1991-й. ПОСЛЕДНИЙ ГОД
Глава шестая1991 г. ПРИБЛИЖЕНИЕ КРАХА
Экономический спад усиливается
За несколько минут до начала нового, 1991 г. мы увидели на экранах наших телевизоров Президента СССР Михаила Горбачева, который зачитал ставшее традиционным новогоднее обращение главы государства к советскому народу. «Дорогие соотечественники! – говорил Горбачев. – В эти минуты мы перебираем в памяти события уходящего года, с надеждой думаем о том, что ждет нас и наших близких, нашу великую страну в наступающем 1991 г. Уходящий год был одним из самых нелегких в нашей истории. На условиях жизни сказались кризисные явления в экономике, снижение личной безопасности людей, ослабление порядка и дисциплины. К этому добавились просчеты и ошибки руководства страны, наши с вами недоработки. Да, мы провожаем исключительно трудный для всех нас год. Но страна жила, работала, боролась... Будущий год особый. На него падает решение вопроса о судьбе нашего многонационального государства. Для всех нас нет более святого дела, чем сохранение и обновление Союза, в котором вольно и хорошо жилось бы всем народам. Народы страны жили вместе столетиями. Их объединяют и ценности, накопленные за советские годы, связывает память о Победе в самой разрушительной войне. Именно в Союзе, его сохранении и обновлении – ключ к решению огромных, судьбоносных задач, стоящих перед нами в 1991 г.»[175].
Горбачев ничего не говорил нам о «перестройке», о «революции», об «ускорении», о «новом мышлении». Но он настаивал на укреплении исполнительной власти и на стабилизации. Мы снова слышали слова о демократии и дисциплине и о том, что он, Горбачев, не отступит и не сойдет с «этого курса», хотя было очевидно, что страна и ее лидер уже сбились с пути и завели нас всех в какой-то глухой тупик. Наиболее ясным признаком неудачи перестройки было положение в экономике, где наблюдался уже не медленный подъем или застой, но хаос и спад.
По сложившейся в течение десятилетий традиции в январе нового года мы узнавали из сообщения Госкомстата СССР об основных показателях состояния и развития народного хозяйства страны в предыдущий год. Еще через два месяца выходила в свет небольшая брошюра «СССР в цифрах», которая была рассчитана на агитаторов и пропагандистов, а также партийных и хозяйственных работников. К осени каждого года Государственный комитет СССР по статистике издавал и обширный статистический ежегодник, рассчитанный на профессиональных экономистов. По окончании очередной пятилетки публиковался и специальный статистический справочник об итогах пятилетки. Самые последние справочные издания такого рода сообщали нам об итогах 1989 г. Эти итоги вызывали тревогу – общий прирост валового общественного продукта составил всего 1,7%, а чистая продукция предприятий материального производства увеличилась всего на 1,3%. Дефицит бюджета составил большую по тем временам цифру – 92 млрд. рублей, а внутренний долг государства достиг 400 млрд. рублей. Существенно возрос и внешний долг, а также выпуск в обращение бумажных денег. Впервые за десятилетие в 1989 г. сложилось отрицательное сальдо внешней торговли – в 2 млрд. рублей. Однако надежды на поворот к лучшему все еще сохранялись, и голоса тревоги звучали еще не так громко.
Но в январе 1991 г. в газетах не появилось никакого сообщения об экономических итогах 1990 г. Не был издан позднее ни краткий, ни более полный справочник Госкомстата СССР о развитии и состоянии народного хозяйства СССР в 1990 г. Не было никаких сообщений об итогах 12-й пятилетки, которая должна была завершиться в 1990 г. и планы которой были утверждены на XXVII съезде КПСС. Более того, в Верховный Совет СССР не был представлен ни Государственный план, ни бюджет на 1991 г. Разработка заданий новой, 13-й пятилетки также была отложена. Все это свидетельствовало не просто о неудаче, но о крахе перестройки и о растерянности в верхах партии и государства.
Как народный депутат СССР и депутат Верховного Совета СССР, я получал более подробную, хотя также весьма скудную информацию об экономическом положении страны. В брошюре, которая была издана летом 1990 г. для депутатов Верховного Совета, можно было прочесть: «В первом полугодии текущего года не удалось добиться финансового оздоровления и стабилизации. На протяжении всего истекшего периода отмечалось снижение общественного производства и его эффективности, обусловленное ухудшением управляемости хозяйством на всех уровнях, нарушением хозяйственных связей, низкой трудовой и производственной дисциплиной, вынужденным сокращением импорта важных видов сырья, материалов, комплектующих изделий. По сравнению с первым полугодием прошлого года валовой национальный продукт уменьшился на 1%, национальный доход – на 2%, производительность труда – на 1,5%. Дефицит государственного бюджета составил за полугодие 11 млрд. рублей. Государственный внутренний долг на начало июля превысил 420 млрд. рублей. Возросла денежная эмиссия, понизилась покупательная способность рубля. Продолжался рост цен на товары народного потребления и услуги. Крайне напряженным оставалось положение на потребительском рынке. Обеспокоенное обилием денег и нехваткой товаров население страны стало создавать запасы товаров разного рода. Очереди выстраивались с раннего утра не только у продовольственных магазинов, но и у дверей ювелирных салонов. Быстрое и бурное развитие получила «теневая экономика», в которой покупка и продажа товаров и услуг осуществлялись не по государственным ценам. В то время как доля легально работающих кооперативов в общем объеме товарооборота составила всего 2%, бюджет «теневой экономики», по расчетам Прокуратуры и МВД СССР, достиг в 1990 г. 350 млрд. рублей, т.е. всего на 30% меньше годового розничного товарооборота страны. Из продажи в городах неожиданно исчезли табак и сигареты. Очереди стали выстраиваться даже за хлебом. Хотя прогнозы на урожай были очень хорошими и сбор зерна в 1990 г. ожидался чуть ли не рекордным, правительство решило произвести новые крупные закупки зерна за границей. В очень больших размерах приходилось закупать и табачные изделия. Подобной ситуации в СССР не было с 1947 г., но тогда причины экономических трудностей были понятны. Конечно, быстрое ухудшение экономической ситуации в стране вызывало беспокойство и у премьера Николая Рыжкова, и у президента Михаила Горбачева. В большом письме для депутатов Верховного Совета СССР, которое Горбачев подписал 15 октября 1990 г., говорилось: «Курс на перестройку, выстраданный и одобренный советским народом, раскрепостил мощные силы обновления общества. Его осуществление вырвало страну из оцепенения и застоя. Достигнуты коренные сдвиги в международном сотрудничестве. Вместе с тем тяжелое наследие административно-командной системы, непоследовательность и половинчатость осуществляемых мер по экономической реформе, ошибки в руководстве хозяйством, неуважение к законам вызвали глубокий экономический кризис в стране. Положение дел в народном хозяйстве продолжает ухудшаться. Снижаются объемы производства, рвутся хозяйственные связи. Усиливается сепаратизм. Опустошен потребительский рынок. Дефицит бюджета и платежеспособность государства достигли критических величин. Нарастают антисоциальные явления и преступность. Все более трудной становится жизнь людей, падает их интерес к труду, рушится вера в будущее. Экономика находится в крайне опасной зоне – старая административная система управления разрушена, а новые стимулы работы в условиях рынка еще не созданы. Нужны энергичные меры, основанные на общественном согласии, для стабилизации положения и ускоренного продвижения по пути к рыночному хозяйству».
Но какое могло быть в сложившихся условиях общественное согласие? Напротив, в российском обществе и в целом по СССР, а также между республиками множились линии раскола, обострялись борьба и полемика. Даже партийная печать заявляла не просто о неудаче, а о крахе провозглашенной Горбачевым перестройки. «Страна в упадке. Власть бездействует. Пустые полки магазинов. Инфляция. Разгул преступности. Кровь межнациональных конфликтов. Безработица. Сумрачные лица прохожих на улицах, как зеркало, отражают сумеречное состояние нашего общества, его кризис. Кризис экономики, социально-политических структур, размывание идейных и нравственных ценностей»[176]. Так описывал положение в стране в конце 1990 г. журнал «Молодой коммунист». В стране почти повсеместно вводились талоны и нормы на получение мяса, масла, сахара, круп, даже молока. В продаже не было мясных консервов и колбасы, дешевых конфет, подсолнечного масла. С осени 1990 г. также и депутатам Верховного Совета начали выдавать еженедельный продуктовый паек. И это были не деликатесы – 2 пачки крупы, курица, масло, сахар и конфеты. Для многих наблюдателей такое резкое ухудшение ситуации было просто непонятным. С санкции президента Правительство СССР увеличило заимствование средств из-за границы. Но это был опасный путь. Государственный внешний долг увеличился с 10 млрд. долларов в 1985 г. до 50 или 55 млрд. долларов к концу 1990 г., и только процентов по этому долгу надо было выплачивать до 7 млрд. долларов в год. Какие-то сложные и скрытые от общественности манипуляции проводились и с золотовалютными резервами страны. К началу 1985 г. золотой запас Советского Союза составлял по разным оценкам от 1500 до 1800 тонн при ежегодной добыче золота в 300 – 350 тонн. Резервы иностранной валюты составляли примерно 12 млрд. долларов. Однако к концу 1990 г. золотой запас страны упал примерно до 500 тонн. Это означало, что из страны было переведено за границу безвозвратно около 3 тысяч тонн золота. Уменьшились вдвое и без того незначительные валютные резервы СССР. Страна оказалась в состоянии, близком к банкротству, и об этом знали, конечно, западные финансовые эксперты.
В правительстве обсуждали вопрос о значительном увеличении цен на потребительские товары, но решение на этот счет все время откладывалось. Социальное напряжение в стране росло, за год число предприятий, на которых объявлялись забастовки, достигло почти двух тысяч, и потери рабочего времени из-за забастовок исчислялись миллионами дней, а материальные потери – миллиардами рублей.
В конце января 1991 г. народные депутаты СССР получили от ЦСУ СССР новый краткий отчет об итогах развития страны в 1990 г. и в годы двенадцатой пятилетки. Уже на первой странице этого отчета в разделе «Общие итоги» можно было прочесть: «Сложившаяся в стране социально-экономическая ситуация крайне противоречива, характеризуется острыми кризисными явлениями особенно в сфере финансов, денежного обращения, на потребительском рынке, снижением абсолютных размеров производства. Основные цели двенадцатой пятилетки достигнуты не были. Во многом это объясняется наследием прошлых десятилетий и существованием планово-распределительных отношений, с которыми связана низкая эффективность производства, утяжеленная его структура, устаревший производственный аппарат, гипертрофированная милитаризация экономики.
Трудности в развитии экономики усугубились деструктивными факторами, возникшими в ходе перестройки. Меры, осуществляемые по ликвидации командно-административной системы, не были в достаточной мере сопряжены с созданием эффективной системы экономических методов управления. Предпринятые в годы двенадцатой пятилетки попытки частичных преобразований, направленных на децентрализацию управления экономикой и усиление мотивации к труду, осуществлялись в основном в рамках традиционной модели хозяйствования, были непоследовательными и не обеспечили повышения эффективности хозяйственной деятельности. На это, кроме указанных факторов, оказали дестабилизирующее влияние межнациональные конфликты, забастовочное движение, усугубляющаяся общественно-политическая нестабильность, конфронтация органов власти различных уровней, разрыв хозяйственных связей между регионами и предприятиями, внеплановые остановки работы предприятий по экологическим причинам.
В условиях повышения самостоятельности предприятий и формирования кооперативов был утерян контроль над ростом денежных доходов населения, что в сочетании с ограниченностью товарных ресурсов привело к развитию инфляционных процессов и развалу потребительского рынка.
При значительном росте розничных цен на товары народного потребления и тарифов на платные услуги населению наблюдается снижение покупательной способности рубля. В связи с расстройством денежного обращения широкий размах приобрели бартерные сделки между предприятиями, республиками и регионами, что ведет к нарушению сложившихся хозяйственных связей и препятствует развитию рыночных отношений»[177].
В самом правительстве эти итоги года и пятилетки вызвали столь много негативных эмоций, что премьер Николай Рыжков не выдержал напряжения. В декабре 1990 г. у него случился тяжелый сердечный приступ, и с диагнозом «инфаркт» Рыжкова срочно положили в больницу.
В некоторой растерянности пребывали даже социологи. 90% опрошенных называли 1990 г. самым трудным годом прошедшего десятилетия, но лишь 13% высказывали надежду на лучшее и только 5% говорили о гордости за народ и удовлетворении освобождением от лжи. Юрий Левада, руководивший этими итоговыми опросами, писал: «В одном пункте сегодня сходятся все направления: в стране и в обществе нет порядка и накопилось очень много усталости и отчаяния. Самый распространенный ответ на вопрос, в чьих руках реальная власть в стране, – «власти нет ни у кого». И отсюда вопрос вопросов нашей сегодняшней жизни: кто или что заполнит вакуум?»[178] Попытку как-то перестроить свою потерявшую доверие страны команду попытался сделать и Михаил Горбачев.
Новые люди в окружении Михаила Горбачева
Замена многих ключевых фигур в команде Горбачева и в его ближайшем окружении началась еще на XXVIII съезде КПСС. Из Политбюро и из Секретариата ЦК КПСС ушли Егор Лигачев, Александр Яковлев и Вадим Медведев. Яковлев и Медведев заняли после съезда более скромные кабинеты старших советников Президента СССР. На новый пост заместителя Генерального секретаря ЦК КПСС был избран Владимир Ивашко, который работал ранее на Украине. Членами Политбюро ЦК КПСС стали также Олег Шенин из Красноярска и Олег Бакланов, занимавший ранее пост секретаря ЦК КПСС. О. Бакланов контролировал в ЦК работу оборонных отраслей промышленности и занял теперь пост заместителя М. Горбачева по Совету Обороны. Идеологическими проблемами в ЦК КПСС было поручено заниматься новым секретарям ЦК Валентину Фалину и Александру Дзасохову. Горбачев отправил в отставку, но сохранил в составе Президентского Совета министра внутренних дел СССР Вадима Бакатина. Новым руководителем МВД был назначен Борис Пуго – кандидат в члены Политбюро и председатель Комитета партийного контроля при ЦК КПСС.
17 декабря 1990 г. в Москве в Кремлевском дворце съездов начал работу Четвертый съезд народных депутатов СССР. Предполагалось заслушать и обсудить доклад М.С. Горбачева о положении в стране, а также обсудить вопрос о концепции нового Союзного Договора. Планировались к обсуждению и другие вопросы. Съезд начался с неожиданного и непонятного для М. Горбачева инцидента. Попросив слова по повестке дня, народный депутат от КПСС Сажи Умалатова, бригадир машиностроительного завода из г. Грозного, предложила в первую очередь рассмотреть вопрос о недоверии Михаилу Горбачеву. Это была эмоциональная обвинительная речь с требованием отставки президента. «Все, что мог, Михаил Сергеевич уже сделал: развалил страну, оттолкнул народы, пустил великую державу по миру с протянутой рукой. Люди не уверены в завтрашнем дне, их просто некому защитить. Вы должны уйти ради мира и покоя нашей многострадальной страны»[179]. Председательствовавший А.И. Лукьянов не стал спорить с С. Умалатовой, а сразу же поставил ее предложение на голосование. За включение вопроса о доверии президенту в повестку дня проголосовало 426 человек, воздержалось – 183, проголосовало против 1288.
Доклад М. Горбачева был выслушан нами, народными депутатами СССР, лишь на вечернем заседании съезда. Ничего нового Горбачев не сказал и никаких ясных мер по преодолению кризиса в стране не предложил. В прениях по докладу наибольшее внимание привлекло выступление президента Казахстана Нурсултана Назарбаева. Он подверг резкой критике и правительство Н.И. Рыжкова, и «верховную власть» в стране. Он пояснил свою мысль следующей метафорой: «Если раньше политическое море лишь волновалось, то сейчас штормит, и очень крепко. И стоит ли удивляться, что, глядя на неуверенность рулевого, часть команды пытается перехватить управление, изменить курс? Другая спешит к спасательным шлюпкам, надеясь продолжить плавание автономно. А третья – полна надежд вернуться к старым берегам, от которых мы не так уж далеко ушли». Для члена Политбюро и руководителя одной из союзных республик это было весьма показательное выступление. Именно неумелые действия союзного правительства, по утверждению Назарбаева, привели к развалу единого экономического пространства и породили небывалый кризис. Говоря о «параде суверенитетов» в стране, Назарбаев не согласился с мнением тех, кто видел в этом «параде» только проявление местничества или чрезмерных амбиций региональных руководителей. Есть более глубокие причины, которые связаны с параличом центральной власти. Говоря о параличе власти, Назарбаев прямо назвал имена Горбачева и Рыжкова.
Выступление Н. Назарбаева было крайне важным сигналом. Еще до начала съезда с рядом народных депутатов СССР проводились неофициальные консультации о некоторых изменениях в руководстве страной. Николай Рыжков был болен, и ему в любом случае нужна была замена. Кроме того, М. Горбачев еще в ноябре говорил о своем желании ввести в стране пост вице-президента, чтобы он мог разделить с президентом часть полномочий. Одной из главных фигур для такого выдвижения, о которой с нами говорили в кулуарах, был Нурсултан Назарбаев – президент Казахстана и первый секретарь ЦК Компартии Казахстана. Я думаю, что все народные депутаты, которые участвовали в этих консультациях, одобрительно отнеслись к этой кандидатуре и готовы были поддержать ее на съезде. Н. Назарбаев, сильный и умный политик, ориентировался на реформы и не был замечен ни в каких сепаратистских тенденциях и настроениях. Он твердо выступал за сохранение Союза ССР. В 1990 – 1991 гг. я мог наблюдать многих лидеров не только на заседаниях Верховного Совета или Съезда народных депутатов, но и на заседаниях ЦК КПСС, происходивших каждые два месяца. Из всех политиков, которые выдвинулись в первые ряды в годы перестройки, Н. Назарбаев казался мне наиболее сильным и разумным лидером. Он выделялся и среди членов Политбюро. Как личность он стоял, несомненно, выше М. Горбачева. Из новых руководителей союзных республик явно выделялись Ислам Каримов и Аяз Муталибов, но в московских политических кругах их знали меньше, чем Назарбаева. Появление Назарбаева на посту вице-президента СССР могло бы существенно расширить политическую базу Горбачева. В Казахстане и в Средней Азии не было сепаратистских движений, подобных тем, что развивались в Прибалтике, в Закавказье и на Украине. Нам, депутатам, говорили на предварительных консультациях, что Назарбаев, не отказываясь занять пост вице-президента, выдвинул и ряд встречных условий. Он не хотел быть только «тенью» президента и высказал пожелание совмещать посты вице-президента и премьера, т.е. главы Кабинета министров СССР. Это было весьма разумное предложение. Ситуация в стране была почти катастрофической, и появление в Москве такого сильного и авторитетного нового лидера давало новые шансы. Оказалось, однако, что М. Горбачеву как раз не был нужен сильный и независимый лидер. В большинстве случаев, как мы могли убедиться, Горбачев ставил интересы своей личной власти выше интересов страны и государства. Совершенно неожиданно и без каких-либо предварительных консультаций с лидерами депутатских групп М. Горбачев вечером 20 декабря предложил съезду избрать вице-президентом СССР Геннадия Янаева, политика для нас почти совершенно неизвестного. 53-летний Янаев долгое время работал в руководстве ВЛКСМ, затем перешел на руководящие посты в ВЦСПС. Только в июле 1990 г. на XXVIII съезде партии он был избран в ЦК КПСС и сразу же вошел в состав Секретариата и Политбюро. Как политик он себя еще ничем не проявил, однако Горбачев рекомендовал его нам как «зрелого политика, человека с твердыми принципами, активного сторонника и участника перестройки». Приглашенный на трибуну съезда Янаев отвечал на вопросы неумело и неудачно, и несколько авторитетных народных депутатов высказались против его кандидатуры. Я также взял слово с места – «по мотивам голосования» – и выразил свое сомнение в кандидатуре Г. Янаева, сославшись на то, что Горбачев не провел никаких предварительных консультаций ни среди народных депутатов, ни среди членов ЦК КПСС. Янаева никто из нас просто не знает, и хотя он является народным депутатом от профессиональных союзов, он никогда не выступал ни на съездах, ни на заседаниях Верховного Совета, при первом голосовании Янаев не был избран, и мы были уверены, что Горбачев предложит другую кандидатуру. Но он снова предложил Г. Янаева, почти связав собственную репутацию с судьбой данного голосования. В кулуарах съезда на противников Янаева было оказано сильное давление. Но и при втором голосовании Янаев был избран лишь с очень небольшим преимуществом в голосах. Мотивируя свою позицию, депутат С. Хаджиев сказал: «Мы устали от некомпетентных решений и уже боимся людей со сплошным комсомольским, профсоюзным и партийным прошлым. Мы устали от них. Я голосую не за Янаева, а за Горбачева». Геннадий Янаев стал вице-президентом, но это скорее ослабило, чем укрепило авторитет Горбачева как президента.
Вторым неожиданным и острым моментом в первые дни съезда стала отставка Эдуарда Шеварднадзе с поста министра иностранных дел СССР. 20 декабря 1990 г. на утреннем заседании съезда Шеварднадзе взял слово, чтобы сделать «самое короткое и самое тяжелое выступление в его жизни». Он заявил, что против него организована травля, доходящая до личных оскорблений, что на уличных демонстрациях можно видеть лозунги: «Долой клику Горбачева и Шеварднадзе!», «Реформаторы ушли в кусты! – воскликнул Шеварднадзе. – Наступает диктатура. Я делаю заявление. Я ухожу в отставку. Пусть это будет моим вкладом, моим протестом против наступления диктатуры. Я считаю, что это мой долг как человека, как гражданина, как коммуниста». Горбачев был растерян и не знал, что говорить. Все же критика и в стенах парламента, и на улице шла в первую очередь в его, Горбачева, адрес. Столь неожиданный уход министра иностранных дел наносил ущерб репутации Горбачева и СССР на международной арене. Шеварднадзе вышел также и из состава Политбюро ЦК КПСС.
Отставка Э. Шеварднадзе стала сенсацией как для российских, так и для западных СМИ. Было очевидно, что М. Горбачев заранее ничего не знал и что решение Э. Шеварднадзе являлось спонтанным. Позднее сам Шеварднадзе говорил, что он советовался только со своими родственниками. «Перестройка теряет своих прорабов», «Отставка Шеварднадзе: по ком звонит колокол?», «Бомба Шеварднадзе», «Шеварднадзе уходит, военно-промышленный комплекс остается. Какой выбор сделает Горбачев?», «Загадка отставки» – это были заголовки в российских газетах. Огромное количество самых различных версий высказывалось и в зарубежной печати.
Четвертый съезд принял Закон о всенародном голосовании (референдум СССР) и утвердил общую концепцию нового Союзного Договора. Работа съезда завершилась 27 декабря, но перемены в окружении М. Горбачева продолжались и в январе 1991 г. В первую очередь речь шла о составе Кабинета министров СССР. В конце декабря 1990 г. Н. Рыжков проходил курс интенсивного лечения. Однако он был готов вернуться в правительство уже в конце января и внимательно изучал в своей больничной палате проекты плана и бюджета на 1991 г. – по отдельным отраслям и сферам управления. Обязанности премьера временно исполнял первый заместитель Н. Рыжкова академик Леонид Абалкин. Однако Михаил Горбачев уже решил поменять и премьера. По свидетельству советника президента Вадима Медведева, Горбачев обсуждал со своими советниками и помощниками несколько кандидатур. Когда отпала кандидатура Н. Назарбаева, появились кандидатуры Юрия Маслюкова, Олега Бакланова, Владимира Щербакова. Не отводилась и кандидатура Л. Абалкина. Тем не менее Горбачев остановился на кандидатуре министра финансов Валентина Павлова, которая даже среди советников президента вызывала возражения. Указ о назначении B.C. Павлова на пост премьер-министра был обнародован 14 января 1991 г. Вскоре было объявлено, что «в связи с изменением структуры высших органов государственного управления» Н.И. Рыжков отправлен на пенсию. Рыжков ушел и из состава Политбюро ЦК КПСС. 15 января было объявлено о назначении на пост министра иностранных дел СССР кадрового дипломата А.А. Бессмертных. Ушел в отставку «по собственному желанию» и Л. Абалкин. Верховный Совет СССР утвердил все эти новые назначения без серьезных возражений. Мы отклонили только кандидатуру Валерия Болдина при утверждении состава Совета Безопасности СССР. Не помогло и второе голосование, на котором настаивал Горбачев. Давний советник и помощник Горбачева, заведующий Общим отделом ЦК КПСС и руководитель личной канцелярии президента В. Болдин был для Верховного Совета СССР совершенно неизвестной фигурой, и он держался на трибуне не лучшим образом. К концу января 1991 г. из людей, с которыми Горбачев начинал в 1985 г. «перестройку», в его окружении остался только Анатолий Лукьянов, который занимал пост Председателя Верховного Совета СССР и был также членом Политбюро. Как спикер советского парламента, он руководил работой Верховного Совета СССР гораздо более спокойно и уверенно, чем это начал делать в 1989 г. Михаил Горбачев. Среди советников и помощников Горбачева продолжал работать и маршал Сергей Ахромеев, который долгое время занимал пост начальника Генерального штаба и активно участвовал в проведении всех переговоров по разоружению. Однако в начале 1991 г. Горбачев не приглашал к себе С. Ахромеева ни для каких консультаций.
Кризис в Литве
В 1990 г. политическая обстановка во всех республиках Прибалтики развивалась по крайне неблагоприятному для М.С. Горбачева и всего союзного Центра сценарию. Наиболее острая и противоречивая ситуация складывалась в Латвии, где в новогоднюю ночь прозвучало несколько взрывов рядом с армейскими подразделениями и партийными комитетами. Однако первый крупный кризис произошел в Литве.
Еще в начале марта 1990 г. на выборах в Верховный Совет Литовской ССР победила не Коммунистическая партия Литвы, а националистическое движение «Саюдис», возглавляемое профессором Вильнюсской государственной консерватории Витаутасом Ландсбергисом. Именно Ландсбергис был избран Председателем Верховного Совета Литовской ССР. 11 марта 1990 г., по предложению своего председателя, литовский парламент принял большинством голосов декларацию «О восстановлении независимости Литовского государства». Литовская ССР, согласно данной декларации, была переименована в Литовскую республику, а действие советских конституций на территории Литвы приостанавливалось. Как Президент СССР, так и Верховный Совет СССР отменили эти решения литовского парламента, однако новое литовское руководство заявило, что решения Москвы для нее теперь не имеют юридической силы. Началось длительное и мучительное противостояние. Особенно трудная ситуация сложилась вокруг расположенных на территории Литвы воинских частей, а также в органах МВД и КГБ, которые были построены по принципам централизации и подчинялись союзным структурам в Москве. Союзное руководство прибегало не только к политическому давлению, но и к экономическим санкциям, но это только разжигало эмоции. Литовские депутаты были отозваны из Верховного Совета. Литва объявила о восстановлении на ее территории Конституции 1938 г. и о создании собственных вооруженных сил. Все советские законы о всеобщей воинской обязанности объявлялись недействительными на литовской территории. Коммунистическая партия Литвы в этих условиях раскололась. Большая часть Компартии Литвы во главе с Альгирдас-Миколасом Бразаускасом и Казимирой Прунскене сохранила лояльность новому руководству страны. Прунскене стала премьер-министром Литвы, а Бразаускас – вице-премьером. Меньшая часть КПЛ фактически перешла на подпольное положение.
Инциденты между лояльными Союзу гражданами и организациями и новыми республиканскими властями множились, обостряя ситуацию. Многие работники литовских органов КГБ и МВД, и активистов литовской компартии, и военных приезжали в Москву с разного рода требованиями и жалобами. Их принимали в КГБ СССР, в Министерстве обороны СССР, в МВД, в аппарате ЦК КПСС, даже в канцелярии Президента СССР у В. Болдина. Им сочувствовали, их поддерживали, им что-то обещали, но никаких решений при этом не принималось. Конечно же, о ситуации в Литве докладывали и Горбачеву. Он выслушивал членов Политбюро, министров, командующих родами войск, но также не принимал никаких решений. Он просто не знал, что делать. Он уже объездил год назад почти всю Литву, пытаясь уговорить литовцев повременить со своими решениями и действиями до конца «перестройки». Он также обещал не применять силу, хотя и небезоговорочно. Нерешительность Горбачева поощряла и лидеров Литвы, и руководителей Латвии и Эстонии идти все дальше и дальше. Шла своеобразная политическая разведка: до какой линии можно дойти, не опасаясь ответных и более решительных действий Москвы? 4 октября 1990 г. в Литве был принят закон о государственной измене. По этому закону гражданин Литовской республики, который сознательно принимает участие в деятельности «другого государства» или «иностранной организации», направленной на нарушение суверенитета Литвы, должен наказываться лишением свободы на срок до 15 лет или смертной казнью с конфискацией имущества. «Другим государством», естественно, был в первую очередь Советский Союз. Но как раз в это осеннее время по всей Прибалтике начался очередной призыв молодежи на военную службу. Многих молодых людей, уклонившихся от военной службы, приводили в военкоматы по всей Прибалтике принудительно. 20 ноября 1990 г. парламент Литвы принял закон о создании департамента по охране края, на который возлагались функции министерства обороны республики. Начали формироваться и первые подразделения литовской армии. Положение становилось взрывоопасным. Между тем в Литве ухудшалось экономическое положение, магазины были пусты, но обращаться за помощью к Москве оказалось теперь невозможно. Правительство К. Прунскене было вынуждено идти на повышение цен. В Москве реформа цен также готовилась, но ее можно было отложить на несколько месяцев. Но Литва откладывать такое решение уже не могла. Решение о крупном повышении цен на продовольственные товары было принято в Вильнюсе вечером 6 января 1991 г., а уже утром 7 января в Вильнюсе начались митинги протеста. Объявили забастовку и некоторые крупные предприятия города. Это стихийное массовое недовольство и решила использовать наиболее радикальная часть литовской компартии. Версии последующих событий весьма противоречивы, но основные факты мало кто оспаривает.
8 января 1991 г. центральная часть Вильнюса была заполнена возбужденными людьми, среди которых распространялись листовки, составленные от имени городского комитета Компартии Литвы и неизвестного ранее Литовского конгресса демократических сил. Массовые манифестации протеста по поводу повышения цен быстро стали перерастать в беспорядки. Часть толпы ринулась на штурм здания Верховного Совета Литвы. Были сорваны двери, смята наружная охрана. Против ворвавшихся в здание манифестантов приходилось применять пожарные брандспойты. Отрядам новой литовской полиции, прибывшим к зданию парламента, удалось оттеснить демонстрантов. Однако Верховный Совет Литвы принял решение отменить повышение цен. Правительство Бразаускаса – Прунскене ушло в отставку. И Прунскене, и Бразаускас считались в условиях Литвы умеренными политиками. Хотя они выступали еще раньше за отделение литовской компартии от КПСС и за постепенный процесс выхода Литвы из СССР, однако они не отказывались от контактов с Горбачевым и с другими органами власти в Москве. Их отставка делала столкновение крайних радикалов от националистов и коммунистов почти неизбежным.
11 января, после заявления о необходимости возвращения многочисленных дезертиров в свои казармы, на улицах Вильнюса появились подразделения Советской Армии. Отряды десантников заняли здание Департамента охраны края, а также Дом печати, в котором были расположены редакции большинства литовских газет и журналов. Приказ о действиях для военных поступил из Москвы – он исходил от Д. Язова, Б. Пуго и В. Крючкова, но был согласован и с Президентом СССР. В своих мемуарах М. Горбачев не отрицает, что он разрешил силовым структурам Союза «принять меры на случай, если обстановка в Вильнюсе выйдет из-под контроля и начнутся прямые столкновения сторонников «Саюдиса» и коммунистов»[180]. В Вильнюс был направлен один из заместителей министра обороны, генерал армии Валентин Варенников, чтобы контролировать ситуацию на месте. Генерал Варенников сразу же после беседы с местными офицерами предложил ввести в Литве прямое президентское правление. Но Горбачев отклонил это предложение. Бывший пресс-секретарь, а потом и биограф Горбачева Андрей Грачев свидетельствовал, что Горбачев зимой 1990/1991 гг. часто терял свою обычную уверенность в себе и оптимизм. Помощник Горбачева Георгий Шахназаров писал даже об «атрофии» у Горбачева его прежних политических качеств. Другой помощник президента, Анатолий Черняев, говорил о том, что Горбачев все чаще и чаше «уходил в себя», у него появилось какое-то «чувство затравленности»: нападки на него шли с разных сторон, становясь все более яростными. По свидетельству А. Грачева, Крючков, Язов и Пуго пытались уверить Горбачева, что в Прибалтике не все потеряно, что «здоровые силы», если им оказать минимальную поддержку из Центра, «приведут в чувство» зарвавшихся националистов. «В этой ситуации Горбачев, уверовавший, что страна ждет от него политики «сильной руки», под нажимом Крючкова, Пуго и Язова, озабоченных фактической осадой размещенных в Литве военных гарнизонов, в конце концов сдался. Он махнул рукой: попробуйте, посмотрим, на что способны ваши «здоровые силы». Большего от него и не требовалось»[181].
Еще 11 января в Вильнюсе было объявлено о создании здесь «Комитета национального спасения», который «берет на себя всю ответственность за судьбу республики». Состав этого комитета не разглашался – «в целях обеспечения безопасности его членов». «Комитет спасения» обратился за помощью к командованию вильнюсского гарнизона и Прибалтийского военного округа. 12 января военные взяли под охрану и под контроль узел телефонной связи в Вильнюсе. В этот же день Горбачев собрал в Кремле Совет Федерации – новый совещательный орган при Президенте СССР. В официальном сообщении об итогах этого заседания говорилось, что в Литве «крайне важно действовать политическими методами, на основе Конституции и законов СССР». Однако законы СССР в Литве уже перестали действовать. В ночь с 12 на 13 января 1991 г. в Вильнюс вошли танки. В 1 час 30 минут 10 танков окружили здание литовского телевидения, а спецподразделения КГБ захватили это здание штурмом. Позднее было объявлено, что в ночь на 13 января в Вильнюсе погибло 14 литовцев и один офицер «Альфы» – спецподразделения КГБ СССР. Под контроль военных перешел и телеграф. Танки и десантники подошли также к зданию Верховного Совета Литвы, но остановились перед толпой защитников парламента. Еще несколько часов назад литовское радио передало в эфир сообщение о том, что «Москва начала агрессию против суверенного государства – Литовской Республики». В. Ландсбергис обратился к жителям города за поддержкой. В ночной город сумели прибыть и несколько представителей от Украины, Армении, Белоруссии, Латвии и Эстонии. Утром 13 января войска вильнюсского гарнизона получили приказ вернуться в казармы.
События 11 – 13 января в Вильнюсе стали поводом для мощной политической атаки на М. Горбачева и его ближайшее окружение со стороны демократической оппозиции. Газета «Московские новости» вышла в свет 15 января 1991 г. с большим заголовком на первой странице – «Кровавое воскресенье». Ниже публиковалось заявление членов учредительного совета газеты под заголовком: «Преступление режима, который не хочет уходить со сцены». Первым из виновных в пролитии крови в Литве назывался «Президент СССР и Генеральный секретарь ЦК КПСС». Еще вечером 13 января московские демократы провели несанкционированный митинг на Манежной площади и шествие к зданиям ЦК КПСС на Старую площадь. Борис Ельцин обратился к солдатам и офицерам Вооруженных Сил с призывом не допускать насилия над народом. Затем он вылетел в Прибалтику, но не в Литву, а в Эстонию. В Таллине собрались главы Верховных Советов Прибалтики и России, они договорились поддерживать друг друга и даже обратились к Генеральному секретарю ООН с призывом провести незамедлительно международную конференцию по урегулированию проблем прибалтийских государств.
12 и 13 января Михаил Горбачев находился в своей подмосковной резиденции. Информация, которую он получал по телефонам, была слишком противоречива, и Горбачев воздержался от каких-либо заявлений. Часть людей из окружения Горбачева – Бакатин, Примаков, Виталий Игнатенко, – собравшись утром 14 января в кабинете у А.Н. Яковлева, пришла к выводу, что Горбачев должен немедленно лететь в Литву и прямо на аэродроме встретиться с деятелями всех противоборствующих групп, если надо выступить в литовском парламенте и выразить сочувствие семьям погибших. Не исключалось даже признание независимости Литвы. Горбачев был сначала склонен следовать этому совету и попросил Яковлева «готовить материалы». Но еще через час он отменил этот «нестандартный проект», сославшись на то, что КГБ СССР не может гарантировать его безопасность в той обстановке, которая имеется в Вильнюсе[182].
В понедельник 14 января на заседании Верховного Совета СССР было проведено обсуждение событий в Литве. Министр обороны СССР маршал Д. Язов сказал нам, что комендант вильнюсского гарнизона действовал без приказа из Москвы, но «в пределах своих полномочий». Министр внутренних дел СССР Б. Пуго сказал нам, что он хорошо знает персональный состав созданного в Литве «Комитета национального спасения», но не считает нужным назвать их имена публично. Михаил Горбачев в своем выступлении повторил лишь то, что было уже и без того известно. Прения были короткими, но резкими. Один из лидеров парламентской группы «Союз», полковник Виктор Алкснис, прямо обвинил Горбачева в предательстве. Алкснис утверждал, что президент знал сценарий готовившихся событий, но в последний момент испугался последствий и отступил от своих же планов. Однако несколько народных депутатов СССР, известных как радикальные сторонники Ельцина, также называли Горбачева предателем, но на этот раз «предателем демократии и свободы». М. Горбачев позднее писал в своих мемуарах, что «механизм, который был приведен в действие в ночь с 12 на 13 января, до сих пор не раскрыт; не выяснены и конкретные лица, дававшие команду»[183]. В Литве только в августе 1999 г., после многолетнего следствия и долгого судебного разбирательства, были приговорены к длительным срокам заключения шесть бывших деятелей Компартии Литвы во главе с ее первым секретарем М. Бурокявичюсом и зав. Отделом ЦК КПЛ профессором Ю. Ермолавичюсом, которых обвиняли в принадлежности к «Комитету спасения» и в руководстве советским спецназом. Однако в Санкт-Петербурге публиковались позднее данные журналистских расследований, в которых утверждалось, что к убийству литовцев в ночь с 12 на 13 января причастны боевики «Саюдиса», которые якобы стреляли в толпу с крыш зданий, расположенных близ телебашни[184]. Является фактом, однако, то, что события в Литве в январе 1991 г. дали возможность литовским националистическим партиям организовать мощную агитационно-пропагандистскую кампанию против союзных властей. В Литве 9 февраля был проведен плебисцит, в результате которого около 90% граждан республики высказались за ее независимость. После этого выход не только Литвы, но и всех республик Прибалтики из состава СССР стал делом предрешенным.
Горбачев и Ельцин в первые месяцы 1991 г.
События в Прибалтике усилили и обострили в первые месяцы 1991 г. политическое противостояние Ельцина и Горбачева. Манифестации с антикоммунистическими и антигорбачевскими лозунгами происходили в феврале в Москве почти ежедневно, и число участников этих манифестаций увеличивалось. 4 февраля 1991 г. в демонстрации против КПСС приняло участие в центре города около 100 тысяч человек. Число митингующих в других частях Москвы превысило 150 тысяч человек. Я записал тексты некоторых лозунгов: «Горбачев – кровавый палач!», «КПСС насилует народ», «Кровавая КПСС и твои ублюдки – руки прочь от нашего Ельцина!», «Красное дерьмо, руки прочь от Ельцина!», «КПСС – партия-людоед», «Господин Горбачев, уходите подобру-поздорову», «Борис, наплюй на крик и визг» и т.п. Активность стали проявлять в эти недели и некоторые из наиболее радикальных коммунистических групп, которые крайне резко выступали и против Горбачева, и против Ельцина. Перед воротами в Кремль с Красной и Манежной площадей народные депутаты СССР должны были идти на заседания Верховного Совета СССР по огороженному милицией и охраной Кремля коридору через людскую толпу, которая стояла здесь в феврале и марте 1991 г. с утра до вечера. С одной стороны сотни людей пели революционные и военные песни и время от времени громко скандировали: «Банду Ельцина – под суд!», «Депутат, депутат! – это твой Сталинград!» Но с другой стороны стояли тысячи сторонников Ельцина и еще громче скандировали: «Ельцин – да! Горбачев – нет!» Выкрикивались оскорбления или, напротив, приветствия в адрес отдельных проходящих мимо народных депутатов.
Влияние руководства РСФСР на содержание телевизионных передач было в то время еще очень незначительным.
В руководстве всеми главными телеканалами преобладали сторонники Горбачева, но они очень плохо использовали эти важные рычаги влияния на общественное мнение. Между тем Б. Ельцин рвался в эфир. 7 февраля 1991 г. он направил руководителю Гостелерадио СССР Леониду Кравченко письмо с требованиями предусмотреть возможность его выступления по Центральному телевидению в прямом эфире в течение часа в «удобное для телезрителей РСФСР время в связи с предстоящим союзным и российским референдумом». Горбачев колебался. «Дай ему минут двадцать на втором канале», – сказал он Л. Кравченко. Но российская сторона настаивала на более продолжительной передаче и непременно в прямом эфире. Условились насчет интервью, в котором собеседником Ельцина будет журналист Сергей Ломакин. Заранее объявленная и разрекламированная передача состоялась вечером 19 февраля. Ельцин легко переиграл Ломакина и сумел утвердить свою позицию по ключевым проблемам. В последние несколько минут он использовал и свою «домашнюю заготовку». Неожиданно для организаторов передачи и для слушателей он сделал резкое заявление в адрес союзного Центра и потребовал смещения или отставки Горбачева с поста Президента СССР. «Вечером 19 февраля улицы Москвы опустели, – писал еженедельник «Новое время». – Но долгожданное выступление обмануло ожидания практически всех. Председатель Верховного Совета РСФСР 42 минуты жаловался на то, как ему трудно работать из-за удушающего противодействия Центра, а в последние три минуты зачитал заранее заготовленное заявление, в котором обвинил Горбачева в склонности к диктаторству и в обмане народа и потребовал, чтобы тот ушел в отставку немедленно. Что это было? Сдали нервы? Судя по всему, это был продуманный, хотя и отчаянный шаг. Ельцин пошел путем очень рискованным»[185].
Горбачев был разгневан, но решил промолчать. Верховный Совет СССР принял, однако, резкую резолюцию с осуждением заявления Ельцина. Обостряя ситуацию, Ельцин шел на некоторый риск, но он полагался на свою интуицию. Одна из европейских газет писала в эти дни, что, выступив по телевидению против Горбачева, Ельцин публично выстрелил себе в висок, что он поднимает такую волну возмущения, которая сметет и Ельцина, и всех демократов. Но это была иллюзия.
Положение с продуктами первой необходимости все ухудшалось, но население все это не ставило в вину Ельцину. Через день после выступления на телевидении Ельцин отправился в поездку по России. Он уже начал свою избирательную кампанию по выборам Президента Российской Федерации, хотя даже поправки в Конституцию РСФСР на этот счет еще не были приняты. Усиливалась и кампания в демократической печати против Горбачева. Газеты не стеснялись в выражениях. «С кем Вы, Михаил Сергеевич? – писал в московских «Курантах» Владимир Сомов. – Маски теперь сброшены. Перекроив и перелатав Конституцию под себя, Вы получили президентский жезл и такой набор чрезвычайных полномочий, которому позавидует любой диктатор. Надежды правых на «сильную руку» начинают сбываться. Горбачев перестал играть в правителя-демократа. Он встал в один ряд с партократией, с аппаратом, с компартией, в которой многие видят источник своего скотского положения. Сбросим пелену с глаз! Неужели трехсотмиллионный народ только и достоин правителя, доставшегося в наследство от тоталитарного строя? И не келейным голосованием аппаратчиков и обласканных ими «слуг народа» надо избирать президента. Главу государства должен выбирать народ»[186]. Это была явная демагогия, но она тогда сильно влияла на настроение людей. На 25 февраля в Москве была намечена новая крупная демонстрация. Демократы рассчитывали вывести на улицу не менее миллиона человек. По оценкам МВД и КГБ уже утром 25 февраля в центре Москвы собралось не менее 300 тысяч манифестантов. Раздавались призывы к захвату Кремля. У Горбачева начали сдавать нервы, во всяком случае, он был не на шутку обеспокоен. Он находился в своем кремлевском кабинете, постоянно принимая донесения о положении дел в столице. В 12 часов дня Президент СССР распорядился перекрыть все главные улицы, ведущие к Кремлю, тяжелыми грузовиками. Министр внутренних дел Б. Пуго пытался возражать: время уже упущено, да и ситуация вокруг Кремля контролируется. Нет ничего страшного. Помитингуют, пошумят и разойдутся. Но Горбачев был другого мнения. «Нет, нет, – убеждал он министра, – главное, не пускать их на Манежную площадь. Так что действуйте решительно»[187]. Манифестация кончилась к вечеру, но страх остался. На следующий день Горбачев приказал ввести в центр Москвы военные подразделения. Вокруг Кремля были поставлены десятки танков и бронетранспортеров, здесь же стояли группы бойцов ВДВ и подразделения внутренних войск. Но эта демонстрация силы не произвела на москвичей и на российские власти почти никакого впечатления. Когда через месяц, во время Третьего съезда народных депутатов РСФСР, военные подразделения вновь окружили Кремль, российский съезд прервал свою работу, потребовав убрать из Москвы танки. Горбачев был вынужден уступить. Он не стал протестовать и против решения российских депутатов о введении в России поста Президента РСФСР с полномочиями, которые не были предусмотрены для союзных республик Конституцией СССР. Новые разделы в российскую Конституцию предполагалось утвердить на референдуме в тот же день, что и на референдуме о судьбе СССР, т.е. 17 марта 1991 г. Выборы Президента РСФСР были намечены на 12 июня 1991 г. – путем всенародного голосования.
В феврале 1991 г. и как депутат Верховного Совета СССР и как член ЦК КПСС я часто выступал в больших и, как принято говорить, в очень солидных организациях – на партийном активе Советского района Москвы, в Военно-политической академии им. В.И. Ленина, перед офицерами дивизии внутренних войск им. Ф. Дзержинского, в партийной организации Мосгорисполкома, даже перед большим коллективом Управления внешней разведки КГБ СССР в Ясеневе. Около 40 минут занимал мой доклад о работе Верховного Совета и положении в стране, а затем часа 2 – 3 встреча шла в форме вопросов и ответов. При этом вопросы были развернутые и очень откровенные, даже резкие. Меня поражала в этих вопросах-высказываниях не престо непопулярность, но неприязнь аудитории к Горбачеву. В зале сидели люди из партийного актива, из МВД и КГБ, военные политработники, офицеры и генералы. В это же время у меня было несколько разговоров с помощниками М. Горбачева, а также с Председателем КГБ В.А. Крючковым и маршалом С. Ахромеевым. Было очевидно, что потенциал М. Горбачева как реформатора уже исчерпан. Мой собственный вывод состоял в том, что Горбачев должен найти повод и форму, чтобы уйти – сначала с поста лидера партии, а после заключения Союзного Договора и с поста президента. Для политика очень важно не только то, как он приходит на высокие посты, но и как он уходит. Я решил поговорить об этом с А.И. Лукьяновым. Он не спорил со мной, а только спросил: «Могу ли я передать все это Горбачеву?» «Конечно», – ответил я. Всего через два-три дня прямо с заседания Верховного Совета меня пригласили и провели к Горбачеву – в его президентские апартаменты. У Горбачева для беседы есть 5 минут, и он начинает ее сам каким-то развернутым вопросом. Только в конце пятой минуты я смог обозначить тему своего вопроса. «Давайте встретимся через неделю», – сказал Михаил Сергеевич. «Вы меня позовете?» «Будем искать друг друга». Через неделю я дважды звонил в кабинет Горбачева, но из канцелярии мне отвечали: он крайне занят. А между тем положение дел ухудшалось со дня на день.
С самого начала 1991 г. в стране обострилась и так называемая «война законов». Не только в Прибалтике или в Грузии, но и в РСФСР начали один за другим приниматься законы и постановления, которые противоречили законам СССР. Так, например, российский парламент принял собственный закон о пенсиях. В пику союзному законодательству в России были установлены с 1 марта 1991 г. более высокие пенсии. Но откуда брать деньги? Российское правительство стало требовать решительного перераспределения бюджетных средств и налоговых поступлений в пользу РСФСР. В Российской Федерации был принят также закон, допускающий право частной собственности на средства производства, – в союзном законодательстве такого закона не было. В Российской Федерации были также отменены некоторые налоги, например с личных подсобных хозяйств.
В стране нарастало и забастовочное движение. Бастовали шахтеры Донбасса, Кузбасса, Воркуты, Ростовской области, Красноярского края и Сахалина. При этом к экономическим требованиям на многих шахтах добавляли и политические – в первую очередь отставку союзного правительства. Выдвигалось и требование – перевести шахты под юрисдикцию РСФСР и Украины. Группы шахтеров, приехавшие в Москву и разбившие палатки возле гостиницы «Россия», объявили голодовку.
В самом близком окружении Горбачева и в силовых структурах росло недовольство его бездействием. Но что он мог и должен был делать в сложившейся ситуации? Некоторые из советников Горбачева предлагали ему уйти в отставку с поста Генерального секретаря ЦК КПСС и сосредоточиться на работе президента. Я был тогда такого же мнения, но также считал, что и на посту президента Горбачев не должен оставаться дольше, чем до конца 1991 г. Но было немало и сомнений, а что может дать такой шаг и в чем его преимущества? Подобное разделение властей могло иметь какой-то смысл, если бы в партии имелся какой-либо популярный и сильный лидер с каким-то собственным лицом и с какой-то программой. Но в ЦК КПСС не было лидеров, здесь остались только крайне неавторитетные партийные чиновники. Аппарат ЦК после отмены статьи 6 Конституции перестал формально быть органом власти. В областях и регионах в обкомах и горкомах еще была значительная власть, так как здесь не были развиты другие системы управления. Но в Москве ничего не решал не только горком партии, но и аппараты ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР. Уход Горбачева с партийных постов мог ускорить кризис в партии, но не усилил бы позиции президента, который был избран на этот пост не путем всенародного голосования, а по рекомендации ЦК КПСС на Съезде народных депутатов СССР.
Опросы общественного мнения показывали непрерывное падение уровня общественного доверия к Горбачеву. Еще в начале 1990 г. рейтинг популярности Горбачева достигал 60 – 70%, к концу года он упал до 20%. Но в первые месяцы 1991 г. он продолжал падать – 15%, 13%, 10%. Как писала одна из московских газет, «Горбачев достиг такой степени непопулярности, когда его почти никто не слушает. Он может говорить умнее или глупее, хуже или лучше – народу неинтересно. На нем поставили крест. Любые его речи раздражают, поступки тем более. Это финиш карьеры политика»[188].
В политических центрах Запада ситуация, которая складывалась в СССР, вызывала все большее беспокойство. Популярность Горбачева на Западе была еще очень велика. Еще в апреле 1990 г. во время своей первой заграничной поездки в Италию я мог убедиться в этом лично. В Италии в это время находился Б.Н. Ельцин, и публика проявляла к нему большой интерес. Однако авторитет Горбачева был несравненно более высок. Его портреты были везде, даже в самых неожиданных местах. На улицах Рима и Болоньи имелось множество больших щитов, на которых была изображена красивая полуобнаженная девушка рядом с Горбачевым. «При чем здесь наш президент?» – спросил я переводчика. – «Это реклама. Здесь написано: “Покупайте нашу джинсовую ткань. Она прочна и надежна, как Горбачев”». Но в конце 1990 г. западные газеты были уже полны карикатурами на Горбачева. Его изображали в виде нищего оборванца, который протягивает пустую шляпу президенту США Дж. Бушу-старшему. Или рисовали маленькую фигурку Горбачева, который толчется между громадными фигурами «консерватизма» и «радикализма». В Германии по итогам 1990 г. Михаил Горбачев был объявлен «лучшим немцем года». У германских политиков имелись, конечно же, веские основания для такого решения. Но в Москве на демонстрациях, которые проводились левыми радикалами, появились теперь портреты Горбачева в форме офицера войск СС. В декабре 1990 г. Нобелевский комитет в Норвегии присудил М.С. Горбачеву Нобелевскую премию мира за 1990 г. Однако, по признанию самого лауреата, он получил после этого сотни поздравительных телеграмм из всех стран мира, но также тысячи оскорбительных телеграмм со всех концов родной страны. Руководитель канцелярии президента Валерий Болдин позднее писал, что он просто не мог положить на стол Горбачеву большую часть полученных в это время писем и телеграмм, которые приносили в Кремль. «Достоин ли Горбачев Нобелевской премии мира? – задавал себе и читателям вопрос политолог Алексей Кива. – Да, Горбачев заслужил эту премию в гораздо большей мере, чем любой другой ныне живущий государственный и политический деятель. Но участь реформаторов, каковым является Горбачев, незавидна. Они несут на себе страшно тяжелый груз, их путь изобилует подъемами и спусками, он извилист и скользок. И никто не считает их своими, ни правые, ни левые»[189]. Такое обобщение неправомерно, ибо участь реформатора зависит от успешности или неуспешности предпринятых им реформ, от их разумности или неразумности. М. Горбачев и сам позднее пользовался сходными формулами и оправданиями, заявляя, что «счастливых реформаторов не бывает». Не знаю, как насчет счастья, но успешных реформаторов в истории было немало, в том числе и в России. Реформы – это действительно тяжелый груз, и путь реформатора извилист и скользок. Но именно поэтому дорога реформ требует очень хорошей подготовки и должного оснащения. Отправившись в этот путь налегке, М. Горбачев потерпел неудачу. Но он ведь шел не один. Теперь он и вовсе не знал, что ему делать, ибо видел вокруг себя совсем иные картины, чем те, которые он рисовал в своем воображении и в своих обещаниях в начале перестройки.
Горбачева уже называли на Западе «человеком года» – в одних журналах по итогам 1987 г., а в других – по итогам 1988 г. Подводя итоги всему десятилетию 80-х гг., популярный американский журнал «Тайм» назвал 1 января 1991 г. Горбачева «человеком десятилетия». В редакционной статье по этому поводу говорилось, что именно советский лидер оказал наибольшее влияние на события в мире в 80-е гг. Вероятно, это была справедливая оценка. Однако если на Западе оценивали это влияние Горбачева как позитивное, то в СССР большая часть наблюдателей склонна была говорить о негативном влиянии Горбачева на ситуацию в стране. И для такой позиции также было много оснований.
2 марта 1991 г. Михаил Горбачев отмечал свое 60-летие. Этот юбилей не стал поводом для каких-либо официальных церемоний или подведения итогов. Горбачева поздравили в его кабинете помощники, многие члены Политбюро. Из газет Горбачева поздравила только «Рабочая трибуна». Газеты КПСС обошли юбилей генсека молчанием. «День рождения, грустный праздник», – писала газета «Россия». «Господи! Что же пожелать Михаилу Сергеевичу в день его рождения?» – восклицал здесь Леонид Радзиховский[190]. В поддержку Горбачева выступил, однако, публицист Сергей Кичигин из еженедельника «Собеседник». «Я рискну доказать, – писал Кичигин, – что Горбачев – это крупнейший деятель не только советской, но и всей отечественной истории. Медленно и тяжело шагает он, перенося точку опоры слева направо и справа налево, но каждый его шаг – это все-таки шаг вперед. Если руководствоваться законом больших чисел, то мы неизбежно придем к выводу о том, что Горбачеву видны такие направления и тенденции политического развития, которые мы, находящиеся в водовороте жизни, воспринимаем лишь фрагментарно. Гибкость, которую демонстрирует Горбачев, было бы ошибочно принимать за беспринципность и слабость». Однако никаких доказательств этого тезиса в большой статье С. Кичигина под выразительным заголовком «На проклятом месте» не было[191]. Центральное телевидение показало нам в эти дни фильм «Быть самим собой» – о Горбачеве. Фильм был плохим и сам по себе, но и обстановка в стране не могла способствовать успеху подобной киноленты. Режиссер Сергей Толкачев начал готовить серию фильмов о Горбачеве еще в конце 1988 г. Вторую картину этого сериала, «Первый президент», предполагалось показать немного позже. Речь шла в ней о международной деятельности Горбачева. Тем самым была продолжена традиция, которая шла еще от фильма «Клятва» – о Сталине. Потом был фильм «Дорогой Никита Сергеевич» – о Хрущеве. Еще через 15 лет появился большой фильм «Великий ленинец» – о Леониде Брежневе. И вот теперь мы могли видеть кинофильм о первых шагах реформаторской деятельности Михаила Горбачева, но ее итоги мы могли видеть вокруг себя и без телевидения.
Как народный депутат СССР и как член ЦК КПСС, я получал весной 1991 г. от 20 до 50 писем ежедневно – из разных концов страны. Почти половина этих писем была о Горбачеве. «Читаем, смотрим по ТВ передачи работы Верховного Совета СССР, – писала мне группа рабочих из Астрахани, – и глубоко возмущены, удивлены, а то и просто взбешены – как вы, грамотные и умные люди, можете не понимать, что дальше такое руководство страной терпеть нельзя, невозможно! Почему нам, простым людям, видно и понятно, что страна скатилась в пропасть, а вам это не видно?! Ведь давным-давно ясно и понятно, что эта должность не для Горбачева. Для такой большой и сложной работы – умение предвидеть, опередить события, разобраться в сложностях экономики, политики, национальных отношений и понять, куда и что может привести и чем обернуться в настоящем и будущем – у Горбачева нет ни ума, ни знаний, ни опыта, нет (если хотите) ни совести, ни чести, ни внутренней культуры и эрудиции, честности и гражданской ответственности. Не дано ему иметь эти качества! Это серая, бесцветная личность, в течение 5 лет одна легковесная болтовня, он извивается, как ящерица между камнями. А страна развалена, ограблена, разложена и стала посмешищем всего мира». И это было не самое резкое из писем. О желательности, даже о неизбежности отставки Горбачева писали и многие из авторитетных российских газет. Политический обозреватель «Независимой газеты» Виктор Гущин писал: «Объективный анализ положения в стране приводит к выводу: все, что нам предстоит увидеть, будет не только жалкой и жестокой агонией политической карьеры Горбачева, но и часом страданий народа. Спасение возможно только в одном случае. Если сам Горбачев, осознав критический характер ситуации, сойдет с политической арены добровольно. Абсолютно все убеждены, что вывести страну из кризиса М. Горбачеву не удастся. Процесс разрушения его политического имиджа, падения авторитета и влияния стал необратимым. Слишком много за минувшие шесть лет допущено ошибок, просчетов, сделано невыверенных ходов. Многое делалось невпопад, с опозданием или, наоборот, преждевременно, с разрушительным для Горбачева и его политического авторитета эффектом. Переоценив себя, не осуществив в необходимых масштабах личной перестройки, Горбачев неизбежно должен был оказаться в роли вселенского обманщика. Что это, вина его или беда?»[192]. Михаил Горбачев и сам мучительно размышлял весной 1991 г. о возможности ухода в отставку, но с поста Генсека, а не Президента СССР. На апрельском Пленуме ЦК КПСС, когда один за другим несколько ораторов – первых секретарей обкомов партии – подвергли Горбачева весьма резкой критике, он неожиданно стукнул рукой по столу и сказал: «Хватит! Ухожу в отставку!» – поднялся и вышел за кулисы, в свой рабочий кабинет. Пленум был прерван часа на два. Члены ЦК разбились на группы и в большой растерянности обсуждали ситуацию. Членов Политбюро в зале не было, они проводили свое совещание. Уже через час стало понятно: среди членов ЦК КПСС нет ни одного человека, которого можно было бы избрать хотя бы временно на пост руководителя ЦК КПСС, да никто на этот пост и не претендовал. Еще через час нам объявили, что «в высших интересах партии» Политбюро просило генсека взять обратно свое заявление и вернуться к исполнению своих прежних обязанностей. Горбачев с этим согласился опять-таки «в высших интересах страны и партии».
Все более громко звучали, однако, голоса тех деятелей союзного и республиканского руководства, которые требовали отставки Горбачева в первую очередь не с поста генсека, а с поста Президента СССР. Этого требовала, в частности, большая группа народных депутатов из объединения «Союз», возглавляемого Виктором Алкснисом и Сажи Умалатовой. Под их обращением в апреле поставили свои подписи 400 депутатов. Обсуждались и кандидатуры возможных преемников – Лукьянов, Янаев, даже Ельцин. В эти же дни в газете «Комсомольская правда», которая выходила в свет тиражом в 16 миллионов экземпляров, политический обозреватель Леонид Никитинский писал: «Через несколько месяцев Борис Ельцин может стать первым российским президентом, и Горбачев в качестве мальчика для битья ему уже больше не будет нужен. По отношению к Ельцину он тоже отыграл свою историческую роль, раз семь наступив на одни и те же грабли и поспособствовав своему сопернику собрать все очки, которые только мыслимо было взять в оппозиции. Вечный поиск компромисса привел Горбачева к тому, что сегодня он оказался трагически никому не нужен – лишняя фигура на доске, где продолжается упорное противоборство двух главных политических сил. Он – камень на дороге. Но если одним он мешает идти вперед, то другим – назад, и этого нельзя не понимать. В этой ситуации те коммунисты, которые более озабочены судьбой Отечества, нежели своей собственной, должны поддержать Горбачева, сохранить его как фигуру, способную удерживать оголтелый напор ультраправых, которых сама история подталкивает на авантюристический путь. Но должны ли и возможно ли, чтобы руку Горбачеву протянули и антипартийно настроенные демократы во главе с Ельциным? В создавшемся положении они обязаны это сделать и еще раз протянуть руку Горбачеву, чтобы помочь ему подняться. Бог даст им силы тащить его за собой, не только потому, что он еще ценен как личность, но и потому, что порядочные люди на поле боя раненых не оставляют. Не время сводить счеты с тем, кто открыл дорогу живой свободе, совесть протестует против этого. Горбачев может остаться Генеральным секретарем ЦК КПСС, подав заявление об отставке с поста президента и сохраняя себя как весьма влиятельную политическую фигуру. В таком случае отставка должна последовать вместе с вице-президентом, чтобы место главы государства сразу же занял лидер, избранный непосредственно народом»[193].
Но с поста президента Михаил Горбачев уходить не собирался и ни с кем на этот счет не беседовал. 9 апреля 1991 г. он выступил с большой речью на Совете Федерации, и газеты опубликовали эту речь под заголовком: «Отложить споры, взяться за практические дела!» Но никто и не подумал отложить политические споры. Осталась без внимания и последствий и речь Горбачева на встрече с представителями бастующих шахтеров, опубликованная под заголовком: «Преодолеть кризис можно только сообща – мы с вами в одной лодке».
Несколько раз Горбачев выезжал из Москвы, он побывал на Урале, в Белоруссии и Казахстане. Его принимали со вниманием, но без воодушевления, а его большие выступления в Екатеринбурге и Алма-Ате мало кто даже прочел. Но в Европе визиты Президента СССР сопровождались еще шумными приветственными манифестациями. Так было в Риме во время поездки в Италию, так было и в Париже во время визита во Францию. Но здесь же во Франции еще за две недели до Горбачева весьма торжественно принимали и Бориса Ельцина, и это породило некоторые коллизии по поводу протокола: Ельцина принимали по более высокому статусу, чем Н. Назарбаева или И. Каримова, но все же не так, как Горбачева. На совместной с Франсуа Миттераном пресс-конференции Горбачева даже спросили: какие отношения с главой Российской Федерации он считал бы уместными для глав западных государств? Он ответил, как обычно, весьма витиевато: «Господа, нам всем нужно исходить из того, что Советский Союз существует. Это – во-первых. Что он будет существовать. Это – во-вторых. Что, в-третьих, это – могучая держава. И в-четвертых, он ею останется». Затем Горбачев пустился в долгие и пустые рассуждения о перестроечных процессах, об обновленной федерации, о мартовском референдуме, но на вопрос о Ельцине и его встречах с лидерами стран Запада так и не ответил. Сравнивая Союз с кораблем в неспокойном море, Горбачев признал: «Да, погода плохая, часто штормит, не все видно, туманы. Да, еще барахлят приборы, да, еще в команде оказались не те, что надо. Но корабль идет по тому курсу, который мы выработали. Мы идем к целям, обозначенным концепцией перестройки. Да, многие рвутся к штурвалу, мешают, дергают за руки. Иногда это бывает. Но в принципе штурвал в руках, и корабль будет идти по курсу. Пусть никто не думает, что Президент СССР сдал позиции, что его положили на лопатки»[194]. На самом деле картина была много более безрадостной. Корабль уже давно не шел по курсу, он стоял с пробитым многими рифами днищем, и в пробоины потоками шла вода, которую почти никто уже не пытался вычерпать из трюмов. В аппарате ЦК КПСС в эти дни состоялось большое совещание на тему о повышении роли первичных партийных организаций на промышленных предприятиях. В аппарате Президента СССР работали над текстом его Нобелевской лекции: Горбачев готовился к поездке в Осло для получения Нобелевской премии мира. В этой лекции Горбачев говорил о многом – о мире в XXI веке, о судьбе европейской цивилизации, о разрушительной эйфории сепаратизма, об отношениях Запада и Востока, об укреплении мирового экономического сотрудничества, но также и о том, что цели перестройки в СССР и замыслы и дела самого Горбачева оказались плохо поняты в мире и еще хуже в собственной стране. Горбачев сетовал на то, что он почти нигде не видит «встречного движения». «Я начинал свою книгу о перестройке и новом мышлении, – говорил Горбачев в Осло, – со слов «Мы хотим быть понятыми». И казалось, что это уже происходит. Но сейчас мне вновь хочется повторить эти слова, повторить здесь, с этой всемирной трибуны. Потому что понять нас по-настоящему – так, чтобы поверить, – оказалось непросто. Слишком грандиозны перемены. Масштабность преобразований страны и их качество таковы, что требуются основательные размышления. Мерить перестройку привычными понятиями – дело непродуктивное. А ставить условие: мол, пойдем и поверим позже, бессмысленно и опасно»[195]. Но как можно было искать понимания внутри страны и за ее пределами, если оратор честно признавал, что, начиная перестройку, он сам не понимал и не представлял себе всех трудностей и громадности проблем, которые надо решить, что эта перестройка еще даже не вступила в решающую фазу, так как «общество оказалось слишком тяжелым на подъем и не готовым к крупным переменам», что «ожидания людей были обмануты», что «пресс испытаний оказался слишком тяжелым», что «оппозиция оказалась неконструктивной», а «взрывы недовольства и протеста оказались непомерно большими» и что он, Горбачев, не знает, чем все это кончится, хотя сам он сделал свой окончательный выбор, и никакое давление ни справа, ни слева «не собьет его с позиций нового мышления». «Меня уже не раз подозревали в утопизме, – заметил Горбачев. – Но менять своих взглядов и убеждений я не собираюсь». «Нобелевская лекция Горбачева, – отмечал журнал «Эхо планеты», – вызвала аплодисменты в зале и раздумья в мире. Многие журналисты говорили, что речь Горбачева была «просто захватывающей». Горбачев выступил с откровенной просьбой о массированной иностранной помощи, иначе перестройка будет задавлена и новый международный порядок развалится. Но он сопроводил свою просьбу предупреждением, что западным странам не следует надеяться на возможность диктовать Советскому Союзу свои условия. Однако слова Горбачева не нашли никакого отклика в Париже, где проводили свою встречу министры финансов 24 богатейших стран мира. Эта группа, придерживающаяся жестких позиций, должна увидеть план экономических реформ, имеющих шанс круто изменить обстановку в Советском Союзе. Пока она такого плана не увидела... Каждый пишет, как он слышит»[196]. «Горбачев просит его понять, – писал в «Правде» Анатолий Карпычев. – По-нять! Казалось бы, чего проще. Но надо не только понять, а поняв – поверить, а поверив – делать дело. Раньше генеральные секретари не просили их понять. Генеральных понимали с полуслова, а непонятливые теряли многое. Но сегодня дефицит понимания и согласия – наша главная беда. Ибо как понять, если все кредиты доверия уже исчерпаны. Поэтому призывы «понять Горбачева» вызывают у части зрителей или раздражение, или протест. К тому же ответы на самые трудные вопросы у нас впереди. И снова встает вопрос: как поведет себя Президент? Это естественно»[197]. Однако автор статьи все же призывал читателей газеты «понять Горбачева в главном». Но время для такого совета и призыва уже прошло. Некоторые российские газеты перепечатали на своих страницах одну из весьма ядовитых западных карикатур. На пустых полках в большом советском универмаге нет никаких товаров. Только на одной из полок, забившись в угол, стоит крошечный Горбачев и держит в руках плакатик с одним словом – «Перестройка».
Референдум о судьбе Советского Союза
Еще в декабре 1990 г. на Четвертом съезде народных депутатов СССР было принято решение о проведении в ближайшие месяцы специального референдума по вопросу о судьбе СССР как федерации равноправных республик. Ни в России, ни в СССР референдумы никогда ранее не проводились, хотя они и были предусмотрены Конституцией СССР. Но уже в январе 1991 г. были разработаны и приняты необходимые законы и инструкции о порядке проведения всесоюзного референдума. 16 января 1991 г. Верховный Совет СССР постановил: «Исходя из того, что никто, кроме самого народа, не может взять на себя историческую ответственность за судьбу Союза ССР, во исполнение решения Четвертого съезда народных депутатов СССР и в соответствии с законодательством Верховный Совет СССР постановляет: 1. Провести на всей территории СССР в воскресенье, 17 марта 1991 г., референдум СССР по вопросу о сохранении Союза ССР как федерации равноправных республик. 2. Включить в бюллетень для тайного голосования следующую формулировку вопроса, выносимого на референдум, и варианты ответов голосующих: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности». «Да» или «Нет».
Работа по подготовке референдума была проведена очень большая. Однако сразу же возникли и трудности, не только организационные. Отказались участвовать в референдуме не только все республики Прибалтики, но также Грузия, Армения и Молдавия. В Казахстане формула референдума была упрощена, и из нее исчезли слова о правах и свободах людей и понятие федерации. Народные депутаты СССР получили статус наблюдателей и небольшими группами разъехались по всем областям и республикам Союза. Мне и Борису Олейнику, известному писателю из Украины, было поручено осуществлять контроль за проведением референдума в Азербайджане. Положение дел и настроения среди населения Баку и в других районах этой республики были сложными, но большинство людей жаждали порядка и спокойствия и надеялись на успех референдума и сохранение Союза. Отравлял атмосферу лишь вопрос о судьбе Нагорного Карабаха и конфликт с Арменией.
Голосование прошло 17 марта спокойно, и результаты референдума оправдали самые оптимистические ожидания. В референдуме приняло участие 80% из внесенных в списки для голосования, а из них 76% высказались за сохранение Союза ССР. В Российской Федерации участвовали в референдуме 75,4% населения, и 71% из них ответили «да». Соответствующие цифры на Украине были 83% и 70%, в Белоруссии 83% и 83%, в Узбекистане – 95% и 93,7%, в Казахстане – 89% и 94%, в Азербайджане – 75% и 93%, в Киргизии – 93% и 94,5%, в Таджикистане – 94% и 96%, в Туркмении – 97,7% и 98%.
Как известно, референдум, в отличие от простого опроса, обладает обязательной силой. Проведенный 17 марта референдум давал союзным властям полномочия и даже обязывал их принимать все необходимые меры для сохранения Союза от распада. Однако никаких даже самых малых или символических шагов по укреплению Советского Союза М. Горбачев не принял. Сепаратистские тенденции продолжали нарастать, и прежде всего они возрастали в Российской Федерации, где в тот же день, 17 марта, на параллельном российском референдуме был учрежден пост Президента РСФСР с полномочиями, которые на территории Российской Федерации превышали полномочия Президента СССР. Референдум не стал вотумом доверия к союзным органам власти. Проводить всесоюзные опросы общественного мнения социологи уже не могли. Но и опросы, проведенные в Москве в конце марта 1991 г., ясно показывали падение авторитета органов союзной власти. Уровень доверия жителей Москвы к Президенту СССР составил и после референдума всего 12%, а уровень доверия к Кабинету министров и его премьеру был ниже 10%. Доверие Верховному Совету СССР высказало только 20% жителей Москвы. Впрочем, и уровень доверия к Верховному Совету РСФСР составлял всего лишь 40%, а к Московскому Совету – 34%. Выше всего в эти дни было доверие к Ельцину: ему выражали поддержку более 50% москвичей. Из политических партий наибольшее доверие вызывало недавно образованное и еще очень аморфное движение «Демократическая Россия»: в его поддержку высказалось около 50% опрошенных. Только 12% опрошенных выражали доверие КПСС. Главное влияние на настроение жителей Москвы, как и других городов России и всего СССР, оказывало экономическое положение в стране, которое продолжало стремительно ухудшаться.
Экономика страны в режиме свободного падения
В течение всей зимы и весны 1991 г. экономическая ситуация в СССР продолжала быстро ухудшаться. Новый Кабинет министров СССР не решал даже многих текущих проблем. В состоянии паралича находилась и администрация Президента СССР. Хозяйственные связи между государствами социалистического блока были нарушены еще в 1990 г. Теперь разрушались привычные хозяйственные связи между союзными республиками, даже между отдельными регионами и областями страны. Не только правительства в Прибалтике или на Украине объявляли расположенные на их территории предприятия союзного подчинения собственностью своих республик; такие же решения принимались в Якутии и в Татарии. Правительства Грузии и Молдавии не подчинялись решениям Москвы, но правительства Абхазии и Южной Осетии не подчинялись решениям Тбилиси, а власти новообразованных Приднестровской и Гагаузской республик не подчинялись решениям Кишинева. Нарушались привычные маршруты поставок нефти и нефтепродуктов. Казахстан ввел жесткий контроль, а затем и эмбарго на вывоз зерна из республики. Украина перестала переводить финансовые средства на финансирование союзных программ, а Российская Федерация хотя и сохранила, но резко сократила перечисление средств на нужды союзного бюджета, который официально так и не был принят Верховным Советом. Многие крупные предприятия и целые отрасли промышленности, продолжая вывозить свою продукцию за границу по прежним контрактам, оставляли валютную выручку на своих счетах в зарубежных банках. Никто почти не обращался при этом в правительство за получением разрешения на открытие валютных счетов за границей, как это было предусмотрено существовавшими тогда инструкциями и законами. Возникли предложения об образовании «Енисейской республики», «Сибирской республики», «Дальневосточной республики», причем не как субъектов РСФСР, а как субъектов СССР. Руслан Хасбулатов назвал деятельность сибирских сепаратистов «уголовщиной», но Михаил Горбачев все эти события даже не комментировал. И парламент, и правительство РСФСР спешно переводили под свою юрисдикцию месторождения нефти и газа: предполагалось продавать энергоресурсы в Прибалтику и Закавказье только за валюту и по мировым ценам. На Украине была принята собственная антикризисная программа, которая предусматривала «разморожение» заработной платы и введение пониженных республиканских внешнеторговых тарифов. Союзное законодательство о налогообложении, о правах и обязанностях предприятий, о тарифах было на территории Украины приостановлено.
Никакого общегосударственного плана по развитию народного хозяйства СССР на 1991 г. не было составлено. Только в конце января 1991 г. Кабинет министров СССР направил к нам в Верховный Совет СССР очень расплывчатую «Программу действий по выводу экономики СССР из кризиса». В пояснительной записке к этой Программе можно было прочесть: «Из всего многообразия вариантов развития народного хозяйства СССР в 1991 г. более вероятными являются следующие:
Первый. Экономика страны регулируется имеющимися механизмами. Специальных мер антикризисного характера не применяется. Общественно-политическая обстановка в стране развивается в соответствии с формирующимися тенденциями на основе современного баланса сил и интересов.
Второй. Принимаются и неуклонно реализуются всеми республиками, общественными силами и движениями в полном объеме мероприятия антикризисной программы.
Третий. Принимается решение о полном отказе от прямого государственного вмешательства в экономику и переходе к исключительно рыночным отношениям.
Расчеты и экспертные оценки по этим вариантам показали следующие результаты:
Первый вариант. Из-за воздействия забастовок и остановок производства, ограничений в импорте необходимого сырья и изделий, задержки кредитов из-за границы, из-за нестабильности обстановки в стране в экономике произойдут глубокие негативные изменения, на выправление которых потребуются годы. Расчеты показали, что в течение 1991 г. национальный доход снизится примерно на 20%. Стабилизировать положение в 1992 г. при таком падении национального дохода невозможно. Резко сократятся фонды накоплений и капитальных вложений. Уменьшится ввод жилья, уровень потребления на душу населения уменьшится на 15 – 20%, особенно пострадают пенсионеры. Будут заморожены социальные программы, безработица может достигнуть 15 миллионов человек. Такое развитие событий, безусловно, вызовет общественно-политический взрыв в стране задолго до окончания календарного года.
Второй вариант. Активное проведение антикризисных мер позволит избежать необратимых изменений в экономике и создаст возможность ее стабилизации уже в 1992 г. В народном хозяйстве будут восстановлены отдельные производства и поставки товаров. Будут созданы предпосылки для улучшения положения в IV квартале и в 1992 г. Уменьшение национального дохода за год составит 10 – 15%, а промышленного производства – на 13 – 18%. Масштабы безработицы сократятся до управляемых размеров.
Третий вариант. Проведенные оценки показывают, что резкий переход к рыночным отношениям вызовет самый глубокий спад производства – до 30% в год. Основная часть населения окажется за чертой бедности, безработица может составить около 30 миллионов человек. Оценить негативную реакцию населения на такой ход событий не представляется возможным»[198].
Естественно, что Верховный Совет СССР принял предложенную нам программу антикризисных мер, т.е. обязал правительство действовать по второму варианту. Однако решимости и решительности правительства хватило только на проведение неожиданной и малопонятной денежной реформы, которую в народе прозвали «павловской». По указу президента и по постановлению правительства денежные вклады граждан фактически замораживались – в месяц можно было снять со своего счета не более 500 рублей наличными. Одновременно запрещались как средства платежа денежные знаки достоинством в 50 и 100 рублей. Все подобные банкноты, которые имелись у населения, необходимо было сдать государству в 3-дневный срок. Это можно было сделать и в бухгалтериях по месту работы, получив взамен купюры меньшего достоинства. После обмена ставился специальный знак в паспорте. В официальном разъяснении было сказано, что реформа направлена против людей, которые получают большие нетрудовые доходы. И действительно, крупные купюры обменивались на более мелкие только в пределах среднемесячного заработка. Остальные деньги вносились в кассу с получением справки. Были созданы комиссии при районных и городских Советах для проверки законности крупных сумм. Эти комиссии, как следовало из разъяснения Министерства финансов, должны были руководствоваться «законом и здравым смыслом»[199]. Многие граждане не получили и через 10 дней компенсации за отданные ими крупные купюры, а очень многие граждане вообще не стали нести никуда накопленные ими денежные суммы в крупных купюрах. В своем выступлении по итогам скоропалительной денежной реформы В. Павлов заявил, что «прибыль» государства от проведения этого странного мероприятия составит не менее 5 млрд. рублей. Но главное состоит, по мнению Павлова, в том, что государство нанесло таким образом сильный удар по воротилам «теневой экономики». Премьер не сказал о том, что страна в течение 3 – 4 дней не работала, так как все были заняты обменом денег. Большой моральный и материальный ущерб понесли миллионы граждан, которые, не доверяя сберегательным банкам, хранили свои сбережения на всякий случай у себя дома и, естественно, в самых крупных купюрах. Недовольство было всеобщим.
Энергия правительства, казалось, иссякла на проведении денежной реформы. При этом финансовое положение страны нисколько не улучшилось. Инфляция прогрессировала, а казна была пуста. Ни резервов валюты, ни золота у Министерства финансов и у Центрального банка СССР уже не было. Быстро сокращались как экспорт, так и импорт, в стране практически прекратилась инвестиционная деятельность. По данным ЦСУ СССР, в первые месяцы 1991 г. произведенный национальный доход снизился в СССР (по сравнению с первым полугодием 1990 г.) на 12%, производительность труда – на 11%. Производство промышленной продукции упало на 8,5%. В январе – мае 1991 г. возросло на 2% только производство алкогольной продукции. Объемы внешней торговли сократились почти на 40%. При этом формальные денежные доходы населения страны возросли, по данным ЦСУ, на 43,5%. Выход был один – повышение цен, и Кабинет министров уже без какого-либо обсуждения принял решение о повышении с апреля 1991 г. в 2 – 3 раза всех цен на потребительские товары. Однако даже такая непопулярная мера не остановила ажиотажного спроса. Даже недовольства сколько-нибудь заметного не было, так как государственные цены все равно оставались существенно ниже спекулятивных. К тому же за период с осени 1988 г. и до весны 1991 г. существенно возросли и все почти виды зарплат и пенсий. У населения были «лишние» деньги, которые все хотели не хранить, а превращать в товары. Сам В. Павлов говорил, что повышение цен в 2 – 3 раза надо было бы провести не в 1991 м, а в 1987 г. Тогда подобная ценовая реформа и реформа зарплат готовились, но Горбачев и Рыжков испугались непопулярности мер. По свидетельству В. Павлова, еще Л.И. Брежнев перед смертью подписал постановление ЦК и Совмина о реформе цен, в том числе на хлеб, мясо и молоко. Но время было упущено.
Очереди у дверей магазинов не уменьшились, а полки продовольственных магазинов оставались почти все время пустыми, так как любой товар немедленно раскупался. Население начало заготовлять впрок даже хлеб и хлебобулочные изделия, хотя прогнозы на урожай были хорошими. Ропот и недовольство усиливались. На таком фоне в Российской Федерации прошли выборы Президента РСФСР.
Выборы Президента Российской Федерации
Как и следовало ожидать, на российском референдуме 17 марта большая часть жителей РСФСР одобрила введение в России поста Президента. После референдума Верховный Совет РСФСР очень быстро принял необходимые законы и инструкции. Сами выборы были назначены на 12 июня 1991 г., хотя только к 20 мая в России завершилась регистрация кандидатов. Кроме Ельцина, кандидатами на пост президента были зарегистрированы Николай Рыжков, Владимир Жириновский, Аман Тулеев, Альберт Макашов и Вадим Бакатин.
Я не буду подробно излагать здесь сложные перипетии этой короткой, но напряженной избирательной кампании. Кандидаты посещали главные города Российской Федерации, немало разного рода материалов о них помещалось в печати, распространялись листовки, развешивались плакаты и портреты. Однако решающую роль играли телевизионные выступления. Чаще других могли выступать Ельцин и Рыжков. Немалое внимание телезрителей привлек В. Жириновский, но у него было мало средств, чтобы вести более активную кампанию. Еще меньшие возможности были у А. Тулеева, хотя он и выступал очень достойно. У Ельцина было много преимуществ во времени и в средствах. Но он решительно уклонился от публичных диспутов со своими соперниками. По реакции зрителей и слушателей было очевидно, что именно Ельцин одержит победу. Однако было очень важно – будет ли эта победа уже в первом туре или потребуется второй тур.
В сущности, это была борьба между КПСС и разношерстным движением – партией «Демократический блок». Но это была также борьба между сторонниками СССР и сторонниками «независимой» России. Само создание поста Президента Российской Федерации с сильными властными полномочиями означало, что под здание союзного государства закладывается крупная мина. Создавалось альтернативное государство. В Российской Федерации появлялся новый центр власти, ничем не связанный с ЦК КПСС и мало зависимый от Правительства и Президента СССР. Однако большая часть граждан страны видела в этих выборах главным образом противостояние между Горбачевым и Ельциным. Не российский лидер, а союзное правительство провело только что значительное повышение цен и непопулярную денежную реформу. Хотя российское правительство уже в то время с вниманием рассматривало разного рода проекты «шоковой терапии», но это были еще теоретические разработки. Выступая публично, Борис Ельцин обещал положить конец тяжелому экономическому положению в стране. Он выступал против привилегий «партократов» и обещал не повышение, а снижение цен на все товары повседневного спроса. Именно в эти дни Ельцин заявил в одном из своих выступлений, что он готов «лечь на рельсы», но не допустить повышения цен. Ельцин выступал против Горбачева и против коммунистов-догматиков, но не против коммунистов вообще. Напротив, он старался привлечь на свою сторону и рядовых коммунистов. В качестве кандидата в вице-президенты Ельцин назвал не своего первого заместителя в Верховном Совете Руслана Хасбулатова и не своего «начальника штаба» и главного советника Геннадия Бурбулиса, а коммуниста полковника Александра Руцкого, создавшего в Верховном Совете фракцию «Коммунисты за демократию». Летчик и герой афганской войны, председатель парламентского комитета ветеранов и инвалидов, член ЦК Компартии России, неутомимый оратор, А. Руцкой привлек тогда на сторону Ельцина немало голосов коммунистов и военнослужащих, недовольных Горбачевым.
ЦК КПСС и партийные организации в областях очень пассивно и даже неохотно участвовали в избирательной кампании. Лично я выступал тогда в поддержку основного соперника Ельцина – Николая Рыжкова и его партнера Бориса Громова. И в печати, и в нескольких выступлениях по телевидению я призывал российских граждан голосовать против Ельцина. Для меня это был вопрос принципа. Было видно, что ни у одного из противников Ельцина нет шансов на победу. Николай Рыжков только недавно вышел из больницы. К тому же он не был публичным политиком и не был в состоянии вести жесткую борьбу против такого лидера, как Ельцин. А в данном случае была необходима именно жесткая борьба. Противники Ельцина надеялись все же на то, что он не сумеет победить уже в первом туре выборов. Я решительно протестовал также против условий избирательной кампании, на которую отводилось всего 20 дней. В одной из статей того времени я писал: «Нельзя не осудить ту спешку, с которой проводятся выборы Президента России. Мы ведь не просто проводим выборы. Мы впервые в отечественной истории утверждаем новый институт власти, более важный, чем должность президента, – а именно институт власти народа, т.е. всенародного избрания высших должностных лиц. Это поворотный пункт в развитии всей нашей демократии. Делать это в крайней спешке – за две-три недели – означает профанацию выборов, подгонку их под заранее ожидаемые результаты. Выставить перед избирателями 6 или 12 кандидатур и дать миллионам избирателей всего 15 – 20 дней на выбор достойного – это не демократические выборы, это ничуть не лучше, чем выдвигать только одного кандидата и обсуждать три месяца его достоинства, как это было во времена Сталина и Брежнева. Нынешние выборы дают большое преимущество тем, кто уже стоит у власти, т.е. Ельцину. Он может обойтись и без того, чтобы отчитаться: а что, собственно, сделано за год, чтобы россиянам стало жить лучше? Да еще кто-то придумал проводить выборы в рабочий день, а не в воскресенье, как это делается во всем мире. Если пренебрежение к избирателям демонстрируется на самих выборах, то трудно ждать уважительного отношения к избирателям после этих поспешных выборов»[200].
Борис Ельцин одержал победу на выборах уже в первом туре. Согласно сообщению ЦИК, в голосовании приняло участие 74,66% от общего числа избирателей. Голоса распределились следующим образом:
Б. Ельцин – 57,3%,
Н. Рыжков – 16,85%,
В. Жириновский – 7,81%,
А. Тулеев – 6,81%,
A. Макашов – 3,74%,
B. Бакатин – 3,42%.
Сенсацией стали почти 6 миллионов голосов, полученных еще малоизвестным тогда политиком Владимиром Жириновским, который лучше других использовал возможности телевидения. Для КПСС и для Компартии Российской Федерации эти выборы стали очередным поражением. Кандидаты-коммунисты проиграли также проведенные в тот же день выборы мэров Москвы и Ленинграда. Мэром Москвы был избран «демократ» Гавриил Попов, а мэром Ленинграда Анатолий Собчак. В этот же день на городском референдуме жители Ленинграда высказались за возвращение городу его старого имени Санкт-Петербург – вопреки призыву Верховного Совета СССР и ЦК КПСС. 12 июня 1991 г. состоялись также выборы президента Татарстана, на которых победил Минтимер Шаймиев, в недавнем прошлом руководитель партийной организации Татарии и председатель Верховного Совета этой республики.
Итоги июньских выборов можно было оценивать и как крупное политическое поражение М. Горбачева, но также и всей КПСС. По этому поводу в аппарате ЦК КПСС прошло несколько полузакрытых совещаний, на которых царила атмосфера растерянности и пессимизма. В Москву в ЦК КПСС приходило множество запросов, писем и телеграмм, на которые никто не мог ответить. Аналитики из Идеологического отдела ЦК КПСС подготовили и разослали в конце июня членам ЦК и в обкомы партии большую записку «Об итогах выборов Президента РСФСР». В этой записке признавалось поражение КПСС и кандидатов-коммунистов. «Победа Ельцина, – говорилось в документе, – обусловлена тем, что в общественном сознании сложился его имидж как «сильной» личности политика, которому свойственно чувство нового, целеустремленность в решении назревших экономических и социальных проблем, как непримиримого борца с партийной бюрократией. Большинство избирателей воспринимало Ельцина не с точки зрения человеческих качеств и политических пристрастий, а с надеждой на то, что он в силу своей бескомпромиссности и напористости способен вывести Россию из кризисного состояния. Не имела успеха негативная информация о Ельцине. Действовали устойчивые стереотипы, разбить которые за короткое время было практически невозможно». В записке ставился и традиционный вопрос: «Что делать?» Ответ на этот вопрос был крайне неубедителен. Предлагалось, в частности, «резко ускорить решение принципиальных вопросов», «создать в ЦК КПСС из перспективных молодых работников рабочую группу по планированию избирательных кампаний», «перестать бичевать партаппарат», «не противопоставлять консерваторов демократам, центр и низы» и т.п. Авторы записки рекомендовали «отойти от конфронтации с Ельциным и искать с ним точки конструктивного сотрудничества». «Надо настойчиво ориентировать партийные организации на участие в конкретных практических делах, создавая образ работающей партии»[201].
В этих советах содержалось много наивных и даже бессмысленных для условий 1991 г. рекомендаций, в которых не учитывались масштабы понесенного КПСС и Горбачевым политического поражения. Наладить «конструктивное сотрудничество» между Горбачевым и Ельциным, между КПСС и «Демократическим блоком» было уже невозможно. Как Горбачев, так и большая часть его окружения продолжали мыслить и оценивать обстановку в категориях разделения власти: какие полномочия должен иметь Центр, а какие полномочия следует передать республикам, союзным и автономным? Между тем в стране в целом и в Российской Федерации происходил не раздел полномочий, а становление двоевластия, когда органы власти на разных уровнях стремились решать одни и те же вопросы, но в разных направлениях. Борьба шла не за разделение полномочий, а за полную политическую победу. Не собирался идти на конструктивное сотрудничество с КПСС и КП РСФСР и сам Ельцин.
Всего через неделю после выборов, не дожидаясь официального вступления в должность, Б. Ельцин решил совершить визит в Вашингтон. В США помнили не слишком успешную поездку Ельцина в Америку осенью 1989 г. Но теперь Ельцин приезжал в США не просто как народный депутат СССР и политический оппонент Горбачева, а как легитимный руководитель государства, что требовало соответствующего протокола. Да, Ельцин и теперь старался держаться как можно более раскованно, он шел на неожиданные контакты с простыми людьми, отвечал уверенно и на любые вопросы. Некоторые американцы называли это политическим цирком, но большинству такое поведение нравилось: популизм – это важная часть американской политической культуры. На вопрос об отношениях с Горбачевым Ельцин везде говорил, что он готов к сотрудничеству, но только до тех пор, пока Горбачев будет за демократию, за радикальные экономические реформы и за права союзных республик на отделение от СССР. Политический комментатор из «Нью-Йорк таймс» Морин Дауд писал в эти дни: «У Ельцина нет больше необходимости входить в Белый дом с черного хода и просить о встрече с Президентом США. Если осенью 1989 г. он встречался всего с десятью сенаторами, то ныне сотни членов конгресса ждали своей очереди, чтобы пожать руку новоизбранному Президенту России. А когда Президент России оказался у памятника Линкольну, учителя истории, сопровождавшие учащихся своих классов в их поездке в столицу страны, провели для них импровизированный урок, посвященный советскому деятелю, ставшему в последнее время «звездой», который известен сегодня во всем Вашингтоне просто как Борис. Хотя Президент России не говорит по-английски, он произвел большое впечатление на собравшихся у памятника людей своим приветливым и энергичным поведением, изобретательно использовав различные жесты и мимику, чтобы показать, как он доволен теплым приемом. Ельцин также произвел самое благоприятное впечатление в конгрессе, где он призвал его членов к установлению более тесных связей между США и Россией и где он вновь примирительно отзывался о президенте Горбачеве»[202].
Американским политикам очень понравилось то, что Борис Ельцин решительно высказался против какой-либо помощи и поддержки Кубы и Фиделя Кастро, назвав такую поддержку «преступной». Он заявил также, что будет выступать за сокращение советского военного бюджета, ибо «преступно» субсидировать военную промышленность, «когда так много людей в России живет в бедности». Президент США встретился с Ельциным в Белом доме. Однако после этой встречи представитель администрации Дж. Буша сделал заявление, что Белый дом не считает Президента России альтернативным Горбачеву партнером на переговорах. «Нам хотелось бы иметь дружественные отношения с обоими деятелями, – говорилось в заявлении. – Однако, поскольку Горбачев остается руководителем Советского Союза, мы будем иметь дело прежде всего с ним».
Пока Борис Ельцин принимал поздравления в США, в Москве готовилась торжественная процедура его инаугурации как Президента Российской Федерации. Она состоялась 10 июля 1991 г. в Кремлевском дворце съездов. В то время как Ельцин, положив руку на Конституцию РСФСР, произносил слова президентской присяги, рядом с ним, чуть сзади, переминался с ноги на ногу Михаил Горбачев. Всем нам, наблюдавшим за этой не только торжественной, но и многозначительной процедурой, была очевидна разница в настроениях этих двух лидеров, политическое противоборство которых продолжалось уже более четырех лет. Ельцин был на вершине успеха, и он торжествовал. Он принимал полномочия впервые в истории нашей страны всенародно избранного главы Российского государства. Горбачев был удручен. Да, конечно, он был Президентом всего Советского Союза, а Российская Федерация была лишь одной из республик этого Союза. Однако Горбачева избирало на его пост не все население страны, а Съезд народных депутатов СССР, и притом далеко не единогласно. К тому же Российская Федерация была не только самой большой из республик Союза, она была основой всей конструкции СССР, прочность которой была теперь существенно нарушена. Многие из советских и российских газет специально подчеркивали эти изменившиеся отношения между Горбачевым и Ельциным. Они писали о «противостоянии эпического масштаба», которое нельзя отразить формулой о «борьбе за власть». «Не часто случается так, – писала газета «Культура», – чтобы несомненная, безоговорочная победа, которую принес Горбачеву разгром бунтовщика Ельцина осенью 1987 г. на Пленуме ЦК КПСС, оборачивалась в итоге таким выигрышем для побежденного и проигрышем для победителя. Ельцин не просто восстал из пепла. Он как бы присвоил роль, которую Горбачев изначально оставлял за собой: харизматического лидера, выполняющего великую миссию, открывающего новые, невиданные горизонты. Народного предводителя, выразителя всеобщих дум и чаяний. Человека, в непогрешимость которого верят все. Горбачев первым заговорил о демократии. Первые шаги к ней были сделаны им. В выступлении Ельцина на Пленуме ЦК это слово даже не упоминалось. Однако именно он утвердился в положении лидера демократических сил, а Горбачев стал восприниматься как их оппонент»[203]. Свою инаугурационную речь Борис Ельцин произнес как глава независимого и суверенного государства. Он ни слова не сказал ни о Советском Союзе, ни о других республиках СССР. Б. Ельцин ни слова не сказал о социализме или социалистическом выборе, но подчеркнул особое место религии в возрождении России. Всю историю России Ельцин уместил в одну фразу: «Судьба распорядилась так, что народам России пришлось пройти через великие испытания. Мы заплатили колоссальную, невиданную цену за сегодняшний опыт». «Но великая Россия поднимается с колен, – сказал в конце своей речи Ельцин. – Мы обязательно превратим ее в процветающее, демократическое, миролюбивое, правовое и суверенное государство. Пройдя через столько испытаний, ясно представляя свои цели, мы можем быть твердо уверены – Россия возродится!»[204].
Разногласия в окружении М.С. Горбачева
В понедельник, 17 июня 1991 г., Верховный Совет СССР должен был заслушать и обсудить новую программу по выходу страны из острого экономического кризиса. Эту программу представляли на наше рассмотрение Кабинет министров СССР и премьер Валентин Павлов. Мы должны были задним числом одобрить и уже проведенные Кабинетом мероприятия – частичную денежную реформу и повышение розничных цен на все товары и услуги. М. Горбачев на заседании Верховного Совета не присутствовал. В. Павлов говорил в своем докладе о трудностях, но он считал, что главные из этих трудностей можно преодолеть в течение одного года, причем за счет внутренних ресурсов и возможностей страны. Правительство не собирается просить какие-либо займы у западных стран, тем более что оно не в состоянии погасить уже просроченные платежи по прежним займам. Однако наведение порядка в экономике возможно только в условиях стабильности межнациональных отношений и полного прекращения забастовок в главных отраслях производства. Валентин Павлов просил Верховный Совет СССР расширить полномочия правительства, которые были существенно урезаны с упразднением Совета Министров СССР. Эти полномочия были переданы президенту, но ими не пользуется ни президент, ни Кабинет. «Мы не считаем себя Кабинетом министров при президенте», – заявил Павлов и дал ясно понять, что между президентом и Кабинетом министров СССР имеются различия не в мелочах, а в самой концепции по поводу тех путей, по которым можно и нужно выходить из кризиса. Кабинет министров не имеет даже права законодательной инициативы, которую имеет любой из народных депутатов СССР. «Мы должны по множеству вопросов согласовывать свои позиции и решения с президентом, но у президента часто нет времени для решения тех вопросов, которые постоянно возникают перед Кабинетом».
После обеденного перерыва на заседание Верховного Совета СССР проходили только депутаты; все гости и корреспонденты были из зала удалены. Вечернее заседание было объявлено закрытым. Перед нами выступили главные «силовые» министры, и это были весьма тревожные выступления. Эти выступления не публиковались даже в бюллетенях Верховного Совета. Насколько я помню, маршал Дмитрий Язов говорил нам о том, что статус СССР как великой мировой державы пошатнулся и положение дел в обороне страны непрерывно ухудшается. События в Закавказье, в Прибалтике и в Германии привели к деморализации личного состава Советской Армии, и эту деморализацию усиливает то шельмование армии и ее кадров, которое происходит в средствах массовой информации. Министр внутренних дел СССР Борис Пуго развернул перед нами пугающую картину разгула всех видов и форм преступности. При этом Б. Пуго прогнозировал рост преступности во всех союзных республиках. Председатель КГБ СССР Владимир Крючков говорил нам о том, что в органах государственной безопасности имеются сведения о наличии настоящего заговора, направленного против политико-экономической системы СССР. При этом нити заговора тянутся от разведывательных служб иностранных государств к неким «агентам влияния», которые, как можно было понять, имеются и в окружении руководителей союзных республик, и в союзных структурах власти. Предполагается через либерализацию режима развалить СССР на множество суверенных государств из бывших союзных республик. В выступлениях «силовых» министров впервые прозвучало предложение о необходимости введения чрезвычайного положения на транспорте, в энергетике, в металлургии, в финансовых учреждениях, а также в некоторых районах страны – с целью поддержания общественного порядка. Верховный Совет СССР был склонен предоставить Кабинету министров более широкие полномочия. Довольно резко выступили на этот счет лидеры парламентской группы «Союз». Однако все это неожиданно возникшее обсуждение было также неожиданно прервано. В пятницу, 21 июня, наше заседание началось большим выступлением Михаила Горбачева. Он попытался опровергнуть тезисы Павлова, Пуго, Язова и Крючкова, но в то же время заявил, что «между президентом и правительством страны нет разногласий». «Никакого кризиса в отношениях с В.С. Павловым у меня нет, – сказал Горбачев, – и, надеюсь, не будет». «Не надо истерики, не надо дергать друг друга». Это было довольно путаное выступление. С одной стороны, Горбачев говорил, что страна находится в такой сложной ситуации, что «промедление смерти подобно». Но с другой стороны, он говорил, что можно решить все главные вопросы, и в том числе продовольственный вопрос, без введения чрезвычайного положения. Президент сказал нам о необходимости провести демилитаризацию экономики, обеспечить быстрый переход страны к рынку, но с соблюдением всех прав человека, а также права наций на самоопределение. Со своими силовыми министрами Горбачев просто не стал спорить. Было очевидно, что в администрации президента разрабатывается какая-то новая программа по выходу страны из кризиса, которая существенно отличается от разработок Кабинета министров. Но после Горбачева слово попросил Валентин Павлов и заявил, что «его неправильно поняли». Он уже не просил Верховный Совет о расширении своих полномочий. Разногласия были приглушены, но не сняты.
Встреча с «семеркой» в Лондоне
В середине июля 1991 г. в Лондоне должна была пройти очередная встреча лидеров семи ведущих промышленных стран Запада. Советский Союз не входил в этот неофициальный клуб семи главных капиталистических стран и в прошлые годы не претендовал на это. Однако уже в мае 1991 г. по разным каналам начались переговоры о том, чтобы в июле Михаил Горбачев мог приехать в Лондон и принять какое-то участие в работе «семерки». Горбачев обещал представить лидерам западных стран какой-то новый «прорывной» план по реорганизации советской экономики на рыночных принципах. Эти переговоры привели в июне к компромиссному, но довольно унизительному соглашению. Горбачев приглашался в Лондон, но не в качестве полноправного участника саммита. Он не мог принимать участие в заседаниях и в обедах саммита. Он мог приехать в Лондон лишь в качестве официального гостя Великобритании и ее премьера Дж. Мейджора. Но сразу же после окончания саммита советский президент мог провести отдельные встречи со всеми его участниками. Эти встречи имели бы полуофициальный характер. Не предусматривалось никаких официальных переговоров и соглашений. Тем не менее Горбачев был доволен и в своем окружении и даже в Верховном Совете оценивал договоренность о встречах в Лондоне как большую дипломатическую победу. Но с чем, с какой программой реформ ехать в Лондон?
После отставки Николая Рыжкова многие известные экономисты перестали работать в официальных структурах власти. Станислав Шаталин, связавший свое имя с неудачной программой «500 дней», решил пойти даже на громкий публичный разрыв с Михаилом Горбачевым, использовав в качестве предлога события в Литве. Академик Николай Петраков лишился поста советника Президента СССР по экономике, да и весь Президентский Совет был ликвидирован. В результате Горбачев должен был формировать в срочном порядке какую-то новую группу экономистов, во главе которой он поставил Вадима Медведева, недавнего секретаря ЦК КПСС и члена Политбюро, который занимался здесь идеологическими проблемами. На XXVIII съезде КПСС В. Медведев не был избран даже членом ЦК КПСС, но остался, как и А.Н. Яковлев, старшим советником президента. Вадим Медведев был доктором экономических наук и членом-корреспондентом АН СССР. Он не считался, однако, крупным экономистом и не претендовал на это. Человек спокойный и очень порядочный, Вадим Медведев не имел заметных властных амбиций и, как мне казалось, тяготился той ролью, которую ему приходилось играть как члену Политбюро и секретарю ЦК КПСС. Новая Рабочая комиссия под руководством В. Медведева стала работать в Волынском под Москвой. Речь шла не о какой-то широкой программе экономических реформ, а о специальном программном письме от Президента СССР его западным партнерам. Участниками Рабочей группы стали Леонид Абалкин, Евгений Примаков и Виктор Геращенко. Впервые для консультаций в Волынское приглашались и такие тогда еще совсем неизвестные экономисты, как Егор Гайдар, Борис Федоров и Евгений Ясин. Заочное участие в этой работе принимал и Григорий Явлинский.
Еще весной 1991 г., после неудачи программы «500 дней» Г. Явлинский улетел в США, где вместе с группой молодых американских либеральных экономистов начал разрабатывать новую экономическую программу для СССР под условным названием «Согласие на шанс». Это была скорее какая-то искусственная компьютерная игра, а не серьезная исследовательская работа. Результатом ее стал совершенно утопический документ, в котором делался расчет не только на стремительный переход Советского Союза к рыночной экономике на основе приватизации и частной собственности, но и на массированную иностранную помощь в размере 150 млрд. долларов в течение 5 лет. Основная часть «гарвардской» программы Г. Явлинского была 14 июня 1991 г. передана для изучения в аппарат президента США Дж. Буша. 17 июня этот документ получил и М. Горбачев. Он передал эту совместную работу молодых американских и советских экономистов-прожектеров Вадиму Медведеву, рекомендуя взять ее за основу для Рабочей комиссии. Частично это было сделано, но были также использованы разного рода предложения и разработки некоторых ведущих экономических центров из США, Германии, Франции, Великобритании и Японии.
Полный текст письма-программы, под которым Михаил Горбачев поставил свою подпись, никогда ни в СССР, ни в России не публиковался. Это был пространный, очень радикальный, но также крайне неубедительный и утопический проект. Он был готов всего лишь дней за 10 до саммита в Лондоне, и Горбачев велел отправить это письмо каждому из западных лидеров со специальным дипкурьером. Главным адресатом был, конечно же, президент США Джордж Буш-старший. И содержание полученного лидерами западных стран документа, и форма его получения могли свидетельствовать лишь о панике, которая царила в начале июля 1991 г. в ближайшем окружении Горбачева. Лишь в своих мемуарах Горбачев решился изложить вкратце десять главных тезисов своего письма западным лидерам. Мы видим здесь все: и либерализацию цен, и приватизацию, и полную экономическую свободу, и быстрое создание рыночной инфраструктуры, и изменение отношений собственности в СССР не только в промышленности, но и в аграрном секторе. Горбачев не скрывал, что осуществление предложенных им реформ станет возможным только при «серьезной помощи» западных стран, ибо включение советской экономики в мировое хозяйство требует широкого и активного «встречного движения»[205].
Еще 2 июля на одной из пресс-конференций Дж. Буш сказал, что у него в Лондоне будет с Горбачевым не официальная встреча, а двухчасовой ленч и «философский разговор». Мы поговорим о «намерениях сторон». На вопрос о том, собирается ли Горбачев просить «семерку» о значительной экономической помощи, Буш ответил: «Я уверен, что он никогда не намеревался этого делать. И я не думаю, что даже спекуляции на эту тему, в частности в США, принесли бы пользу». После получения письма от Горбачева Дж. Буш был явно обескуражен. На встрече с журналистами перед вылетом в Лондон он сказал, что получил весьма необычное письмо от Горбачева. «Это фантастическое письмо, – заявил Буш, – хотя у США существуют некоторые разногласия с его отдельными положениями». Самому Горбачеву Дж. Буш счел необходимым ответить письменно. В письме американского президента было много слов в поддержку рыночных реформ в СССР. Но Буш без обиняков заявлял также, что «рыночные реформы в Союзе могут и должны проводиться только за счет советских, а не за счет западных ресурсов. В лучшем случае промышленные страны могут оказать влияние, но только при условии, что в Советском Союзе будет проявлена сильная и несомненная преданность демократии и рынку».
Встречи М. Горбачева в Лондоне с лидерами западных стран состоялись 17 и 18 июля. Как писали газеты, эти встречи прошли «без сенсаций». Письмо-программа Горбачева в Лондоне не оглашалось и фактически не обсуждалось. Однако лидеры многих стран сочли необходимым устно или письменно высказаться по поводу новых предложений советского президента. В этих высказываниях явно чувствовались не столько поддержка или сочувствие, сколько сомнения и даже обеспокоенность. Некоторые из западных лидеров призывали Горбачева к большей осмотрительности и к меньшему радикализму. Весьма критически отзывались о поездке Президента СССР в Лондон и многие газеты в Москве. «Зачем Горбачев ездил в Лондон? – спрашивала «Независимая газета». – Да, президент выполнил программу-минимум – ему не указали на дверь. Но на фоне ожиданий и возможностей результаты этого визита можно оценить как провал»[206]. «Горбачев вернулся из Лондона без чемоданов, полных валюты», – писала газета «Московские новости»[207].
Сам Горбачев назвал итоги своего визита в Лондон «новым стартом». Вернувшись в Москву, он начал вместе со своими советниками вносить разного рода дополнения и уточнения в свою новую программу социально-экономических реформ. Он заявлял, что ее нужно подготовить к внесению в Верховный Совет СССР в сентябре или октябре. Трудно, однако, представить, чтобы Верховный Совет даже при сохранении нашей умеренной лояльности к Горбачеву, мог бы одобрить подобного рода утопические проекты. Но нам не суждено было даже познакомиться с новыми разработками Президента СССР, так как события в стране стали развиваться по никем не предусмотренному сценарию.
Положение дел в КПСС
В июне и июле 1991 г. в аппарате ЦК КПСС шла весьма напряженная работа, одно совещание сменялось другим, однако общая атмосфера, которая царила в кабинетах ЦК, казалась довольно тяжелой. Я часто бывал в помещениях ЦК КПСС на Старой площади еще в 1989 г. Но теперь, летом 1991 г., когда я приходил сюда уже как член ЦК КПСС, здесь были почти во всех кабинетах не только новые люди, но и новая атмосфера. Партия как бы перестала быть правящей политической организацией, и работники аппарата ЦК чувствовали это лучше, чем кто-либо другой. Признаки нового положения КПСС чувствовались и в крупных делах, и в мелочах. Так, например, Московский Совет отменил все прежние лимиты на предоставление квартир в Москве даже для самых ответственных работников ЦК КПСС. Новые секретари и члены Политбюро ЦК КПСС, избранные на XXVIII съезде партии на свои посты, не получили квартир в Москве и, приезжая сюда из Ленинграда или из других городов, должны были снимать номер в гостинице, правда, еще принадлежавшей КПСС. Удостоверения членов ЦК КПСС перестали быть пропуском в здания и учреждения Моссовета и Ленсовета, хотя по ним можно было пройти в Кремль и в здания Совета Министров СССР. В ЦК КПСС не решались теперь главные вопросы внешней и внутренней политики; формально решение этих проблем перешло в президентские структуры, которые, однако, еще не были полностью сформированы. Продолжался и массовый выход из КПСС. Не только многие известные политики, но и миллионы рядовых членов партии открыто объявляли о своем выходе из КПСС: только с января 1990 г. до июня 1991 г. численность КПСС уменьшилась на 4 миллиона – с 19 до 15 миллионов членов партии. Фактически в КПСС образовалось к лету 1991 г. несколько весьма различных политических и идейных течений. Здесь было сильное консервативное крыло с центрами в Ленинграде и Свердловске. Здесь было несколько различных по степени радикальности демократических течений и групп. Здесь был скорее аппаратный, чем политический центр. В сущности, партия переживала очень тяжелый кризис: идеологический, организационный, политический. Многие из нас чувствовали это, но не понимали всей тяжести и глубины кризиса.
Главная работа в аппарате ЦК КПСС в июне и в июле 1991 г. была связана с подготовкой новой Программы КПСС. Основной проект новой Программы КПСС под заголовком «СОЦИАЛИЗМ, ДЕМОКРАТИЯ, ПРОГРЕСС» предполагалось вынести на обсуждение Пленума ЦК КПСС в конце июля, а осенью или в декабре 1991 г. утвердить его на внеочередном Чрезвычайном съезде КПСС. Вся работа велась в рамках большой Программной комиссии, которая была образована еще на XXVIII съезде КПСС. Несколько раз на заседаниях этой комиссии выступал и М. Горбачев. Я не был членом этой комиссии. Однако еще в начале июня помощник Горбачева Георгий Шахназаров передал мне просьбу своего шефа – принять участие в работе над текстом новой Программы. Я отнесся к этой просьбе очень серьезно и внимательно изучил несколько рабочих вариантов Программы. Даже к итоговому варианту этого документа я сделал несколько десятков дополнений и предложений, и некоторые из них, насколько я могу судить, были приняты. Отдельно от проекта, который обсуждался на Старой площади, был опубликован в печати «Инициативный проект Программы КПСС» – «Новый путь к социализму». Он поддерживался частью структур ЦК КП РСФСР[208]. Собственное программное заявление сделало и недавно возникшее движение «Коммунисты за демократию». Главной фигурой в этом движении был вице-президент РСФСР Александр Руцкой. Но о его поддержке публично заявили бывшие члены Политбюро ЦК КПСС Эдуард Шеварднадзе и Александр Яковлев[209].
Окончательный текст проекта Программы, который был подготовлен для Пленума ЦК КПСС, многим из нас казался реформаторским. В нем был ясно виден отказ от многих прежних догм марксизма-ленинизма. Речь шла о большом шаге в сторону социал-демократических положений и принципов. Последние заседания Программной комиссии и «Рабочей творческой группы» состоялись в середине июля. Проект был одобрен практически единогласно. Как мы тогда говорили, это был компромисс демократического крыла ЦК и «умеренных консерваторов». Радикальные проекты «Коммунистов за демократию» и «инициативников» в аппарате ЦК КПСС не обсуждались и на Пленум ЦК КПСС не выносились.
Самый последний в истории КПСС Пленум ЦК КПСС состоялся 25 – 26 июля 1991 г. Во многих отношениях это был необычный пленум, и некоторым из нас казалось, что мы присутствуем при поворотном событии в жизни КПСС. Еще перед началом пленума не все из нас были уверены, что члены ЦК КПСС вообще смогут принять за основу предложенный им проект новой Программы. Слишком необычно для старожилов звучали многие его положения. Слишком большие и смелые изменения предлагалось внести в теоретические, идеологические и организационные основы партийной жизни. Было известно, что во многих партийных организациях в Москве и в областях принимались резолюции с требованием об отставке Горбачева и с выражением ему политического недоверия. Существовали опасения, что июльский Пленум ЦК КПСС, отложив обсуждение «ревизионистской» Программы, вновь займется выяснением отношений в партийных верхах. Эти опасения подогревались и многочисленными прогнозами недоброжелателей КПСС и Горбачева. Всего за два дня до пленума оппоненты Горбачева из КП Российской Федерации опубликовали в газете «Советская Россия» самое резкое из своих заявлений, обращенное уже не к КПСС, а к народу всей страны. «Дорогие россияне! Граждане СССР! Соотечественники! – говорилось в специальном обращении группы деятелей культуры и активистов РКП. – Случилось огромное, небывалое горе. Родина, страна наша, государство великое, данное нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнут, ломаются, погружаются во тьму и небытие. И эта погибель происходит при нашем молчании, попустительстве и согласии. Неужели окаменели наши сердца и души и нет ни в ком из нас мощи, отваги, любви к Отечеству, что двигала нашими дедами и отцами, положившими жизнь за Родину на полях брани и в мрачных застенках, в великих трудах и борениях, сложившими из молитв, тягот и откровений державу, для коих Родина, государство были высшими святынями жизни. Сплотимся же против губителей великой Отчизны!»[210].
Пленум был открыт, однако, в спокойной атмосфере. Не возникло никаких споров по повестке дня. Не чувствовалось той конфронтационности или даже озлобленности, которая была характерна для всех почти пленумов после XXVIII съезда партии. Появилось, как мне казалось, почти забытое в этом зале чувство партийного товарищества, которое нарушалось лишь отдельными репликами и только двумя-тремя выступлениями. Почти сразу пленум приступил к обсуждению именно Программы партии, и теоретический уровень выступлений – как в поддержку, так и с критикой проекта – был достаточно высок. Самые воинственные противники Программы предпочли просто промолчать. Что изменило настроение большинства членов ЦК КПСС? Я думаю, что здесь сказались те политические поражения, которые КПСС понесла за время с апреля по июль. Власть уходила и из рук секретарей обкомов партии, которые доминировали на пленуме. При этом поражение КПСС было особенно очевидным в тех регионах, где были наиболее сильны консервативные тенденции в рядах партии. Сплочению партии помог, несомненно, и указ Б. Ельцина о «департизации», который был обнародован 20 июля 1991 г. В этом указе предлагалось прекратить в срок до 5 августа деятельность оргструктур всех политических партий и движений в органах, учреждениях, в организациях и на предприятиях РСФСР. Но у других российских партий имелись всего лишь слабые территориальные структуры, тогда как Устав КПСС определял производственно-территориальный принцип главным принципом в построении партии. Но даже формально указ Президента РСФСР мог отменить только Президент СССР. Неудивительно, что выступления на пленуме против Ельцина и демократов звучали довольно громко. Проект КПСС был принят подавляющим большинством голосов, и он был опубликован в «Правде» 8 августа 1991 г. Пленум ЦК КПСС заслушал также краткий доклад М.С. Горбачева о проекте нового Союзного Договора. Этот проект, однако, не обсуждался. Горбачев сказал нам, что руководители союзных и автономных республик уже закончили работу над проектом Союзного Договора и надо лишь выработать процедуру его подписания. Через несколько дней после окончания пленума мы узнали, что первый секретарь ЦК КП РСФСР Иван Кузьмич Полозков решил уйти в отставку и на пенсию. На его место по рекомендации Политбюро ЦК КПСС был избран Валентин Александрович Купцов, который работал ранее первым секретарем Вологодского обкома КПСС, а после XXVIII съезда партии – секретарем ЦК КПСС. Казалось, что раскол между ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР будет теперь преодолен.
Лично я выступал на июльском Пленуме ЦК КПСС и говорил как о немногих достижениях партии в последние годы в области демократии и гласности, так и о том, что, занимая очень большую «политическую» территорию во всех сферах жизни страны, партия не знает, как эту территорию оборонять. Мне казалось разумным начать создание в стране трех– или четырехпартийной системы, в которой обновленная коммунистическая партия могла бы занимать доминирующее положение. Однако для проведения любой работы – и оборонительной, и наступательной – нужен центр, политический и мозговой центр; такого центра сейчас в СССР и в КПСС нет, и нам нечего противопоставить стихийно развивающимся процессам. Отменив под давлением снизу статью шестую Конституции, партия формально отдала власть Советам, которые по своей структуре совершенно не приспособлены к отправлению власти. Чем может управлять в Москве Моссовет со своими 500 воюющими друг с другом депутатами? У меня были и более подробные предложения по разным проблемам, но их было негде изложить, а тем более обсудить. Время для всякого рода внутрипартийных реформ уже, как оказалось, ушло.
Ново-Огаревский процесс
Сама идея подписания какого-то нового Договора между союзными республиками, на базе которого может быть создана и новая Конституция СССР, возникла еще в конце 1990 г. Тогда же началась и работа над концепцией и проектами. Первый проект Договора о Союзе суверенных республик был опубликован в «Правде» 9 марта 1991 г., но обсуждение его шло вяло. Работа над созданием и редактированием этого документа происходила в большой подмосковной правительственной резиденции в Ново-Огареве. В этой работе принимали участие юристы, работники партийного аппарата ЦК КПСС, сюда приглашались и руководители союзных и автономных республик, нередко приезжал и сам Горбачев. Варианты Договора множились и менялись. Но 17 июня М.С. Горбачев подписал «последний» проект Союзного Договора и разослал его Верховным Советам 9 союзных республик. Государства Прибалтики и Закавказья не участвовали в Ново-Огаревском процессе. Этот же проект получили и мы, депутаты Верховного Совета СССР. Не все из нас были согласны с этим проектом, и разного рода запросы, замечания и возражения, которые направлялись в адрес М. Горбачева и Председателя Верховного Совета СССР А.И. Лукьянова, исчислялись десятками. Предполагалось, однако, что предложенный проект будет еще обсуждаться в процессе его ратификации, а также при разработке новой Конституции СССР. Неясны были тогда как сроки, так и процедура подписания Союзного Договора. 23 июля 1991 г. в Ново-Огареве состоялось самое большое совещание по тексту пятого варианта Союзного Договора. Присутствовали не только руководители СССР и Российской Федерации, но и большинство руководителей союзных, а также автономных республик. По предложению Горбачева автономные республики должны были стать также соучредителями нового Союзного государства. Ельцин против этого не возражал. Напротив, именно он в это время активно ратовал за расширение прав автономий. Обсуждение шло трудно, но после 12-часового совещания, уже к ночи, почти все спорные вопросы были согласованы. Нерешенным остался все же один из самых важных разделов будущего договора – раздел о союзных налогах и сборах. Но какие права могли бы быть у новых органов руководства Союзного государства, если формирование бюджета Союза будет определяться в первую очередь решениями входящих в него республик!
Лично я принимал участие в обсуждении проекта новой Программы КПСС, но не в работе над документами из Ново-Огарева. Тем не менее 26 июля один из помощников Горбачева пригласил меня в кремлевский кабинет президента и генсека. Сюда же был приглашен и Борис Олейник, известный украинский поэт и общественный деятель, член ЦК КПСС и один из заместителей Председателя Совета Национальностей Верховного Совета СССР. «Я пригласил вас сюда, – сказал Михаил Горбачев, – чтобы посоветоваться насчет процедуры подписания Союзного Договора. Есть три возможных варианта...» И далее Горбачев в течение примерно 30 минут разбирал вслух эти три варианта. Я мысленно обдумывал свой совет, вспоминая о том, как шло в 1922 г. подписание самого первого Союзного Договора на съезде Советов. Но мой совет не понадобился. В самом конце своего монолога Горбачев вдруг сказал: «Пожалуй, второй вариант является самым подходящим. Большое спасибо». И протянул нам руку для прощания. Я был в недоумении, но Б. Олейник, который встречался с Горбачевым не один раз, сделал какой-то особый жест, показывая: все как обычно. Ни я, ни Олейник не произнесли в кабинете Горбачева ни одного слова.
В самом конце июля 1991 г. в Москву должен был прибыть президент США Дж. Буш для подписания Договора об ограничении и сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ). Переговоры на этот счет велись несколько лет, и обе страны придавали новой встрече в верхах большое значение. Большая часть рабочих переговоров между президентами и делегациями СССР и США должна была происходить в Ново-Огареве, здесь уже была создана для масштабных переговоров необходимая инфраструктура. Для участия в переговорах с американцами были приглашены также Б. Ельцин и Н. Назарбаев. Главные беседы с Дж. Бушем были намечены на 30 и 31 июля. Однако во второй половине дня 29 июля Горбачев прибыл в Ново-Огарево и пригласил сюда же Ельцина и Назарбаева для неофициальной, даже, более того, для секретной встречи. Горбачев хотел довести до конца обсуждение вопроса о налогах и сборах в тексте Союзного Договора, а также наметить новый срок подписания этого договора. Эти проблемы беспокоили Горбачева в конце июля больше, чем проблемы СНВ. О встрече Горбачева, Ельцина и Назарбаева ни пресса, ни телевидение в те дни не сообщали ничего. Но ее участники не могли обойти это очень важное событие в своих мемуарах. Вот что писал на этот счет М. Горбачев: «В самом конце июля, уже перед моим отъездом в отпуск, я встретился в Ново-Огареве с Ельциным и Назарбаевым. Разговор шел о том, какие шаги следует предпринять после подписания Союзного Договора. Согласились, что надо энергично распорядиться возможностями, создаваемыми Договором и для республик, и для Союза. Возник разговор о кадрах. В первую очередь, естественно, пошла речь о Президенте Союза суверенных государств. Ельцин высказался за выдвижение на этот пост Горбачева. В ходе обмена мнениями родилось предложение рекомендовать Назарбаева на пост главы Кабинета. Он сказал, что готов взять на себя эту ответственность, если союзный Кабинет министров будет иметь возможности для самостоятельной работы. Говорилось о необходимости существенного обновления верхнего эшелона исполнительной власти – заместителей премьера и особенно руководителей ключевых министерств. Конкретно встал вопрос о Язове и Крючкове – их уходе на пенсию. Вспоминаю, что Ельцин чувствовал себя неуютно: как бы ощущал, что кто-то сидит рядом и подслушивает. А свидетелей в этом случае не должно было быть. Он даже несколько раз выходил на веранду, чтобы оглядеться, настолько не мог сдержать беспокойства. Сейчас я вижу, что чутье его не обманывало. Плеханов готовил для этой встречи комнату, где я обычно работал над докладами, рядом другую, где можно перекусить и отдохнуть. Так вот, видимо, все было заранее «оборудовано», сделана запись нашего разговора, и, ознакомившись с нею, Крючков получил аргумент, который заставил и остальных окончательно потерять голову»[211].
Интересно сравнить эти воспоминания Горбачева с воспоминаниями Ельцина. В своих «Записках президента» Ельцин писал: «29 июля 1991 г. в Ново-Огареве состоялась встреча, которая носила принципиальный характер. Михаил Горбачев должен был уезжать в отпуск в Форос. Сразу же после его возвращения из Крыма на 20 августа было назначено подписание нового Союзного Договора. Сейчас мы имели возможность еще раз обсудить самые острые вопросы, которые каждый из нас считал нерешенными. Разговор начали в одном из залов особняка. Все шло нормально, но когда коснулись тем конфиденциальных, я вдруг замолчал. «Ты что, Борис?» – удивился Горбачев. Мне сложно сейчас вспомнить, какое чувство в тот момент я испытывал. Но было необъяснимое ощущение, что за спиной кто-то стоит, кто-то за тобой неотступно подглядывает. Я сказал тогда: «Пойдемте на балкон, мне кажется, что нас подслушивают». Горбачев не слишком твердо ответил: «Да брось ты», – но все-таки пошел за мной. А говорили мы вот о чем. Я стал убеждать Президента, что, если он рассчитывает на обновленную федерацию, в нее республики войдут только в том случае, если он сменит хотя бы часть своего самого одиозного окружения. Кто поверит в новый Союзный Договор, если председателем КГБ останется Крючков. Или министр обороны Язов, – разве может быть в новом содружестве такой «ястреб» из старых, отживших времен. Видно, что Горбачеву нелегко давался этот разговор, он был напряжен. Меня поддержал Нурсултан Назарбаев, сказал, что надо обязательно сменить министра внутренних дел Пуго и председателя Гостелерадио Кравченко. Потом добавил: «А какой вице-президент из Янаева?!» Михаил Сергеевич сказал: «Крючкова и Пуго мы уберем». Все трое единодушно решили, что после подписания договора необходимо поменять Валентина Павлова, тогдашнего премьер-министра. Горбачев спросил: «А кого вы видите на этой должности?» Я предложил Нурсултана Назарбаева. Горбачев сначала удивился, потом быстро оценил этот вариант и сказал, что согласен. «Другие кандидатуры вместе обсудим после 20 августа», – закончил он этот разговор. Такой была эта встреча, и, я думаю, многое сложилось бы иначе, если бы то, о чем мы договорились втроем, удалось осуществить. История могла бы пойти совсем по другому пути. Пройдет немного времени, и я своими глазами увижу расшифровку разговора Президента СССР, Президента России и руководителя Казахстана. После августовского путча в кабинете Болдина, начальника аппарата Горбачева, следователи прокуратуры нашли в двух сейфах горы папок с текстами разговоров Ельцина. Меня в течение нескольких лет записывали – утром, днем, вечером, ночью, в любое время суток. Записали и этот разговор. Может быть, эта запись и стала спусковым курком августа 1991 г.»[212].
Да, телефонные разговоры Ельцина нередко прослушивались и записывались. Многие из таких записей действительно находились в сейфах Болдина. Крючков и КГБ имели на такое прослушивание санкцию самого Горбачева, и поэтому расшифрованные тексты бесед Ельцина хранились у Болдина в сейфах – эти тексты нужно было показать Горбачеву. Но прослушивать помещения самого Горбачева В. Крючков вряд ли решился. Но даже если бы такая запись «тайной вечери» в Ново-Огареве и осуществлялась, зачем бы стал Крючков передавать эту запись в аппарат Горбачева? Ельцин здесь явно путает реальные факты и английский телефильм «Вторая русская революция», в котором имеется и сюжет о том, как руководитель госбезопасности подслушивает разговоры главы государства. О своих договоренностях с Ельциным и Назарбаевым Горбачев, как можно судить, не говорил никому, эти договоренности не были зафиксированы и на бумаге. Мы узнали только о новых сроках подписания Союзного Договора. 2 августа 1991 г. Михаил Горбачев выступил по телевидению с обращением к населению страны. Он объявил, что Союзный Договор «открыт к подписанию» и первыми его подпишут делегации России, Казахстана и Узбекистана. Остальные могут определиться позднее. Горбачев уверял, что идущая в стране «война законов» будет закончена, а союзная государственность, в которой воплощены воля и труд народов страны, будет сохранена. Советский Союз будет сохранен и как великая мировая держава. Однако проект Союзного Договора в его последней редакции так и не был опубликован. Горбачев призывал к согласию всех граждан, все республики СССР и РСФСР, все политические течения и группы. Однако было неясно, вокруг чего и ради чего нужно крепить это согласие. И хотя выступление Горбачева перед страной породило множество вопросов и сомнений, уже на следующий день было объявлено, что Президент СССР отбывает в отпуск и вернется в Москву лишь 19 августа 1991 г. В отпуске в это время находились депутаты Верховных Советов СССР и РСФСР, члены ЦК КПСС, а также многие министры СССР. Некоторые из помощников Горбачева пытались отговорить его от отпуска, они предупреждали его о возможности выступления против него высших руководителей страны. Но он отмахнулся от таких предупреждений – он сам выдвинул этих людей к власти и, казалось бы, хорошо знал их. «У них не хватит смелости пойти против Президента», – заявил Горбачев.
И действительно, положение в стране становилось все хуже и хуже, но власть Горбачева в июне и июле 1991 г. никто не оспаривал. Анализируя сложившуюся ситуацию, политический обозреватель из газеты «Российские вести» Владимир Разуваев писал: «Похоже, что Президент упорно не соглашается с отведенной ему вроде бы историей ролью трагической фигуры. Человек, блистательно разбудивший у масс надежды на будущее, а затем блистательно их не оправдавший, никому не собирается уступать власть. После соглашений с республиками он расширил политическую базу своей власти. Новых претендентов на пост главы государства не видно. Во всяком случае, после соглашения с Ельциным, обещавшим поддержать Горбачева во время будущей президентской кампании, советский лидер гарантирован от соперничества единственного политика, который мог бросить ему эффектный вызов. Даже в партии, где растет консервативная оппозиция Горбачеву, его позиции сильны как никогда. Ни один из возможных соперников не может бросить ему перчатку, потому что смена лидера приведет КПСС к ускорению уже начавшейся катастрофы. С точки зрения законов западной демократической политики совершенно противоестественно, чтобы столь непопулярный лидер не только оставался у власти, но и имел все шансы на продолжение своей карьеры на высших постах в государстве. Однако в нашей стране функционирует не имеющая аналогов политическая система, о которой политологам и социологам будущего предстоит написать немало томов, если они вообще смогут разобраться в ее запутанных чертах. Одна из сильнейших сторон Горбачева как государственного деятеля заключается в его хорошей информированности. Вряд ли кто-нибудь лучше его знает, что можно и что нельзя в этой стране. И вряд ли кто-нибудь имеет лучшие возможности для того, чтобы проверить эти знания. И если информация – это власть, то Президент и Генеральный секретарь поистине неограничен во власти»[213]. По уверению автора этой статьи о Горбачеве, тот знает не только о фактах и событиях, но и о намерениях своих оппонентов. При этом «Горбачев, как выяснилось, находится в курсе намерений консерваторов ничуть не хуже, чем демократов». Всего через несколько дней после выхода в свет еженедельника «Российские вести» со статьей В. Разуваева мы убедились, что Горбачев знал далеко не все, что происходило и в лагере демократов, и в лагере консерваторов.