женой и ребенком, две его сестры и брат, – приглянулась сотруднику ГПУ Д.В. Волкову, заместителю начальника секретной части отдела ГПУ на Киево-Воронежской железной дороге.
Волков решил в эту квартиру вселиться, для чего сначала организовал «рабочую группу», с помощью которой получил в районной жилкомиссии бумагу с разрешением.
Но Марц пошел с ходатайством о сохранении своей жилплощади к своему руководству и к тем, с кем работал, – наркому просвещения Анатолию Луначарскому, наркому здравоохранения Николаю Семашко, начальнику Всеобуча и частей особого назначения Николаю Подвойскому и к самой Надежде Крупской. После того как ходатайство ими было подписано, жилкомиссия немедленно отменила свое решение и оставила квартиру Марцу.
Сразу после этого возмущенный Волков начал бегать по двору и дому с пистолетом в поисках Марца и кричать: «Дайте мне Марца, я его убью!» Все «перепугались и заперлись», а когда Марц пришел к секретарю райкома Мандельштаму с просьбой о защите, то, как говорилось в документах следствия, «тов. Мандельштам не придал этому заявлению особого значения, считая его обывательской трусостью».
Когда в конце октября 1922 года Марц уехал в Петроград готовить церемонию празднования пятой годовщины Октябрьской революции, Волков со своим сподвижником Наумовым и еще несколько жилтоварищей самовольно вскрыли дверь квартиры Марца и заняли в ней две комнаты, попутно захватив всю мебель и вещи.
Марц после возвращения снова пошел с ходатайством о возвращении жилплощади, все подписали, 13 ноября состоялся суд, который ему комнаты вернул.
Сразу после суда к Марцу в соседнем переулке подскочил Наумов и со словами: «Тебе нужна квартира – вот, получай» – выстрелил в него, и подойдя, выстрелил в него еще два раза. После этого Наумов побежал следом за бывшим членом правления дома Рыбаковым (выступавшим за Марца), догнал и выстрелил и в него в упор несколько раз. Рыбаков скончался на месте, Марц, которому было только двадцать восемь лет, – через несколько часов в больнице.