АГОНИЯ
Августовский путч кончился провалом и поражением ГКЧП, и эти события предопределили кончину как КПСС, так и СССР. Но это поняли далеко не сразу и далеко не все участники событий. Многое прояснилось для них лишь в следующие три дня, которые оказались не менее важными для судеб страны, чем события 19 – 21 августа.
Три дня после ГКЧП
Самолет с Президентом СССР М.С. Горбачевым и его спутниками на борту приземлился в аэропорту Внуково-2 около 2 часов ночи 22 августа 1991 г. Охрана с трудом сдерживала людей, окружавших президента. Но в то самое время, когда Горбачев отвечал на вопросы журналистов, были арестованы по постановлению Прокуратуры Российской Федерации прилетевшие в Москву из Крыма министр обороны СССР Д. Язов и Председатель КГБ СССР В. Крючков. В этот же день были арестованы В. Павлов, Г. Янаев, В. Стародубцев и В. Варенников. Немного позже были арестованы О. Бакланов, О. Шенин, В. Болдин. Еще через несколько дней был арестован и А. Лукьянов.
Одной из первых фраз Горбачева в аэропорту были слова: «Я вернулся в другую страну». Но и он не сразу понял, насколько сильно изменились всего за несколько дней Москва, Россия и весь Союз. Реальная власть в Москве оказалась в руках Президента Российской Федерации, и Ельцин не был намерен ее с кем-либо делить. Возвращение в столицу «спасенного» Ельциным Президента СССР вызвало волну интереса и симпатий к Горбачеву, который был не только унижен «гэкачепистами», но находился, как казалось многим, в смертельной опасности. Энтузиазм и приветствия людей, встречавших Горбачева в аэропорту, были искренними, но недолгими.
После короткого отдыха Горбачев прибыл в Кремль. Его встречали комендант Кремля, охрана, помощники и советники, работники канцелярии, некоторые из сотрудников Верховного Совета СССР. Когда Горбачев был избран на Третьем съезде народных депутатов СССР Президентом СССР, он не стал, да и не мог создавать какой-то собственный аппарат управления, подобный той Администрации Президента, какую позднее создал Борис Ельцин. Реальное управление страной и в 1990 – 1991 гг. осуществлялось через аппараты Совета Министров и министерств, через аппарат ЦК КПСС, а также через КГБ СССР и Министерство обороны СССР. Но теперь, после путча, аппарат КПСС был парализован, не работал и Кабинет министров СССР. Практически бездействовали КГБ СССР, Генеральная прокуратура, Верховный суд СССР, другие органы союзной власти. Надо было создавать какой-то новый центр управления, и Горбачев начал, естественно, с силовых министерств. Указом Президента СССР министром обороны Союза был назначен генерал армии Михаил Моисеев, недавний начальник Генерального штаба. Председателем КГБ был назначен генерал-лейтенант Леонид Шебаршин, начальник 1-го Главного управления КГБ (внешняя разведка). Горбачев хотел в тот же день назначить и нового премьера, так как Кабинет министров СССР полностью ушел в отставку. Однако помощники уговорили Горбачева подождать несколько дней – до сессии Верховного Совета СССР, намеченной на 26 августа. Было поэтому решено поручить временное исполнение обязанностей премьера СССР Ивану Силаеву, который возглавлял Совет Министров Российской Федерации.
Уже днем 22 августа начались манифестации на Красной площади, все больше и больше москвичей собиралось на Старой площади у зданий ЦК КПСС и на площади Дзержинского – у зданий КГБ СССР. Но особенно большой митинг «победителей» состоялся возле Белого дома, куда прибывали на свою чрезвычайную сессию народные депутаты РСФСР. Героем дня был, конечно же, Борис Ельцин, появление которого сопровождалось бурей приветствий. Из деятелей союзного руководства здесь находилось всего несколько человек, включая А.Н. Яковлева, который занимал до событий 19 августа пост советника Президента СССР, но теперь заявил о своем разрыве с КПСС. Горбачев у Белого дома в этот день не появлялся. Он выступил с коротким заявлением по телевидению в программе «Время», а затем провел большую пресс-конференцию для советских, российских и иностранных журналистов, эта пресс-конференция также была показана по телевидению.
Главной темой пресс-конференции Горбачева, которой руководил его пресс-секретарь Виталий Игнатенко, стало трехдневное заточение Президента СССР в Форосе. Игнатенко отдавал предпочтение иностранным журналистам. Все отметили и тот странный факт, что пресс-секретарь президента не дал возможности задать свой вопрос Горбачеву ни одному из журналистов, которые представляли запрещенные 19 августа советские и российские издания. Этот запрет был отменен 22 августа, но неугодные ГКЧП газеты вышли в свет только 24 августа. К тому же Горбачев отвечал не на все вопросы. «Всего я вам не скажу, – заметил президент и, помолчав, добавил: – Всего я вам никогда не скажу». Горбачев повторил свои недавние слова о том, что он вернулся из Фороса в другую страну, добавив, что он вернулся в Москву и другим человеком. Но он не собирается пересматривать свои убеждения и останется приверженцем социалистического выбора. Горбачев резко критиковал лидеров ГКЧП, но он пытался взять под свою защиту деятельность КПСС и выразил свое неодобрение А.Н. Яковлеву, который сделал заявление о разрыве с Коммунистической партией. Горбачев заверил присутствующих в том, что он держит ситуацию в стране и в Москве «под контролем». Но все видели, однако, что это не так. Как вспоминал всего через год В. Игнатенко, «Михаил Горбачев своего ухода не предвидел и не предчувствовал. Он вообще считал себя всесильным и думал, что росчерком пера остановит любые события»[250]. Однако в августе 1991 г. события развивались совсем не так, как этого хотел Горбачев. К вечеру 22 августа основная часть манифестантов переместилась на Старую площадь и на Лубянскую площадь. Десятки тысяч человек расположились на траве у памятника Дзержинскому, на асфальте прямо на площади и на окрестных газонах. Люди были возбуждены, и недавние защитники Белого дома встали цепью. Они были готовы защитить от погрома здания КГБ. Леонид Шебаршин только что провел коллегию КГБ СССР, почти все работники центрального аппарата КГБ находились на своих рабочих местах, но что было делать – никто из них не знал. Перед фасадом здания «Лубянка-2» собралось не менее 20 тысяч человек, они выкрикивали лозунги и пели песни про Магадан, а также писали разного рода ругательства на цоколе здания. После 5 часов вечера была сделана первая попытка свалить «железного Феликса» с пьедестала с помощью металлических тросов. Это вызвало беспокойство в мэрии Москвы. Срочно прибывший на площадь вице-мэр Сергей Станкевич объяснил манифестантам, что при падении многотонного памятника могут быть разрушены не только проходящие здесь коммуникации, но и тоннель метро. «Моссовет принял сегодня решение демонтировать всех этих идолов. Мы это сделаем...» – «Сейчас, Сейчас!!» – кричала толпа. Уже после девяти часов вечера под залпы праздничного вечернего салюта на площадь Дзержинского подошли три автокрана и платформа-тягач. Леонид Шебаршин наблюдал за всем этим из окна своего кабинета в здании КГБ. Позднее он вспоминал: «Тем временем два мощных автокрана примериваются к чугунному монументу. На плечах Дзержинского сидит добровольный палач, обматывающий шею и торс первого чекиста железным канатом. Палач распрямляется, подтягивает свалившиеся штаны и делает жест рукой: «Готово! Можно вешать!» Скорее всего какой-то монтажник. Заставляю себя смотреть. Эту чашу надо испить до дна. Испытываю ли я горе? Нет. Все закономерно – расплата за близорукость, за всесилие и корыстность вождей, за нашу баранью бездумную натуру. Конец одной эпохи, начало другой, скрип колеса истории... Краны взревели, радостно зашумела толпа, вспыхнули сотни блицев. Железный Феликс, крепко схваченный удавкой за шею, повис над площадью, а под чугунной шинелью обозначилась смертная судорога чугунных ног. Не за то дело отдали первую, земную жизнь, Феликс Эдмундович? Посмертно ответили за прегрешения потомков?»[251]. К полуночи памятник был уже увезен, но митинг продолжался. Выступивший перед толпой Мстислав Ростропович предложил установить здесь памятник Александру Солженицыну.
Л. Шебаршин и М. Моисеев пробыли на своих постах только сутки. Назначение Горбачевым новых силовых министров вызвало возмущение Ельцина. Он позвонил Президенту СССР в ночь на 23 августа и потребовал отменить принятые указы. «Моисеев участвовал в путче, а Шебаршин – это человек Крючкова», – заявил Ельцин. Но Горбачев отказался; его указы уже переданы в телевизионных новостях и будут опубликованы в утренних газетах. Рано утром 23 августа Ельцин приехал в Кремль к Горбачеву. Это была их первая встреча после попытки путча, и она была далеко не дружеской. Ельцин в предельно резкой форме потребовал от Президента СССР производить любые кадровые изменения только по согласованию с российским президентом. Горбачев обещал «подумать» по поводу отмены своих указов. Но Ельцин весьма грубо заявил, что он не уйдет из кабинета Президента СССР, пока Моисеев и Шебаршин не будут смещены. Ельцин тут же продиктовал Горбачеву и кандидатуры новых «силовых» министров и министра иностранных дел Союза. Министром обороны СССР должен стать Евгений Шапошников – маршал авиации, отказавшийся 19 августа 1991 г. подчиняться приказам Д. Язова. Председателем КГБ СССР должен стать Вадим Бакатин, в недавнем прошлом человек из ближайшего окружения самого Горбачева. В июне 1991 г. В. Бакатин был одним из соперников Ельцина на выборах Президента РСФСР, но в августе он безоговорочно поддержал не ГКЧП, а Ельцина. Новым министром внутренних дел СССР Ельцин предложил назначить генерала армии Виктора Баранникова, который уже исполнял обязанности министра внутренних дел РСФСР и считался доверенным лицом Ельцина. Министром иностранных дел СССР должен быть назначен Борис Панкин, журналист по профессии, который в 1991 г. был послом СССР в Чехословакии. Панкин оказался единственным из послов СССР, который отказался 19 и 20 августа передать документы ГКЧП главе государства, в котором он был аккредитован. Хотя президент Чехословакии Вацлав Гавел очень хотел узнать подробности событий в Москве от советского посла, Б. Панкин сумел уклониться от официальных встреч с В. Гавелом, дождавшись краха ГКЧП. Горбачев был вынужден подчиниться ультиматуму Ельцина.
В своих мемуарах М. Горбачев пытался представить свои указы и назначения результатом собственных решений. Однако из воспоминаний В. Бакатина, срочно вызванного в Кремль утром 23 августа, мы можем узнать, что вместе с Горбачевым в его кремлевском кабинете сидел и Ельцин и что именно Ельцин продиктовал содержание нового указа – не только назначить нового председателя КГБ, но и поручить ему провести коренную реорганизацию Комитета государственной безопасности[252]. Б. Ельцин также писал в своих воспоминаниях, что он сразу же начал разговор с Горбачевым тоном приказа, желая ясно дать понять Президенту СССР, что отныне характер их отношений полностью изменился. «Горбачев внимательно посмотрел на меня, – свидетельствовал Ельцин. – Это был взгляд зажатого в угол человека. Но другого выхода у меня не было. От жесткой последовательности моей позиции зависело все»[253]. Режим двоевластия кончился, хотя Горбачеву понадобилось еще много недель, чтобы понять это в полном объеме.
Утром 23 августа Михаил Горбачев был приглашен Б. Ельциным и Р. Хасбулатовым в Белый дом на шедшую здесь уже второй день внеочередную сессию Верховного Совета РСФСР. Когда Горбачев подъехал к Белому дому, у входа его встретила толпа, настроенная явно недоброжелательно. Раздавались громкие возгласы: «В отставку! В отставку!» Горбачеву была предоставлена трибуна для выступления, и его встреча с народными депутатами России транслировалась по телевидению в прямом эфире. Эта передача оставила у большинства граждан страны тягостное впечатление, хотя и по разным причинам. Речь Горбачева была не слишком связной, она часто прерывалась, а вскоре превратилась в унизительный допрос, руководимый лично Ельциным. Сначала Ельцин попытался вынудить Горбачева публично утвердить все указы, которые были подписаны Президентом России 19 – 21 августа, в которых тот брал на себя функции союзного президента. Но Горбачев еще не успел все эти указы даже прочесть. «Борис Николаевич, – взмолился он, – мы же не договаривались все сразу выдавать, все секреты». «Это не секрет, – возразил Ельцин, – это серьезно. Специально подготовлен целый блок, Михаил Сергеевич, – «Указы и постановления, принятые в осажденном Доме Советов». Так и называется. Мы вам вручаем!» (Бурные аплодисменты, шум, свист, выкрики, смех в зале.)»[254]. Затем Ельцин вручил Горбачеву текст какой-то стенограммы и заставил Президента СССР зачитать этот текст всему залу, объявив, что это протокол заседания Кабинета министров СССР с объявлением поддержки ГКЧП. Между тем заседание Кабинета министров СССР 19 августа проходило в неполном составе, это заседание не стенографировалось, и правительство не принимало никаких решений в поддержку ГКЧП, хотя и приняло к сведению информацию премьера В. Павлова о введении в стране чрезвычайного положения. Вероятно, это была запись одного из министров. Через несколько минут Ельцин снова прервал Горбачева и обратился к депутатам Верховного Совета: «Товарищи, для разрядки. Разрешите подписать указ о приостановлении деятельности Российской компартии...» (В зале овация, выкрики «Браво!», «Ура!».) Горбачев только испуганно восклицал: «Борис Николаевич... Борис Николаевич». Но Ельцин, явно куражась, громко произнес: «Я подписываю. Указ подписан». В зале снова звучали крики «Ура!» и «Браво!». Горбачев пытался возражать: «Я не знаю, что там написано и как он называется. Если так, как сказал Борис Николаевич, то Верховный Совет, который столько сделал, в этом случае вряд ли должен поддержать президента Бориса Николаевича, которого я уважаю и об этом (выкрики из зала)... Одну минуточку, не вся Компартия России участвовала, коммунисты России участвовали в заговоре и его поддерживали (выкрики из зала). Поэтому, если установлено, что Российский комитет и какие-то комитеты в областях солидаризовались с этим комитетом, то я такой бы указ поддержал. Запрещать компартию – это, я вам скажу, будет ошибкой со стороны такого демократичного и Верховного Совета, и Президента России. Поэтому – точно ли назван указ?» – Б.Н. Ельцин: «Михаил Сергеевич, не о запрещении, а о приостановлении деятельности Российской компартии до выяснения судебными органами ее причастности ко всем этим событиям. Это совершенно законно». – М.С. Горбачев: «Это уже другое дело. (Аплодисменты, бурные аплодисменты.)»[255]. Горбачев сошел с трибуны растерянным или даже поверженным. Через несколько минут Ельцин пригласил Горбачева в свой кабинет. Это была встреча с глазу на глаз, но Горбачев не мог забыть о ней и через десять лет. «Ну знаете, – говорил экс-президент в одном из интервью в 2001 г., – это как пойманную мышку кот гоняет: намял ей бока, уже с нее течет, а он все не хочет съедать, а хочет поиздеваться. Это он делал. Делал». Одна из газет писала, что после встречи с Ельциным мы увидели совсем нового Горбачева: он выглядел как собака, которая покорно плетется за отхлеставшим ее хозяином. Горбачев был публично и сознательно унижен, и Ельцин явно наслаждался этим. Западные газеты вышли на следующий день с ироническими комментариями и карикатурами. На одной из них громадный Ельцин протягивает руку крошечному Горбачеву.
Итальянский журналист Джульетто Кьеза, который много писал о Горбачеве и симпатизировал ему, так описывал события в зале заседаний Верховного Совета РСФСР: «Полтора часа очень жесткого и вызывающего сожаление противостояния показались в большей степени процессом против законного президента, чем его возвращением к власти. Горбачев сделал все, чтобы показать существование тандема Горбачев – Ельцин, но Борис Николаевич буквально поджигает почву под его ногами при каждом шаге, начиная с первых ответов Горбачева на вопросы депутатов. Но это было только началом невероятного, небывалого зрелища, которое всем следовало бы хорошенько осмыслить. «Не думаете ли вы, – напирает один из депутатов, – что социализм необходимо в СССР запретить, а Коммунистическую партию распустить, поскольку это преступная организация?» Президент встает на дыбы: «Но ведь это вариант крестового похода... Социализм – это убеждение, а мы с вами провозгласили право на свободу мнений и плюрализм. Никто не имеет права поставить под сомнение эту свободу. Это было бы введением еще одной утопии и охотой за ведьмами». Он пытается сдержать себя: «В Коммунистической партии миллионы честных людей, которых нельзя объединить с путчистами». Но Ельцин подписывает указ о прекращении деятельности Компартии и объявляет о том, что здание Центрального Комитета КПСС опечатано. Призыв к «единству демократических сил», с которым Горбачев чуть ранее обратился к залу, и его предложение «не преподносить подарка консервативным силам» падают как в пустоту. Победители хотят получить все»[256].
После полудня 23 августа центр событий снова переместился на Старую площадь, где возле зданий ЦК КПСС скопились огромные толпы людей. Еще 22 августа на заседаниях Верховного Совета СССР и Моссовета раздавались предложения запретить КПСС и конфисковать ее имущество. Наиболее радикальными были предложения мэра Москвы Гавриила Попова, который предлагал не только немедленно запретить КПСС и отнять у этой партии все здания и имущество, но и «выкорчевать все ядовитые побеги коммунизма». С этой целью он предлагал запретить издание всех коммунистических газет и журналов, и в первую очередь «Правды», «Советской России», «Рабочей трибуны». Это были не только слова. В тот же день Г. Попов издал распоряжение мэрии о национализации имущества Московского горкома партии, а также имущества райкомов партии в Москве. Возглавляемая Г. Поповым толпа воинственно настроенных людей вечером 22 августа собралась у здания горкома партии на Новой площади. В стеклянную вывеску горкома полетели камни. Для описи принадлежащего МГК имущества был вызван управляющий делами мэрии. Но в горкоме партии уже закончился рабочий день, работники аппарата ушли, и все помещения были заперты. Взламывать двери и сейфы организаторы этой акции все же не решились, ограничившись опечатыванием дверей у главного подъезда МГК. Не пострадали в этот вечер и здания ЦК КПСС, которые были расположены рядом, на Старой площади.
На следующий день, 23 августа, большинство работников аппарата ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР вышли на работу. В своих кабинетах появились секретари ЦК КПСС: Валентин Фалин, Александр Дзасохов, Галина Семенова, Владимир Калашников. В здании Российской компартии работал Валентин Купцов, сменивший в июле И. Полозкова на посту первого секретаря ЦК КП РСФСР. Был здесь и первый секретарь Московского горкома КПСС Юрий Прокофьев, а также многие работники горкома партии; их собственное здание было опечатано. Еще вечером 22 августа Секретариат ЦК, собравшийся под руководством заместителя генсека В. Ивашко, но без О. Бакланова и О. Шенина, принял резолюцию с осуждением авантюры ГКЧП. Однако это запоздалое решение нигде не было опубликовано, так как все партийные газеты с 22 августа и по 4 сентября не выходили в свет. Ничего не сообщило о решении Секретариата ЦК КПСС и телевидение. Все ждали самого худшего. Ответственные работники аппарата просматривали документы в своих шкафах, столах и сейфах, уничтожая многие из них. Развязка приближалась. На Старой и Новой площадях собирались люди, настроенные явно враждебно. В Белом доме, где шло заседание Верховного Совета РСФСР, М. Горбачеву передали записку Геннадия Бурбулиса, написанную на каком-то клочке бумаги. В ней говорилось: «В ЦК КПСС идет форсированное уничтожение документов. Надо срочное распоряжение Генсека – временно приостановить деятельность здания ЦК КПСС. Лужков отключил электроэнергию. Силы для выполнения распоряжения Президента СССР – Генсека и Лужкова есть. Бурбулис». На этом же листке через весь текст Президент СССР и Генсек наложил размашистую резолюцию: «Согласен. М. Горбачев. 23 августа 1991 г.»[257]. Именно эта резолюция, а не указ Ельцина, в котором речь шла только о Компартии РСФСР, позволила начать разгром центральных органов КПСС. Еще в 3 часа дня органы КГБ и милиции, которые перешли теперь в подчинение В. Бакатину и В. Баранникову, завершили оцепление всех зданий ЦК КПСС, ЦК КП РСФСР, КПК, МГК, а также расположенных напротив зданий КГБ СССР. Но воинственная толпа увеличивалась, и это создавало, по мнению многих, опасность погромов. Между тем поведение толпы не было стихийным, и об этом с гордостью писал позднее в своих воспоминаниях Г. Попов. «Мы договорились с Бурбулисом, – свидетельствовал Г. Попов, – что он, как государственный секретарь, подпишет бумагу, разрешающую нам занять здания ЦК. Всей операцией руководили префект Центрального округа Александр Музыкантский, управляющий делами мэрии Василий Шахновский и депутат Моссовета майор Александр Соколов. Но ЦК – это гигантский узел связи со страной, комплекс подземных сооружений, все системы обороны, включая ядерную. Договорились с КГБ, что они останутся охранять подземный комплекс, а из здания уйдут. Далее надо было обеспечить безопасность уходящих из ЦК сотрудников. Конечно, они могли быть соучастниками путча, но это дело следствия и суда, никаких самосудов допустить нельзя. Но при этом нельзя допустить выноса каких-либо документов. Другими словами, обыск становился неизбежным. Я понимал историческое значение происходящего. Передо мной был телевизор: шел репортаж о встрече депутатов Верховного Совета России с Горбачевым. А сбоку стоял телефон, по которому поступала информация со Старой площади. Наконец каким-то усталым и будничным голосом мне сообщили: мы в здании ЦК. Охрана КГБ ушла. Персонал эвакуирован. Мы звоним из бывшей приемной Генерального секретаря ЦК КПСС. Свершилось. Я знал, что это удар. Изгнания из своих зданий КПСС уже не переживет»[258]. Гавриил Попов сравнивает захват зданий ЦК КПСС с взятием Зимнего дворца в 1917 г. «Дело сделано, – писал он. – Величайшее событие конца XX века свершилось. Эксперимент с государственным тоталитарным социализмом закончен. Я, как ученый-экономист, уже много лет назад пришел к выводу, что когда-то это обязательно произойдет. Но я не верил, что это произойдет при моей жизни и при моем участии. Но – произошло. Если я ничего больше не сделаю для России и ее народов, этот час взятия зданий ЦК оправдает, по крайней мере для меня самого, всю мою жизнь, все ее беды, ошибки, противоречия... Пусть я не состоялся как мэр. Но я состоялся как демократ»[259]. Историку трудно согласиться с подобного рода оценками, хотя какая-то доля истины в них, вероятно, есть.
Есть немало свидетельств об этом же «величайшем событии конца XX века» и с другой стороны. По внутренней линии связи всем сотрудникам аппарата ЦК КПСС было предложено покинуть здание. На все сборы отводилось 60 минут – от 16 до 17 часов. На многих этажах возникла неразбериха, а кое-где даже паника. Кто-то торопливо собирал в портфели и сумки наиболее ценные с материальной точки зрения вещи, кто-то продолжал сжигать бумаги, кто-то требовал подать к подъезду персональную машину. По свидетельству секретаря ЦК КПСС Валентина Фалина, он успел связаться с Горбачевым, который находился в Белом доме, чтобы узнать, согласована ли с ним вся эта акция. Горбачев ответил утвердительно. Фалин напомнил генсеку, что в сейфах секретарей ЦК находятся и «весьма деликатные» документы, в том числе и касающиеся самого Горбачева. Но тот лишь возмущенно воскликнул: «Разве вы не понимаете, в каком положении я нахожусь!» Фалин понимал, он видел все это на экране своего телевизора. К тому же кабинеты и сейфы других секретарей были закрыты, а некоторые из членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС уже находились в камерах Лефортовской тюрьмы. Горбачев распорядился, однако, чтобы члены высшего руководства партии выходили из здания ЦК не через подъезды, а по секретному подземному тоннелю к секретным выходам. Система таких тоннелей между всеми главными зданиями центра Москвы начала создаваться еще при Сталине и была позднее усовершенствована. Но не каждый секретарь ЦК был посвящен в подробности этих тайных проходов и переходов. Специальный лифт спустил обитателей 5-го этажа в здании ЦК к подземному переходу. Первая дверь открылась, как положено, но уже вторая секция перехода оказалась плотно закрытой, и все попытки открыть массивную стальную дверь не удались. Боясь оказаться в ловушке, когда автоматически закроется и первая дверь, секретари ЦК поспешили вернуться назад в здание и с некоторым опозданием вышли через общий подъезд. Под улюлюканье толпы они прошли по Старой площади к ближайшей станции метро. «Я шла вместе с помощником, – свидетельствовала Г. Семенова. – Вокруг крик, свист, вой. В общем, революция. В адрес Купцова восклицали: «Бей его!» У одной моей сотрудницы вырвали сумку и стали рыться в ней, ища, очевидно, секретные документы. Все было как-то уж очень по-хамски. Для партии это была катастрофа»[260]. Находившимся на площади сотрудникам милиции с трудом удалось спасти от расправы секретаря МГК Ю. Прокофьева. Толпа на площади ожесточалась. Угроза погрома возникла и для здания КГБ на площади Дзержинского. Успокоили возбужденную толпу только Ельцин и Руцкой, которым пришлось, прервав дела в Белом доме, прибыть на Старую площадь и на площадь Дзержинского с группой наиболее известных депутатов Верховного Совета РСФСР и СССР из числа демократов. Толпа людей вокруг здания ЦК КПСС не расходилась и ночью. Только 24 августа, после призывов к спокойствию, прозвучавших по телевидению и радио, эмоции в центре Москвы стали стихать.
Закончив дела на Старой площади, Борис Ельцин уже поздно вечером 23 августа вернулся в свою резиденцию в Архангельское, где в честь одержанной победы был устроен большой ужин для ближайших соратников и друзей. Не получил сюда приглашения только вице-президент А. Руцкой, который был глубоко уязвлен и не мог понять причину этой опалы. Вероятнее всего, дело было в том, что Руцкой считал себя еще тогда коммунистом и пытался создать новую партию – «коммунистов-демократов». Впрочем, заслуги Руцкого были вскоре отмечены. По предложению Б. Ельцина Руцкому было присвоено звание генерал-майора: до событий августа 1991 г. он был только полковником.
Разгром аппарата ЦК КПСС, проводимый с санкции Горбачева, делал для него неизбежными какие-то шаги к разрыву с КПСС. Рано утром 24 августа Горбачев пригласил к себе некоторых людей из своего окружения. Здесь были Евгений Примаков и Александр Яковлев, некоторые из помощников, в том числе и Андрей Грачев. Они собрались в Ореховой гостиной, примыкающей к приемной президента. Эта комната была традиционным местом заседаний для «узкого круга» членов Политбюро, где решались самые серьезные и щекотливые вопросы. Позднее А. Грачев вспоминал: «Горбачев вошел в сопровождении члена Президентского Совета Вадима Медведева. Мы встретились впервые после возвращения Михаила Сергеевича из Крыма, и меня поразил контраст между его прекрасным южным загаром, видом здорового, отдохнувшего человека и непривычным выражением лица. Его «южные» с живым блеском глаза, на которые чаще всего обращали внимание те, кто впервые встречался с ним, как бы потухли и выдавали серьезную внутреннюю перемену, происшедшую с ним всего за одну неделю: он потерял прежнюю несокрушимую уверенность в себе, которой так заражал своих соратников и подавлял оппонентов. Прочитав наш текст, кивнул в знак одобрения и, в свою очередь, протянул нам пару листков бумаги. «Это мое заявление о сложении с себя полномочий генсека и указы о взятии под государственную охрану помещений партийных комитетов и другого имущества... Не дай бог нам скатиться к стихии венгерских событий 56-го г. У нас и разломать, и растащить все могут запросто». Разговор, естественно, зашел о судьбе партии. «Они сами перечеркнули шанс ее реформировать, который я им оставлял до последнего дня. У меня совесть чиста. Ведь они же предали своего генсека»[261]. Из двух заявлений сделали одно, которое тут же было передано в средства массовой информации и почти немедленно зачитано по радио. В заявлении Горбачева говорилось: «Секретариат и Политбюро ЦК КПСС не выступили против государственного переворота. Центральный комитет не сумел занять решительную позицию осуждения и противодействия, не поднял коммунистов на борьбу против попрания конституционной законности. Среди заговорщиков оказались члены партийного руководства. Это поставило миллионы коммунистов в ложное положение. В этой обстановке ЦК КПСС должен принять трудное, но честное решение о самороспуске. Не считаю для себя возможным дальнейшее выполнение функций Генерального секретаря ЦК КПСС и слагаю соответствующие полномочия»[262]. Заявление Горбачева являлось не только неискренним и противоречивым документом. Оно было весьма грубым нарушением Устава КПСС, в котором такого рода отставки вообще не предусмотрены. Генсек мог обратиться к ЦК КПСС с просьбой об отставке. По новому Уставу КПСС Генсека избрал непосредственно весь состав XXVIII съезда КПСС, и только съезд мог окончательно решить его судьбу. Горбачеву было хорошо известно, что большинство членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС не принимало никакого участия ни в подготовке, ни в деятельности ГКЧП. Версия о том, что сговор о создании ГКЧП осуществлялся через структуры партийного аппарата, рассыпалась при первых шагах следствия. В середине августа невозможно было быстро собрать Секретариат ЦК, а тем более Политбюро, членами которого являлись высшие руководители многих союзных республик. Большая часть членов ЦК находилась в отпуске, а заместитель Генсека В. Ивашко – в больнице. Все они узнавали о создании ГКЧП по сообщениям информационных агентств и, не владея достаточной информацией, не могли адекватно реагировать на ситуацию. Я лично наблюдал поведение некоторых известных мне членов ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР, а также некоторых министров, которые в это время отдыхали в санатории «Красные камни» и в других санаториях в Кисловодске. Сюда приезжали и ответственные работники Ставропольского обкома партии для консультаций. Тот факт, что руководство этого края решило не поддерживать ни ГКЧП, ни Ельцина, а занять выжидательную позицию, надо поставить им в заслугу, а не в упрек. Горбачев предлагал ЦК принять «трудное решение о самороспуске». Однако для принятия такого решения нужно было сначала собрать Пленум ЦК КПСС и обсудить создавшееся положение. Но как могли члены ЦК КПСС собраться, если аппарат всех руководящих органов партии был уже разгромлен, а Генеральный секретарь ЦК уже сложил с себя полномочия? Только Горбачев, как президент, мог бы обеспечить созыв такого пленума, так как в его руках оставались еще некоторые рычаги власти. Но он об этом не хотел и думать. К тому же роспуск ЦК КПСС не означал бы роспуска самой партии. Такое решение вправе был принять только Чрезвычайный съезд КПСС. Еще летом и осенью 1989 г. некоторые из помощников Горбачева призывали его уйти с поста Генерального секретаря ЦК КПСС и перейти на сторону формировавшегося тогда демократического движения. В 1990 г. многие из оппонентов Горбачева в КПСС также требовали его отставки, и он с трудом удержал на XXVIII съезде КПСС свое положение лидера партии. Он сам думал уже тогда о возможности образования в СССР новой партии социал-демократического типа. Размышляя о мотивах своего поведения в 1989 и в 1990 г., Горбачев писал в своих мемуарах: «Я был Генеральным секретарем ЦК Коммунистической партии. Миллионы людей доверили мне этот пост, и было бы непорядочно, нечестно, даже, если хотите, преступно перебежать в другой лагерь»[263]. В сущности, сам Горбачев давал здесь оценку своего поведения в конце августа 1991 г. Он не раз сравнивал себя с капитаном огромного корабля, который он ведет в неспокойном море, с трудом удерживая в своих руках штурвал. Прибегая к тому же образу, можно с полным основанием сказать, что в конце августа 1991 г. Горбачев одним из первых покинул свой корабль, когда тот вошел в полосу особенно жестокого шторма и потерпел катастрофу. Для капитана корабля такое поведение недопустимо. В указе Ельцина от 23 августа говорилось о приостановлении деятельности только Российской компартии. Принимать какие-либо решения о всей КПСС российский президент был не вправе. Однако заявление Горбачева развязывало руки Ельцину и в отношении КПСС. Уже 25 августа он подписал указ «Об имуществе КПСС», в котором говорилось: «В связи с роспуском ЦК КПСС и приостановлением деятельности Коммунистической партии РСФСР все принадлежащее КПСС и Коммунистической партии РСФСР недвижимое и движимое имущество, включая денежные средства в рублях и иностранной валюте, помещенные в банках, страховых, акционерных обществах, совместных предприятиях и иных учреждениях и организациях, расположенных на территории РСФСР и за границей, объявить государственной собственностью РСФСР. Средства КПСС, находящиеся за границей, распределяются по соглашению между республиками после подписания ими Союзного Договора»[264]. Мы видим, что один лишь призыв Горбачева к роспуску ЦК КПСС Б. Ельцин счел возможным рассматривать как уже состоявшееся решение самой партии.
И в XIX, и в XX веках правительства многих стран мира выносили решения о запрещении деятельности социалистических, социал-демократических и коммунистических партий. В этом случае партии чаще всего уходили в подполье, а потом возрождались для еще более успешной деятельности. Но для КПСС такой путь оказался невозможным. Эта партия умерла или была убита, и днем ее смерти следует считать 24 августа 1991 г. Та партия, которая была образована в феврале 1993 г. под названием Коммунистическая партия Российской Федерации, была уже другой партией и по своему составу, и по своей структуре, и по своей идеологии. К тому же она возникла уже в другой стране, ибо еще через несколько месяцев перестал существовать и Советский Союз.
Последние дни советского парламента. Из личных впечатлений
Крушение ГКЧП и прекращение деятельности КПСС, отставка Кабинета министров СССР и переход реальной власти в России в руки Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина – все это не могло не отразиться и на судьбе Верховного Совета СССР и Съезда народных депутатов СССР. Новый советский парламент, избранный в 1989 г. на срок 5 лет, не прожил и половины отведенного ему срока.
Еще в 1990 г. некоторые из союзных и даже автономных республик приняли декларации о своем суверенитете. Это не означало тогда их выхода из состава СССР, и народные депутаты от этих республик продолжали участвовать в работе Верховного Совета и Съезда народных депутатов СССР. Многое изменилось, однако, после ГКЧП. В период с 23 по 30 августа многие из союзных республик не только сделали новые заявления о своей независимости, но также начали принимать решения о своем выходе из состава СССР и соответственно о прекращении полномочий своих депутатов в союзном парламенте. Первыми это сделали республики Прибалтики. М. Горбачев проигнорировал их декларации, но Б. Ельцин подписал 24 августа 1991 г. указ о признании Российской Федерацией независимости Литвы, Латвии и Эстонии. Даже некоторые из работников Министерства иностранных дел Российской Федерации отговаривали Ельцина от такого шага и настаивали на проведении переговоров. Нужно было побеспокоиться о защите прав русскоязычного населения Прибалтики, о военных пенсионерах, о судьбе военных баз и радиолокационных станций, о военно-морских базах и множестве других проблем, которые затрагивали судьбы сотен тысяч людей. Чрезвычайно сложные ситуации, создающие возможность военных конфликтов, возникли в ряде республик Закавказья, на Северном Кавказе и в Молдавии. В такой обстановке становилась все более трудной, почти невозможной нормальная работа советского парламента, членом которого был избран в 1989 г. и автор данной книги.
Еще в июле 1991 г. никто из нас не предвидел столь драматического развития событий. В самом конце июля и в первой декаде августа в Кремле состоялось несколько заседаний Верховного Совета СССР. Затем мы получили отпуск до конца сентября, и я, первый раз в жизни, смог отправиться на отдых в один из лучших санаториев в Кисловодск. Здесь же отдыхали и лечились еще около 20 народных депутатов СССР. Утром 19 августа, узнав о создании ГКЧП, мы все собрались в холле санатория, чтобы обменяться мнениями. В тот же день из аппарата Верховного Совета нам сообщили, что нам не следует самостоятельно возвращаться в Москву или давать какие-либо интервью для печати.
Такую же просьбу мне, как члену ЦК КПСС, передали и из аппарата ЦК КПСС. В Москву вызвали лишь члена Президиума Верховного Совета СССР народного депутата Николая Пивоварова. Еще утром 25 августа мы узнавали о событиях в Москве из телевизионных передач, однако вечером этого же дня мы вернулись в столицу.
Чрезвычайная сессия Верховного Совета СССР открылась 26 августа 1991 г. Ее открывал не Анатолий Лукьянов, который, как нам сообщили, ушел в отставку, а Рафик Нишанов, председатель Совета Национальностей. А. Лукьянов сидел в зале среди других депутатов. Многие из нас испытывали чувства недоумения и растерянности, но многие депутаты были настроены весьма воинственно и даже агрессивно, и не по отношению к уже арестованным членам ГКЧП, а по отношению ко всей КПСС. В работе сессии участвовали секретари ЦК КПСС Валентин Фалин и Александр Дзасохов. Несколько раз появился в зале заседаний и Михаил Горбачев. Но его короткие выступления не содержали никакой новой информации или предложений. Заседания шли без ясной повестки дня. Было много советских и иностранных корреспондентов, но большая часть вопросов сводилась к одному: «Сохранится ли Советский Союз?» На первом же заседании была создана большая Комиссия по расследованию причин и обстоятельств государственного переворота, которую возглавил недавний оппонент М. Горбачева Александр Оболенский, инженер из Мурманской области. Была создана и Комиссия по расследованию деятельности КПСС. Ее возглавил Валентин Татарчук, директор целлюлозно-бумажного комбината из Пермской области. В повестку дня был внесен вопрос о лишении А.И. Лукьянова депутатской неприкосновенности. Вокруг недавнего Председателя Верховного Совета СССР возникла атмосфера отчуждения.
Много позднее народный депутат СССР и украинский поэт Борис Олейник, находившийся в Москве с 20 августа, писал: «Если бы он (Лукьянов) сразу же созвал Верховный Совет (на что, возможно, и рассчитывали участники ГКЧП), то большинство под вольтовой дугой – «Отечество в опасности» – могло проголосовать за введение чрезвычайного положения»[265]. Народный депутат Сергей Белозерцев, преподаватель из Карелии, говорил об этом с еще большей уверенностью: «Я совершенно убежден: если бы депутаты собрались 19 августа, они тут же дали бы добро на чрезвычайное положение»[266]. Мои собственные наблюдения и беседы с депутатами не позволяют полностью согласиться с такими утверждениями. Да, подавляющее большинство народных депутатов СССР поддержали бы введение в стране чрезвычайного положения, если бы к ним с таким предложением обратился президент Горбачев. Но если бы к нам обратился только Лукьянов или Янаев и мы не знали бы при этом ни положения, ни мнения Горбачева, то предложение о поддержке ГКЧП вряд ли встретило одобрение большинства Верховного Совета. Первый вопрос, который возникал перед нами 19 – 20 августа: «Где Горбачев? Что он делает и что думает?» Однако 26 августа и положение дел в стране, и настроения депутатов были уже иными. Хотя деятельность КПСС была приостановлена, а аппарат ЦК КПСС просто разогнан, никто не мог помешать работе фракции КПСС в Верховном Совете. Народные депутаты разделились на фракции только год назад – осенью 1990 г., и во фракцию КПСС вошло тогда более 700 депутатов. Я также вошел в начале 1991 г. во фракцию КПСС. Деятельность Компартии была уже приостановлена, Михаил Горбачев сложил с себя полномочия генсека, но фракцию КПСС в парламенте никто не распускал, и мне казалось, что она могла бы временно взять на себя функции ЦК КПСС – до решения судьбы КПСС. Однако моего предложения никто не поддержал. К тому же на собрание фракции пришло лишь около 40 депутатов. Поздно вечером 26 августа я поднялся на четвертый этаж к А. Лукьянову. В приемной его кабинета, где всегда раньше толпились люди, сейчас не было никого, кроме личного секретаря. Лукьянов был спокоен и относительно бодр, но казался обреченным. «Меня скоро арестуют», – сказал он. Я пытался возражать, но он, видимо, лучше понимал общую ситуацию и свое ближайшее будущее. Анатолий Иванович дал мне прочесть свои заметки о событиях 19 – 22 августа, которые он вел даже не по дням, а по часам и минутам. «Это вам важно как историку», – сказал Лукьянов. 27 августа утром Верховный Совет продолжил свою работу. Заседание началось с вопроса о Лукьянове. Верховный Совет большинством голосов при тайном голосовании лишил Лукьянова депутатской неприкосновенности. Лукьянов покинул заседание и вскоре был арестован. Затем Верховный Совет принял решение приостановить деятельность КПСС на всей территории Союза. Это решение не было выполнено только на территории Узбекистана. Насколько помню, я был одним из немногих, кто выступил на сессии против этого решения в целом. По регламенту Верховного Совета любой депутат мог взять слово по мотивам голосования. Я чувствовал поддержку значительной части депутатов, но люди были дезориентированы и подавлены. Я возражал также против подчинения аппарата союзных министерств Российской Федерации. Верховный Совет принял решение созвать в Москве внеочередной, Пятый съезд народных депутатов СССР и определил повестку дня и регламент этого съезда.
Внеочередной, Пятый съезд народных депутатов, оказавшийся последним в его недолгой истории, открылся в Кремлевском дворце съездов в 10 часов утра 2 сентября 1991 г. Председательствовал на первом заседании Председатель Совета Союза Верховного Совета СССР Иван Лаптев, но было очевидно, что он выполняет только технические функции. Никто не вспомнил о подготовленной ранее для съезда повестке дня. Работа большой комиссии, готовившей этот съезд, игнорировалась. Первым выступил президент Казахстана Нурсултан Назарбаев и зачитал связанное с событиями 19 – 21 августа заявление Президента СССР и высших руководителей десяти республик, выработанное ночью и утром 2 сентября. Назарбаев предложил съезду новую повестку дня и новый, «рабочий» президиум съезда в составе Президента СССР и высших представителей республик. После этого был объявлен перерыв до 14 часов. На дневном заседании съезда место председателя занял Михаил Горбачев. Для участия в работе съезда прибыло около 1900 народных депутатов, но в первых голосованиях принимали участие 1780 депутатов. Они представляли 12 республик Союза. Главным вопросом, который мы должны были решить, было принятие закона СССР «Об органах государственной власти и управления Союза ССР в переходный период». Согласно этому закону, Кабинет министров СССР заменялся неким Межреспубликанским экономическим комитетом (МЭК). Президиум Верховного Совета СССР ликвидировался, а сам Верховный Совет СССР предлагалось реорганизовать. Из высшего органа законодательной власти он превращался в аморфный совещательный орган с неопределенным составом и статусом. В новый Совет Союза и в новый Совет Республик должны были войти не только 150 – 200 народных депутатов СССР, но и народные депутаты из парламентов союзных республик, которые будут делегированы для работы в Москву. Пост Президента СССР сохранялся, и его должен был по-прежнему занимать Михаил Горбачев. Но его полномочия ослаблялись созданием Государственного Совета СССР, в который должны были войти главные лица десяти союзных республик. Горбачев был только председателем этого Совета и имел в нем один голос. Статья 4 нового закона гласила: «Признать нецелесообразность проведения очередных съездов народных депутатов СССР. Подтвердить сохранение статуса народных депутатов СССР за всеми избранными депутатами на весь срок, на который они были избраны».
Дискуссия началась довольно беспорядочно, многим народным депутатам не давали слова. Было много вопросов, на которые ни один из президентов, сидевших в президиуме, не мог дать вразумительного ответа.
На утреннем заседании съезда 3 сентября выступил Б.Н. Ельцин, который не только сидел в президиуме этого форума, но и очень активно участвовал в его работе и в работе всех главных комиссий съезда. С отчетом об экономическом положении в стране выступил Иван Силаев, которому в эти дни был подчинен не только Совет Министров РСФСР, но и аппарат Совета Министров СССР. Выступления депутатов тщательно дозировались. Не получил слова лидер фракции «Союз» полковник Виктор Алкснис, хотя он представлял несколько сотен народных депутатов. Президент Туркмении С. Ниязов выступил в поддержку М. Горбачева. Но депутат А. Оболенский резко критиковал Горбачева, заявив даже о правомерности обсуждения вопроса о смещении его с поста главы государства. От фракции КПСС слово было предоставлено мне. Хотя Компартия СССР была в эти дни скорее мертва, чем жива, фракция КПСС собиралась и 2, и 3 сентября, и в ее работе принимали участие около 20 членов ЦК КПСС. Поднявшись на трибуну, я высказался против предложенного съезду Закона об органах государственной власти и управления в «переходный период». «Наша страна, – сказал я, – давно и серьезно больна. С 1985 г. были использованы многие способы лечения, но мы так неосмотрительно и быстро меняли рецепты этого лечения, что положение страны и жизнь всех ее народов продолжали и продолжают ухудшаться. Сменили мы эти методы и в 1991 г., начав новый виток лечения страны и общества теперь уже методом шоковой терапии, от которого ранее зарекались». Я назвал шоком для страны не только провалившийся путч, но и фактическое запрещение КПСС, отставку Горбачева с поста ее генсека, а также конфискацию имущества и средств КПСС. «Шоком стало для нас и вчерашнее утреннее заседание съезда, когда были нарушены как нормы регламента съезда, так и Конституция СССР. Как-то странно видеть из зала и со стороны, как сидящие в президиуме высшие представители исполнительной власти не отчитываются перед съездом, который вместе с Верховным Советом является высшим органом власти в стране, а отчитывают и наставляют законодателей». Я считал неправильным и неразумным проводить поспешное изменение как функций, так и названия и структуры высших органов власти в СССР. Я также считал неправильным устранение КПСС с политической арены в нашей стране. «Хотим мы или не хотим, – говорилось в моем выступлении, – но не только формы власти определяют жизнь демократического государства. Главное для демократического государства – это существование гражданского общества, состоящего из разных организаций, движений и партий и цивилизованной борьбы между ними. Поэтому насколько незаконным и преступным был у нас в стране тоталитарный режим, уничтожающий не только политически, но и физически все другие политические течения и партии (в том числе и политические течения внутри самой правящей партии), настолько незаконным и произвольным является нынешняя попытка фактического устранения Коммунистической партии, приостановка ее деятельности, лишение ее всех материальных средств. Не буду читать лекцию о разнице между руководством партии и рядовой партийной массой. Может, для партии будет и полезной та встряска, которую она получила, но КПСС не может исчезнуть с политической арены. Пусть демократы преодолеют разобщенность, которая у них существует, и создадут сильную демократическую партию или две. Но дайте возможность и коммунистам работать спокойно, не выходя за пределы закона и Конституции...»[267].
Мое выступление ничего не могло изменить, и я это понимал. Я выступал отчасти из простого чувства справедливости, из протеста против явного нарушения Конституции и унижения, которому был подвергнут весь съезд. Я хотел также достаточно достойно завершить свое недолгое пребывание на постах народного депутата СССР и члена ЦК КПСС. В перерыве или вечером 3 и 4 сентября ко мне подходили многие народные депутаты, чтобы выразить солидарность и согласие. Я получил также несколько десятков телеграмм; по некоторым из них было видно, что многие из коммунистов в провинции боялись репрессий и просили съезд взять их под защиту.
На вечернем заседании съезда 3 сентября присутствовало 1700 депутатов. Многие из выступавших еще раз осуждали ГКЧП, приветствовали Ельцина или союз Ельцина и Горбачева, призывали к рождению «нового Горбачева». Юрий Карякин, поднявшись на трибуну, заявил о своем отказе от мандата народного депутата СССР. С короткой и неясной речью выступил и Горбачев, который защищал некую новую государственность Союза и выражал надежду на создание обновленного Союза суверенных государств. Депутаты встретили и проводили Горбачева весьма жидкими аплодисментами.
4 сентября 1991 г. на заседаниях съезда не было должного порядка, заседания часто прерывались, а весь президиум съезда удалялся на длительные совещания. Ораторов мало кто слушал, и в зале порой оставалось не более половины депутатов. Несколько раз Б. Ельцин отдельно собирал группы депутатов от российских регионов. С другой стороны, очень многие из депутатов, которым не давали слова 2 и 3 сентября, смогли теперь выступить с трибуны хотя бы с двухминутной речью. Эти выступления, однако, не транслировались по телевидению и не были опубликованы в газетах. Основной проект закона СССР об органах государственной власти и управлении Союза ССР в переходный период, который был предложен съезду Н. Назарбаевым 2 сентября от имени всех руководителей республик и Президента СССР, не был принят. При кворуме для принятия решения этого конституционного закона в 1483 голоса за него проголосовало только 1200 народных депутатов. Это вызвало растерянность в президиуме съезда, начались заседания по группам и поиски какого-то компромисса. В конце концов был объявлен перерыв до 10 часов утра следующего дня. Газеты писали о том, что на съезде возникла «нештатная ситуация».
Утреннее заседание съезда 5 сентября 1991 г. проходило под председательством М. Горбачева. В зале Кремлевского дворца собралось 1792 народных депутата. Было решено принимать закон «Об органах государственной власти в переходный период» по пунктам. Некоторые статьи этого закона принимали даже по абзацам и отдельным фразам. Не обошлось без давления и даже угроз, а также разного рода увещеваний. В конце концов закон был принят. После этого без больших проблем была принята Декларация прав и свобод человека, а также Закон об изменении статуса народного депутата СССР. Народным депутатам СССР, которые провели в Кремле свой последний съезд, даровались некоторые новые привилегии.
Выступая на последнем заседании съезда, Михаил Горбачев сказал, что за его работой «с серьезной озабоченностью» и вниманием следили не только все советские люди, но и «все мировое сообщество». Но это было не так. По сообщению Секретариата съезда, в Кремль в адрес съезда поступило 2,5 тысячи писем и телеграмм. Это было в десятки раз меньше, чем мы получали писем и телеграмм во время первого и второго съездов. Всего лишь 59 телеграмм, полученных съездом, выражали согласие с политическим курсом и действиями М.С. Горбачева. Самым последним из народных депутатов выступил Анатолий Собчак, который призвал нас «достойно завершить работу съезда» и принять решение о захоронении В.И. Ленина «в соответствии с религиозными и национальными обычаями нашего народа на Волковом кладбище в Ленинграде». Но Михаил Горбачев отказался выносить этот вопрос на обсуждение и объявил внеочередной, пятый и последний съезд народных депутатов СССР закрытым. В отличие от четырех предыдущих съездов Гимн Советского Союза при закрытии съезда не исполнялся. Мы уходили из Кремлевского дворца съездов с чувствами и мыслями, близкими тем, с которыми люди уходят с похорон.
Есть много оценок поведения М.С. Горбачева в последние дни августа и первые дни сентября 1991 г., и в основном это критические оценки. Известный российский историк и политолог А.И. Уткин писал позднее, что в сентябре 1991 г. Михаил Горбачев все еще мог повернуть колесо истории и судьбы в свою сторону и спасти Советский Союз от развала. По мнению А. Уткина, «решающий момент в политической карьере Горбачева наступил в сентябре 1991 г., когда он, потрясенный и ошеломленный, собрал в кулак свою феноменальную волю и с яростью загонял стадо Верховного Совета СССР в загон политического небытия. Гамма разнообразных чувств – праведного гнева, деловитой серьезности, оптимистической многозначительности, мины радения о высших интересах, презрения к непонимающим, доверия к уже перешедшим и, главное, фантастической уверенности в собственной способности и сейчас одолеть посуровевшую судьбу – сменялась на лице постаревшего за один месяц политика. Даже убежденный циник не мог не быть покоробленным этой драмой. Политик рыл себе могилу с таким видом, словно достраивал триумфальную арку. Ведь стоило председательствовавшему прийти в себя, стряхнуть с век дурной сон и сказать залу, за которым наблюдала вся страна: «Вы единственный законный парламент нашей страны, а я ее единственный легитимный президент», как вся политическая ситуация выстраивалась в иной плоскости и декабрьский финал ставился под вопрос. Но ослепленный верой в себя (продолжение Ново-Огаревского процесса и прочая чепуха) политик не поддался роскоши здравого сомнения. Все остальное было дурно сыгранным эпилогом»[268]. Эти картины далеки от действительности. Более правы были другие наблюдатели, которые писали, что «телега власти Горбачева опрокинулась еще в августе, и все попытки вернуть ее в сентябре были изначально бесплодны»[269]. Я наблюдал Горбачева с более близкого расстояния – и на заседаниях съезда, и в кулуарах, а один раз в совещательной комнате, где собрались почти все президенты и некоторые из народных депутатов, – и я не видел у Горбачева ни «фантастической уверенности в себе», ни «феноменальной воли», ни «ярости». Горбачев был уже не способен на решительные, а тем более на рискованные повороты. К тому же он не чувствовал серьезной поддержки со стороны народных депутатов. Не менее 500 – 600 народных депутатов СССР уже открыто выступали на съезде как сторонники Ельцина. Депутаты от Казахстана поддерживали почти все предложения Н. Назарбаева. Многие из депутатов от Украины спрашивали совета не у Горбачева, а у Л. Кравчука, депутаты от Узбекистана – у И. Каримова и т.д. Институт социологии парламентаризма попросил народных депутатов СССР письменно ответить на вопрос: «Каких 5 – 6 человек Вы считаете в настоящее время политическими лидерами страны?» На эту просьбу откликнулось более 1000 депутатов. При этом 655 народных депутатов, или 66% опрошенных, назвали Ельцина, 480 депутатов (48,3%) назвали Собчака и только 411 депутатов (41,3%) назвали Горбачева. Назарбаев получил в этом опросе 372 голоса (37,4%), а Кравчук – только 37 голосов (3,7%). Фамилию Н. Рыжкова внесли в свой список только 24 депутата, а фамилию Бурбулиса – 15 депутатов.
Но и в поведении Бориса Ельцина на съезде не было видно той уверенности в себе и того подъема, которые мы видели в августе 1991 г. Вскоре после съезда, когда никакой новой системы органов власти ни в СССР, ни в РСФСР еще не было создано, Ельцин принял решение уехать на отдых в Сочи. Он вернулся в Москву только в октябре. Это решение Президента России вызвало недоумение и протесты в его собственном окружении: как можно отдыхать, когда надо реализовать одержанную над путчистами и Горбачевым победу? Но Ельцину нужно было оценить и понять свое новое положение в стране и соответственно выработать свою линию поведения. «В политике все имеет значение, – писал Ельцин позднее в своих мемуарах. – Начиная с моего «знаменитого» сочинского отпуска в сентябре 91-го, я пытался осмыслить то, что произошло. Я чувствовал, что в нашей истории действительно наступила новая эпоха. Какая – еще никто не знал. Но я знал, что впереди неимоверно трудное, тяжелое время, в котором будут и взлеты, и падения. В политике, в том числе и для меня лично, наступил новый, резкий поворот. Я бы сказал, поворот невиданный по своей резкости. Поэтому, находясь в отпуске, я был в довольно напряженном состоянии, хотя внешне и старался расслабиться. Настолько были неожиданными все произошедшие события. Мне была ясна основная линия дальнейших дел в стране: какой-то новый договорный процесс республик, какая-то чехарда с новыми горбачевскими назначениями. Но на этом фоне главное было определиться в своем собственном окружении, сделать какой-то рывок, резко прибавить обороты в российском правительстве, привести другие ключевые фигуры»[270]. Новыми «ключевыми» фигурами, которых вскоре выдвинул Б. Ельцин, стали такие люди, как Геннадий Бурбулис, Александр Шохин, Анатолий Чубайс и Егор Гайдар.
Союзный парламент завершил свою недолгую жизнь и деятельность в сентябре 1991 г. Но как народный депутат СССР, избранный от одного из московских избирательных округов, я мог еще в 1992 г. посещать заседания российского советского парламента – с правом совещательного голоса. Как известно, российский Верховный Совет и российский съезд народных депутатов продержались до октября 1993 г., но конец этого парламента оказался еще более драматическим, чем конец советского союзного парламента.
Неудача Ново-Огаревского процесса
В то время как Борис Ельцин отдыхал в Сочи и занимался – после отставки Ивана Силаева – формированием нового состава Правительства Российской Федерации, Михаил Горбачев создавал один за другим все новые и новые проекты Союзного Договора. Еще в начале сентября 1991 г. было решено подготовить отдельно и как можно быстрее договор об экономическом сообществе бывших советских республик. Переговоры на эту тему шли довольно успешно, и в них участвовали даже представители или наблюдатели Прибалтики, независимость которых была признана не только Государственным Советом СССР, но и 46-й сессией Генеральной Ассамблеи ООН. 1 октября 1991 г. руководители делегаций от 12 бывших союзных республик парафировали в Алма-Ате Договор об экономическом сообществе, а три республики даже подписали этот договор. 18 октября этот договор подписали еще 8 бывших союзных республик, включая Белоруссию, Казахстан, Узбекистан и Россию. Подписал Договор об экономическом сотрудничестве и М. Горбачев. Медлить было нельзя, так как от нарушения привычных экономических связей страдали все. На всей территории разрушающегося Союза действовал еще советский рубль, и не только на Украине и в Казахстане, но и в Прибалтике приняли к сведению и к обращению новую купюру достоинством в 200 рублей, которую пустил в оборот осенью 1991 г. Центральный банк СССР. Конечно, каждая из республик торопилась как-то закрепить и развить свою экономическую самостоятельность. Во всяком случае, поток налоговых поступлений в союзный бюджет из бывших союзных республик почти иссяк. Но в стране были единая транспортная система, единая система нефтепроводов и газопроводов, единая электроэнергетика, единые системы связи, единое информационное пространство. С этим нельзя было не считаться. Едиными были все еще и Вооруженные Силы. Договор об экономическом сообществе содержал признание в том, что «основой подъема экономики является частная собственность, свобода предпринимательства и конкуренция». При этом государства – члены Экономического сообщества обязывались обеспечить для хозяйственной деятельности одинаковый правовой режим и свободное, т.е. беспошлинное, перемещение товаров и услуг. Это было важное нововведение, однако для многих участников соглашения оно звучало пока еще как пожелание, так как для частного предпринимательства здесь еще не были созданы минимально необходимые условия.
Но Горбачев торопил политическое соглашение. В своих мемуарах он на десятках страниц излагает подробности переговоров в Ново-Огареве и в Кремле с политическими деятелями республик, с предпринимателями, с аграриями, с западными лидерами; эти переговоры велись непрерывно и в октябре, и в ноябре 1991 г. От идеи федерации Горбачев сравнительно легко перешел к идее конфедерации. Ключевую роль играла во всем этом процессе позиция Бориса Ельцина и Леонида Кравчука, и Горбачев не терял надежды договориться или уговорить этих двух лидеров. Н. Назарбаев и И. Каримов были согласны и на создание государства с более сильным центром. Отвечая 1 ноября на вопросы газеты «Московские новости», Горбачев заявил, что он продолжает верить в успех Ново-Огаревского процесса, и в частности в союз России и Украины. «Необходимость революции умов, – отмечал Горбачев, – вот что всегда определяло мое политическое поведение. Я вынужден был с этим считаться и считаюсь. Я все же лучше других представляю замысел перестройки, не все, что обрисовано в политических документах, охватывает масштаб и глубину задуманных преобразований. Надо было менять систему, я к этому пришел. Но если бы с самого начала, не подготовив общество, так поставить вопрос, ничего бы не получилось. Я знал – дело связано с переходом к новым формам жизни, что приведет к столкновениям. Посмотрите на действующих лиц путча – они поняли, что от них уходит присвоенная без мандата народа власть». На вопрос, готов ли он возглавить новое Союзное государство с меньшим объемом властных полномочий, Горбачев ответил: «Да, я вижу себя в этой новой роли и от активной политической деятельности отходить не собираюсь. Свою ношу понесу до конца»[271]. Но революция умов происходила осенью 1991 г. не совсем в том направлении, в каком хотел бы ее направить М. Горбачев. Поведение Горбачева в эти недели удивляет даже автора его апологетической биографии Андрея Грачева. Он писал: «С доверчивостью, непростительной для опытного политика и характерной скорее для не желающего поверить в неотвратимость печальной развязки неизлечимо больного человека, Горбачев принимал незначительные тактические победы на заседаниях Госсовета за продвижение к завоеванию решающего стратегического рубежа, не сознавая или боясь признаваться самому себе, что он имеет дело с линией горизонта. Может быть, именно поэтому он с такой жадностью ловил обнадеживающие реплики Ельцина – тот вплоть до ноября принимал активное участие в обсуждении структуры будущего Союза, приносил на каждое очередное заседание поправки к тексту Договора и даже одергивал скептиков, иронизировавших на счет неблагозвучности названия ССГ – Союз суверенных государств. «Ничего, привыкнут», – говорил Ельцин.
Прервав ненадолго свои труды над проектами Союзного Договора, М. Горбачев 30 октября 1991 г. вылетел в Мадрид на большую мирную конференцию по Ближнему Востоку. В последний раз он пожимал здесь руки западным лидерам как глава СССР. На совместной с Дж. Бушем заключительной пресс-конференции Горбачеву задали вопрос: «Михаил Сергеевич, кто Вас сейчас замещает в Москве?!» «Никто», – ответил Горбачев. Собравшихся в Мадриде журналистов гораздо больше волновали события в Москве, чем на Ближнем Востоке[272].
4 ноября 1991 г. на заседании Госсовета СССР в Кремле Горбачеву удалось, казалось бы, добиться важного продвижения вперед: речь шла о создании в Союзе суверенных государств единой армии. Даже Ельцин заявил здесь, что Россия никогда не пойдет на создание собственной армии, а поддержит создание единых Вооруженных Сил. Когда зашел вопрос о МИДе, Ельцин также сказал, что Россия «не рвется» создавать за рубежом свои посольства. 14 ноября на заседании Госсовета в Ново-Огареве, как под нажимом, так и благодаря уступкам Горбачева, главы семи республик договорились до конца года подписать соглашение о создании единого конфедеративного государства. Это были Россия, Беларусь, Кыргызстан, Казахстан, Туркменистан, Узбекистан и Таджикистан. В зале, где результатов заседания ждали десятки журналистов и телеоператоров, объявление об этом сделал не Горбачев, а Ельцин. «Трудно сказать, какое число государств войдет в Союз, – сказал Ельцин, – но у меня твердое убеждение, что Союз будет!» Ельцина поддержал Назарбаев: «Казахстан всегда стоял за сохранение Союза, не того, который был, а союза, который реально сегодня существует, это союз суверенных государств – самостоятельных и равноправных». Более подробно о достигнутом предварительном соглашении говорил Горбачев: в ССГ будут свой парламент, свое правительство, своя армия и свое высшее должностное лицо – президент, который будет избираться гражданами республик, входящих в Союз.
Горбачев торопился закрепить успех, и он назначил на 25 ноября новое заседание Госсовета, на котором лидеры хотя бы семи союзных республик должны были парафировать текст нового Союзного Договора. Горбачев объявил об этом журналистам еще до начала заседания. Но он слишком поспешил. Первым на заседании выступил Ельцин. Он заявил, что в российской позиции возникли «новые моменты», которые не позволяют ему парафировать проект договора в том виде, в каком он представлен. Ельцина поддержали В. Шушкевич и И. Каримов. Лидеры Украины и Азербайджана вообще не приехали в Ново-Огарево. Разгневанный Горбачев покинул заседание и поднялся в свой кабинет. Назревал скандал, которого, однако, никто не хотел. Уговаривать Горбачева отправились Ельцин и Шушкевич. «Ну вот, нас делегировали на поклон – к царю, к хану», – сказал, входя в кабинет Президента СССР, Борис Ельцин. «Ладно, ладно, царь Борис», – ответил Горбачев. Была выработана компромиссная формулировка о том, что проект Договора будет направлен на обсуждение в парламенты республик. Об этом Горбачев и сообщил собравшимся в Ново-Огареве журналистам. Самый последний вариант Союзного Договора был опубликован в газетах «Известия» и «Правда» 27 ноября 1991 г. Комментарии и российских, и западных наблюдателей были в эти дни крайне пессимистическими. И Горбачев, и Ельцин отдельно друг от друга сообщили прессе, что они «не мыслят Союза без Украины». При этом Ельцин сказал, что «надо будет сделать все, чтобы убедить украинцев присоединиться к Союзному Договору». Но он сделал при этом оговорку, на которую в те дни никто не обратил особого внимания: «Если этого не получится, надо будет подумать о других вариантах»[273].
Антикоммунистическая кампания в России
В то время как Горбачев был занят поисками новых формул Союзного Договора, а Ельцин формировал новый состав российского правительства, в российской печати, а также в структурах Верховного Совета РСФСР начала набирать силу новая антикоммунистическая кампания. Сама Компартия, деятельность которой была приостановлена, не давала для этого никакого повода. Да, конечно, продолжали выходить в свет многие коммунистические издания, в том числе газеты «Правда», «Советская Россия», «Гласность», но они сохраняли предельную лояльность к новым органам власти. 5 сентября 1991 г. Владимир Ивашко собрал остатки Секретариата ЦК КПСС, чтобы принять формальное решение о роспуске аппарата ЦК КПСС и всех партийных органов, – «считаясь с реальностью». Без работы остались около 170 тысяч профессиональных работников партийного аппарата, которые нуждались в помощи и трудоустройстве. Эти люди должны были получить необходимые документы, которые позволяли бы им найти новую работу или оформить пенсию. Для этих целей была создана ликвидационная комиссия во главе с Валентином Купцовым, которая получила несколько помещений на улице Куйбышева и на Старой площади и разрешение работать до 10 ноября 1991 г. Еще 25 августа Борис Ельцин издал указ о передаче всех зданий и имущества КПСС в государственную собственность Российской Федерации. Но этот указ был некорректен с юридической точки зрения, так как деятельность КПСС была не запрещена, но лишь приостановлена. Для окончательного решения вопроса о собственности КПСС необходимо было решение судебных инстанций. Общее имущество КПСС было очень велико. По данным Прокуратуры РСФСР, в собственности КПСС значились на 1 августа 1991 г. 4228 административных зданий, более 180 общественно-политических центров, 16 институтов по общественно-политическим исследованиям, 41 учебное заведение, 134 гостиницы, 145 автобаз, 840 гаражей, 23 санатория и дома отдыха, а также тысячи загородных дач и дачных комплексов. В различного рода банках страны на счетах КПСС имелось более 5 млрд. рублей и около 150 миллионов долларов[274]. Я не упоминаю в этом перечне больницы и поликлиники, так как они продолжали работать, тогда как большая часть других зданий и учреждений, принадлежащих КПСС, стояли опечатанными. Именно вопрос об имуществе КПСС стимулировал новую антикоммунистическую кампанию. Некоторые газеты писали даже о том, что, кроме взятых под контроль в банках легальных партийных средств, у КПСС имеется большая сеть нелегальных финансовых структур и «касс», в которых запрятаны десятки млрд. рублей, много золота, валюты, бриллиантов и т.п. Все эти богатства были якобы заблаговременно укрыты не только на территории Союза, но и за границей.
Наиболее активно выступали против КПСС писатели, правда, не самые известные. Московский писатель-сатирик Александр Иванов требовал от Ельцина решительно изгонять с государственной службы всех людей, уличенных в симпатиях к коммунистической идее. Коммунистов надо искоренять, беря пример с Пиночета в Чили. Иванов считал, что главным критерием для государственного служащего должен быть антикоммунизм. Писатель из более молодых Леонид Шорохов истерически восклицал: «Всегда и везде, сколько себя и других помню: «мы» и «они». «Мы» – это нормальные люди, трудящиеся; «они» – это паразиты, коммунисты. Власть имущих, конечно, ни один народ не любит, но так, как в России поганых их ненавидели, – это заслужить надо. Десятками миллионов людей КПСС воспринималась как враг злейший, поработитель хуже чужеземного, хуже Гитлера. Ленины да Сталины, Бухарины да Троцкие, Пельши да Брежневы – не русские, не грузины, не латыши, они коммунисты, денационализированный элемент, перекати-поле, маргиналы. И выбивали они по преимуществу РУССКИЙ интеллект, РУССКОЕ национальное самосознание, РУССКИЙ нравственный дух... Не христиане и не нехристи, шваль советская!»[275]. Еще одна писательница, Олеся Николаева, использовала не политическую ругань, а библейские образы. «У меня, – писала она, – есть общее ощущение некоего преднамеренного хитроумного замысла и тончайшего расчета. Но кто придумал, подстроил и разыграл? КТО? Уж не сам ли бывший генсек? Но сия стратегия разворачивалась выше человеческого «могу», на уровне народной, мировой судьбы. И потому дождевая вода московского неба покрывала мятежников подобно библейским волнам Черного моря, потопившего фараоновы колесницы, почти уже настигавшие богоспасаемый народ. Мы прощены! Россия прощена и помилована, выведена из земли Египетской, 74-летнего Вавилонского плена. Призрак, сильно припозднившийся в своих европейских прогулках, прянул во тьму и исчез с первым же петушиным криком. Пора приниматься за свои дела: сеять хлеб, строить жилища, молиться, учить древнегреческий»[276].
Не отставали от писателей и многие ученые, в том числе и активные еще недавно члены партии. Основатель и директор научно-технического комплекса «Микрохирургия глаза», член КПСС с 1957 г., народный депутат СССР от КПСС Святослав Федоров писал: «Еще в 1917 г. в России была создана империя зла и в качестве ее главного идола везде поставлен, повешен, нарисован, вычеканен, вылеплен Ленин. Создана новая религия, основой которой служат три главных принципа человеческих отношений: обожать и пресмыкаться перед высшими; ненавидеть и завидовать тебе; понукать и подавлять подчиненного тебе. Только при выполнении этих правил нам было обещано жалкое существование в этой стране... Для Главного Идола была сооружена гробница, куда регулярно должны были приходить идолопоклонники, произнося клятву следовать его человеконенавистническим наказам... Ритуальные дома для идолопоклонства назывались райкомами, а в городах – горкомами. Отрывая людей от труда и отдыха, их заставляли молиться Идолу и его учению. Это называлось “проводить собрание”»[277]. Самый известный советский офтальмолог, вернувший зрение десяткам тысяч людей, признавался, что он прозрел сам только за три дня августовского путча.
Большое число недавних членов КПСС публично заявляли о своем разрыве с КПСС. Были случаи публичного сожжения партийных билетов. На Арбате в Москве некоторые иностранные коллекционеры покупали эти билеты. Сначала они стоили 100 долларов, потом цена упала до 10 долларов за штуку.
Призывы к организации суда над КПСС, наподобие Нюрнбергского процесса в 1946 г., не имели, однако, успеха. В конце концов, почти все новые российские лидеры были еще недавно активными членами КПСС и делали свою карьеру именно в партийных структурах, на кафедрах научного коммунизма или в партийной печати. Вместо суда было решено провести парламентские слушания, цель которых была определена в проекте обращения к Президенту РСФСР: принять меры, не допускающие на территории РСФСР деятельности КПСС и КП РСФСР как организаций, принявших участие в насильственном изменении конституционного строя РСФСР, разжигании социальной и национальной розни»[278].
Парламентские слушания открылись во вторник, 22 октября, в Белом доме под председательством секретаря Президиума Верховного Совета РСФСР Сергея Филатова. Первым на слушаниях выступил Генеральный прокурор РСФСР Валентин Степанков, потом держал речь министр юстиции России Николай Федоров. Затем с обвинениями в адрес КПСС выступили Андрей Козырев, Юрий Афанасьев, Юрий Карякин, Николай Травкин, Глеб Якунин. Кроме Г. Якунина, все эти ораторы еще недавно были активными членами КПСС. От КПСС на слушаниях присутствовал один лишь Валентин Купцов, которому разрешили выступить, но всего в течение 10 минут. Многочисленные участники этих слушаний готовились к продолжительной работе. Газета «Известия» писала: «Начавшиеся в российском парламенте слушания будут, очевидно, долгими и обстоятельными. Опыта проведения подобных мероприятий, естественно, ни у кого нет. И очевидно, правы депутаты Ю. Афанасьев, Н. Травкин, Лев Пономарев, подчеркнувшие настоятельную необходимость обеспечения расследования законодательной базой, а также указавшие на необходимость четкого определения конечной цели этих слушаний»[279].
Однако как раз долгие и обстоятельные слушания не входили в планы организаторов данного мероприятия. Слушания продолжались всего три дня и завершились принятием обращения к Б. Ельцину о запрещении КПСС как политической партии. Российский президент не стал особенно медлить и 6 ноября, как раз перед 74-й годовщиной Октябрьской революции, подписал указ «О деятельности КПСС и КП РСФСР», в котором говорилось: «...именно на руководящих структурах КПСС, фактически поглотивших государство и распоряжавшихся им как собственным инструментом, лежит ответственность за исторический тупик, в который загнаны народы Советского Союза, и тот развал, к которому мы пришли. Деятельность этих структур носила явный антинародный, антиконституционный характер, была прямо связана с разжиганием среди народов страны религиозной, социальной и национальной розни, посягательствами на основополагающие, признанные всем международным сообществом права и свободы человека и гражданина. Закономерным финалом политический деятельности ее стал антиконституционный переворот 19 – 21 августа с.г., поддержанный руководством КПСС... Стало очевидным, что пока будут существовать структуры КПСС, не может быть гарантий от очередного путча или переворота... Учитывая, что КП РСФСР в установленном порядке не зарегистрирована, а регистрация КПСС ранее прямо управлявшимися ЦК КПСС государственными органами СССР осуществлена с грубыми нарушениями закона и не носит для РСФСР преюдициальной силы, на основании и во исполнение статей 7 и 121-4 Конституции РСФСР постановляю:
1. Прекратить на территории РСФСР деятельность КПСС, КП РСФСР, а их организационные структуры распустить.
2. Государственным органам исполнительной власти РСФСР... исключить преследование граждан РСФСР за факт принадлежности к КПСС и КП РСФСР.
3. Имущество КПСС и КП РСФСР на территории РСФСР передать в собственность государства»[280].
Данный указ, в сущности, закреплял и оправдывал уже совершенные действия. Он был воспринят общественностью относительно спокойно, а во многих случаях даже с некоторым облегчением. Десятки тысяч активистов КПСС уже успели перейти на сторону нового режима, и серьезное судебное разбирательство было не в их интересах. Я уже не говорю о бывших секретарях ЦК и членах Политбюро, которые продолжали занимать высокие или высшие государственные посты в России и в союзных республиках. Газета «Советская Россия» опубликовала заявление группы секретарей ЦК Компартии РСФСР, в котором, в частности, говорилось: «Считаем необходимым заявить, что ЦК КП РСФСР, коммунисты России, хотя и видели явную необоснованность ранее выпущенных указов о приостановке деятельности партии и национализации ее имущества, тем не менее выполняли требования этих указов, не предпринимали шагов, которые могли бы быть квалифицированы как деятельность, направленная на еще большее обострение кризиса и создание условий для нового антинародного переворота... Мы считаем, что сознательное уничтожение КПСС, с которой связали свою судьбу десятки миллионов людей – честных тружеников, высококвалифицированных специалистов, выдающихся деятелей науки, искусства, народного образования, защитников Родины, – это серьезный удар по демократии, нарушение прав и свобод граждан. Принятый указ ставит под угрозу только еще разворачивающийся в стране процесс нарождения истинно демократических начал, становление гражданского общества»[281].
Газета «Правда» опубликовала 22 ноября письмо шести известных юристов с разбором указа Ельцина с точки зрения законов и Конституций СССР и РСФСР. Отметив многие юридические огрехи указа, юристы отметили и его политическую несостоятельность.
Три главные газеты коммунистов после короткого перерыва в конце августа продолжали издаваться осенью 1991 г. Однако все прежние областные и региональные партийные газеты либо были закрыты, либо изменили общественную и политическую позицию, часто при той же самой редакционной коллегии. Главный теоретический журнал КПСС «Коммунист» стал отныне журналом «Свободная мысль», причем журналом весьма интересным. Журнал «Партийная жизнь» превратился в «Деловую жизнь». «Известия Советов депутатов трудящихся» стали просто газетой «Известия», и она оказалась одним из наиболее яростных антикоммунистических и антисоветских изданий. Не изменили свое название многие из наиболее популярных комсомольских изданий. В органы антикоммунистической и антисоциалистической пропаганды превратились многие партийные газеты, не изменившие своих названий, например «Московская правда», некоторые «Коммуны», «Звезды» или газеты с названием «Рабочий путь», «Знамя» и т.д. Я опять-таки не хотел бы комментировать эти изменения, так как мотивы здесь были очень различны. Еще в конце 1990 г. на Украине было решено издавать партийный журнал «Позиция», который ставил бы своей задачей не только борьбу с антикоммунистической и националистической пропагандой, но и выработку новой, лишенной догматизма социалистической идеологии. Редактор этого журнала попросил меня письменно ответить на 28 вопросов, характер которых ясен уже из первых трех:
«1. Рой Александрович, наша страна охвачена кризисом во всех сферах жизни. Для того чтобы излечить больного, следует определить причину болезни. Закономерны, думается, и поиски начала этой болезни. Одни теперь пытаются найти истоки кризиса в Октябрьской революции, другие идут дальше и называют виновными марксизм, коммунистическую идеологию. Что Вы можете сказать о причинах нынешнего положения в Советском Союзе?
2. Во многих своих книгах Вы писали о личности и роли в советской истории В.И. Ленина. В прошлом из его образа делали лубочную картинку с «добрым дедушкой Ильичем», а теперь, впав в другую крайность, некоторые историки и политики стремятся изобразить его кровожадным тираном. Не возникает ли у Вас желания написать объективную книгу, посвященную Ленину?
3. Еще не так давно Вы считались диссидентом, а теперь Вы член ЦК КПСС. В то же время многие из тех, кто ранее выступал против Вас, ныне оказался в оппозиционном Компартии лагере. Не кажется ли Вам странной подобная ситуация?»
Я немало поработал над ответами к этому письменному интервью и только в середине июня 1991 г. отправил их в редакцию. Однако вместо номера журнала с моей публикацией я получил осенью новое письмо от главного редактора. «Здравствуйте, Рой Александрович! – говорилось в письме. – Шлем Вам привет из Харькова и с печалью сообщаем, что журнала «Позиция», с которым Вы любезно согласились сотрудничать, больше не существует. Он, как и многое другое, оказался жертвой августовского переворота. Бумага журнала экспроприирована. И хотя нам разъяснили, что журнал и его сотрудники ни в чем не виноваты и никаких претензий к ним нет, от «Позиции» тем не менее осталась только память – как теперь оказывается, благодарная у многих его бывших читателей... В заключение сообщаем, что костяк редакции журнала удалось сохранить, приняв предложение взяться за организацию нового журнала – «Акционерное дело». Хотя, как Вы понимаете, это совсем другой журнал».
Антикоммунистическая пропаганда в печати продолжалась в 1992 – 1993 гг. Однако ее характер существенно изменился. Место эмоций стали заменять факты, хотя и вырванные часто из исторического контекста. Дело в том, что конфискация имущества КПСС привела к переходу в руки противников КПСС основных партийных и государственных архивов, в том числе и самых секретных. В результате началась систематическая публикация документов и материалов, которые проливали свет на многие далеко не самые светлые страницы не только из эпохи сталинизма или времен Хрущева и Брежнева, но и первых лет Советской власти. Речь шла в данном случае не только об актах «красного» террора, который можно было бы оценить как ответные акции на злодеяния «белого» террора, но и о массовых репрессивных акциях, которые не могли иметь никакого оправдания, кроме желания уничтожить как можно больше не только реальных, но и потенциальных противников Советской власти и коммунистической идеологии. О некоторых или даже о большинстве подобных акций писали и раньше в белоэмигрантской и диссидентской печати. Но советская печать и историческая наука отвергали все это как «домыслы» и «клевету» антисоветской печати. Теперь они становились документально доказанными фактами. Если раньше все плохое в первые годы Советской власти списывалось на условия гражданской войны, то теперь приходилось пересматривать причины самой Гражданской войны и ее продолжительности. Я не буду углубляться в разбор этих обстоятельств, которые качественно изменили не только характер, но и действенность антикоммунистической пропаганды. Вместе с группой единомышленников я принял участие в создании новой левой, демократической и социалистической партии. Учредительный съезд этой партии, получившей название Социалистической партии трудящихся – СПТ, состоялся уже в октябре 1991 г. Наша партия работала успешно в 1992 и 1993 гг., и она помогла восстановлению КПРФ и проведению восстановительного съезда этой новой Коммунистической партии. Однако мы не стали союзниками или партнерами КПРФ.
Последние недели жизни Советского Союза
Конец Ново-Огаревского процесса
К концу ноября 1991 г. Ново-Огаревский процесс зашел в глухой тупик, и никаких новых проектов Союзного Договора никто не предлагал и не обсуждал. После крушения КПСС, которая была несущей конструкцией и в системе Советской власти, и в управлении экономикой, начали рушиться еще в сентябре и октябре многие другие опорные структуры Союза. Комитет государственной безопасности СССР в его прежнем виде был разрушен. Все воинские части КГБ перешли в распоряжение Министерства обороны. Пограничные войска были выделены в самостоятельную Федеральную пограничную службу. В самостоятельную службу в течение короткого времени превратилась и внешняя разведка, а также Управление правительственной связи. Управление охраны было передано формально в непосредственное распоряжение Президента СССР, но фактически подразделения этого Управления перешли в распоряжение Президента Российской Федерации и президентов других республик Союза. За счет союзных подразделений КГБ был укреплен Комитет государственной безопасности РСФСР. Среди прежних российских органов власти такого комитета вообще не было, как и российского министерства обороны. Теперь в российском правительстве создавались полноценные силовые структуры. Значительная часть сотрудников КГБ СССР старших возрастов, включая большинство генералов, была отправлена в отставку и на пенсию, а весь этот Комитет стал называться к концу ноября Межреспубликанской службой безопасности. Даже республиканский КГБ был вскоре преобразован в Агентство федеральной безопасности – АФБ. Возглавлять это Агентство в ранге министра РСФСР было поручено генерал-майору Виктору Иваненко. Все прежние идеологические службы КГБ, которые входили в знаменитое Пятое управление, были фактически ликвидированы. К началу 1991 г. в штате КГБ СССР имелось, по данным Вадима Бакатина, 513 тысяч сотрудников. К концу года в штате разного рода органов безопасности осталось 140 тысяч штатных сотрудников. Около 400 генеральских должностей было ликвидировано. В личном подчинении у Президента СССР М. Горбачева оставались в ноябре 1991 г. только его личная охрана, часть охраны Кремля, а также знаменитое спецподразделение «Альфа».
Осенью 1991 г. были существенно укреплены все подразделения и службы Верховного суда и Прокуратуры РСФСР. Но в это же время быстро распадались соответствующие подразделения и службы Верховного суда и Генеральной прокуратуры СССР. Лишь один необычный эпизод привлек к ним общее внимание. 4 ноября 1991 г. начальник управления по надзору за исполнением законов о государственной безопасности Прокуратуры СССР Виктор Илюхин возбудил уголовное дело против Президента СССР Михаила Горбачева, который был обвинен в измене Родине. 5 ноября 1991 г. В. Илюхин передал копию своего постановления не только в КГБ для расследования, как это обычно в таких случаях делалось, но и в газету «Правда». 6 ноября приказом Генерального прокурора СССР Н. Трубина В. Илюхин был уволен из органов прокуратуры. Это решение публично поддержал и руководитель Межреспубликанской службы безопасности В. Бакатин. Однако вскоре распалась и вся Генеральная прокуратура СССР.
В ноябре 1991 г. Борис Ельцин принимал и подписывал один за другим указы по преобразованию разного рода союзных структур в структуры РСФСР. Так, например, 21 ноября Ельцин подписал указы «О Государственном комитете по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации стихийных бедствий при Президенте РСФСР» и «О создании Российского научного центра “Курчатовский институт”». Речь шла, однако, не о создании новых учреждений, а о новом подчинении уже существующих учреждений и структур. Такой же характер имел и указ Ельцина под № 228 о восстановлении Российской академии наук как высшего научного учреждения России. О научных учреждениях, которые входили раньше в состав Академии наук СССР, но располагались в Казахстане или на Украине, должны были заботиться теперь власти этих республик.
Процессы распада затронули, естественно, и все военные структуры. Офицеры и генералы были обеспокоены, но ждали решения судьбы своих подразделений и своей собственной судьбы от политиков. Осложнились, конечно, и все вопросы, связанные с финансированием государственных и военных учреждений. 15 ноября Б. Ельцин издал указ о прекращении финансирования союзных министерств. Остатки этих министерств еще работали в своих зданиях, но под контролем российских органов исполнительной власти. Теперь аппараты союзных министерств должны были или самоликвидироваться, или войти в состав российских министерств. Налоговые отчисления из регионов в союзную казну уже не поступали. Большая часть этих средств поступала в российскую казну. Российское руководство попыталось взять под свой контроль и деятельность Государственного банка СССР со всеми его подразделениями. Российское правительство объявило о предстоящей в ближайшие недели радикальной экономической реформе и либерализации цен. Было очевидно, что при единой денежно-финансовой системе эта реформа неизбежно и значительно поднимет уровень цен на все товары не только в России, но и во всех союзных республиках. Но в Белом доме это никого не беспокоило. Товаров в магазинах не было почти никаких, а на пороге стояла зима, которая обещала быть для народов России и СССР самой трудной со времен Великой Отечественной войны.
Михаил Горбачев работал в конце ноября и в начале декабря 1991 г. в своем кабинете в Кремле; он непрерывно проводил совещания своих помощников и советников, разговаривал по телефону с лидерами республик и с лидерами западных государств, принимал визитеров из-за границы и журналистов. Однако власть Президента СССР не распространялась дальше нескольких зданий Кремля. Именно в эти дни Михаил Горбачев посетил располагавшийся недалеко от его кабинета Особый партийно-государственный архив, где хранились самые важные и самые секретные документы Политбюро. Значительная часть этого архива была вывезена по распоряжению Горбачева на военных грузовиках в здание Генерального штаба. Позднее Горбачев писал в своих мемуарах, что западные лидеры, а также лидеры Индии и арабских стран не только выражали ему свое беспокойство по поводу судьбы СССР и самого Горбачева, но и предлагали материальную и финансовую помощь. Но это были пустые обещания. Еще в начале ноября 1991 г. Михаил Горбачев направил срочное послание британскому премьер-министру Джону Мейджору: «Дорогой Джон! Обращаюсь к Вам как к координатору «большой семерки» со срочной просьбой о финансовой помощи. Несмотря на все принятые меры, валютная ситуация грозит обвалом. До середины ноября нехватка валютных ресурсов для выполнения обязательств по внешнему долгу СССР составляет около 320 млн. долларов и до конца текущего года может достигнуть 3,6 млрд. Все необходимые расчеты были представлены экспертам «группы семи» в Москве 26 – 27 октября. Во избежание нежелательного оборота дела, Джон, прошу о предоставлении нам ликвидных ресурсов в любой приемлемой для Вас форме в сумме 1,5 млрд. долларов, в том числе 320 млн. до середины ноября. Михаил Горбачев. 2 ноября 1991 г.»[282]. Однако на это отчаянное послание Джон Мейджор даже не ответил.
На 1 декабря 1991 г. на Украине был назначен всенародный референдум о будущем Украины. Акт о провозглашении независимости Украины был принят Верховным Советом Украины еще 24 августа 1991 г. Но теперь этот вопрос выносился на решение всего народа. Михаил Горбачев понимал решающее значение референдума на Украине. He только 30 ноября, но даже 1 декабря 1991 г. он дал пространное телеинтервью украинским журналистам, где вспоминал даже о своих украинско-российских корнях и убеждал сохранить Союз. Интервью было передано по союзному телевидению. «Увы, – свидетельствует бывший помощник Горбачева А. Грачев, – эффект от этого выступления был не больше, чем от записанного ночью в Форосе Обращения к гражданам СССР»[283].
Итоги украинского референдума удивили тогда очень многих и повергли М. Горбачева в уныние. За подтверждение Акта Верховного Совета Украины о провозглашении независимости Украины проголосовало 28 миллионов 804 тысячи 71 человек, или 90,32% от принявших участие в голосовании. Российская Федерация признала независимость Украины, и 5 декабря на встрече с Горбачевым в Кремле Ельцин заявил, что без Украины Союзный Договор теряет всякий смысл. Ельцин сообщил Горбачеву о предстоящей 7 – 8 декабря в Минске встрече с лидерами Украины и Белоруссии, но не сказал о повестке дня этой встречи. Дело было не только в боязни помех или в умысле. Окончательной повестки дня для этой встречи еще просто не было. Неизвестно было, с какими предложениями приедет в Минск Леонид Кравчук, у которого с Ельциным в это время были весьма неприязненные отношения. На Украине всерьез опасались каких-либо территориальных претензий со стороны России, особенно в отношении Крыма. Лидер Белоруссии Станислав Шушкевич хотел ограничиться обсуждением лишь экономических проблем, которые возникали для Белоруссии в связи с российской либерализацией цен. Шушкевич не был президентом своей страны, и его полномочия были много меньшими, чем полномочия Ельцина и Кравчука. О своей встрече 5 декабря и Горбачев, и Ельцин писали в своих мемуарах, но совершенно по-разному. В печать из аппарата Президента СССР было передано об этой встрече краткое коммюнике, в котором мы могли прочесть: «Оба президента подчеркнули, что будущий Союз они не мыслят без Украины... Борис Ельцин сказал, что надеется найти взаимопонимание на встрече с руководством Украины в Минске, куда в субботу он вылетает для подписания двустороннего соглашения между Россией и Белоруссией... Президент СССР особо отметил, что не видит альтернативы Союзному Договору. «Уверен, что дальше мы можем успешно двигаться вперед лишь вместе – в Союзе Суверенных Государств», – подчеркнул он. «Мы нашли взаимопонимание с Борисом Николаевичем», – отметил Президент СССР»[284]. Но никакого взаимопонимания между Ельциным и Горбачевым уже не было. На встречах с Горбачевым Ельцин предпочитал молчать, а в своем окружении с раздражением говорил, что Президент СССР неадекватен сложившейся обстановке и утратил ощущение реальности. Ту формулу ССГ, за которую так рьяно ратовал Михаил Горбачев, Ельцин расшифровал как «Союз Спасения Горбачева»[285].
Урочище Вискули. Беловежская Пуща. 7 – 8 декабря 1991 г.
О встрече трех лидеров в Беловежской Пуще имеется большая литература. О событиях этих двух дней в Белоруссии говорили и писали позднее все участники совещания. В мемуарах М. Горбачева излагается его версия, которая отражена и в заголовках разделов: «Вероломство» и «Черные дни Союза и России». Ельцин написал о том же в разделе под скромным заголовком «Беловежская Пуща»[286]. Л. Кравчук с гордостью говорил и писал позднее, что именно он был главным противником Союза и Союзного Договора: «Ельцин положил текст Договора на стол и передал вопрос Горбачева: «Подпишете ли вы этот документ, будь то с изменениями или без них?» Сам он сказал, что подпишет только после меня. Таким образом, судьба договора зависела целиком от Украины. Я ответил: «Нет». Тут же встал вопрос о подготовке нового договора. Специалисты работали над ним всю ночь. Подписали документ быстро, без каких-либо обсуждений и согласований. Оказывается, можно все решать оперативно, если на дороге нет бревна, которое называется Центром»[287]. С. Шушкевич признавал, что он не был инициатором нового договора: «Я предложил принять трехстороннее коммюнике на уровне совета Горбачеву. То, что мы изначально предлагали, было значительно мягче подписанного в итоге в Вискулях соглашения. Почему была выбрана именно резиденция в Вискулях? Она строилась специально для высокопоставленных лиц. Оборудована средствами спецсвязи, рядом военно-воздушная база. Я сам впервые был в этой резиденции. Надо отдать должное нашему правительству – оно все сделало по высшему разряду. Мне оставалось делать вид, что я здесь хозяин и я всех приглашаю...»[288].
В делегацию России, которая отправилась в Белоруссию, кроме самого Ельцина, вошли Геннадий Бурбулис, Сергей Шахрай, Егор Гайдар, Андрей Козырев и помощник Ельцина Виктор Илюшин. От Белоруссии здесь был также премьер Вячеслав Кебич, от Украины премьер Владимир Фокин. Журналисты были от каждой стороны, но их было немного, и о подробностях встречи они узнали позже других, да и связи с редакциями у них не было. Небольшая охрана была у Шушкевича и Кравчука, но Ельцин привез с собой больше двадцати человек охраны во главе с Александром Коржаковым. Встреча проходила в главном охотничьем павильоне этого лесного заповедника. Рядом были коттеджи для жилья, баня, охотничий домик, хозяйственный блок. На охоту ходили только Кравчук и Фокин. Обо всех принципиальных вопросах лидеры трех государств договорились уже вечером 7 декабря. Но окончательный и официальный документ было поручено сделать в течение ночи рабочей группе. Основные формулы шлифовал юрист С. Шахрай. Записывал все Е. Гайдар, у которого был самый хороший почерк. Президенты и премьеры провели большую часть ночи в бане. «Наша шестерка, – как вспоминал С. Шушкевич, – дав задание рабочей группе, отправилась в баню. В бане нас было больше чем шестеро. С Борисом Николаевичем, например, были люди из его охраны. Но разговоры мы вели банной «шестеркой». Хотя наутро нужно было решать судьбу страны, чувства величественности события ни у кого не было. Кроме, пожалуй, Бурбулиса[289]. Пока президенты и премьеры парились в бане, рабочая группа завершила составление документа. Как вспоминал позднее Сергей Шахрай, «была уже поздняя ночь, и Козырев подсунул текст под дверь не той дачи, где была машинистка. Утром пришлось документ срочно искать и печатать. К нам уже присоединилась украинская делегация, мы делали пункт договора, несли его в зал, где сидели лидеры, его возвращали с поправками, перепечатывали, размножали на факсе. В таком ритме шла работа. В течение дня документ родился»[290]. Формулу о том, что СССР «как геополитическая реальность» прекращает свое существование, придумал Г. Бурбулис. Понятие «Содружество» предложил Л. Кравчук, который даже на бумаге не хотел видеть слова «Союз». Текст Соглашения составил всего две машинописные страницы. В преамбуле говорилось: «Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация (РСФСР), Украина, как государства-учредители Союза ССР, подписавшие Союзный Договор 1922 г., далее именуемые Высокими Договаривающимися Сторонами, констатируем, что Союз СССР, как субъект международного права и геополитическая реальность, прекращает свое существование». Статья 1 Соглашения гласила: «Высокие Договаривающиеся Стороны образуют Содружество Независимых Государств». В статье 2 Соглашения говорилось: «С момента подписания настоящего Соглашения на территориях подписавших его государств не допускается принятие норм третьих государств, в том числе бывшего Союза ССР». В статье 14 устанавливалось, что местом пребывания координирующих органов Содружества является город Минск, а деятельность органов бывшего Союза СССР на территории государств – членов Содружества прекращается». Соглашение подписали: от Беларуси – С. Шушкевич и В. Кебич, от РСФСР – Б. Ельцин и Г. Бурбулис, от Украины – Л. Кравчук и В. Фокин[291].
Прямо из урочища Вискули участники встречи сообщили о ликвидации СССР и учреждении СНГ сначала Президенту США Дж. Бушу, а потом Президенту СССР М. Горбачеву. Этот порядок информирования не был преднамеренным. Станислав Шушкевич долго не мог дозвониться до Горбачева по специальной связи, а Андрей Козырев звонил в США по обычному междугороднему телефону. В аппарате американского президента не сразу поняли, о чем идет речь. Кроме главного Соглашения, лидеры трех республик подписали и два заявления по более конкретным вопросам. Были и соглашения, которые в Вискулях решили не записывать на бумаге, например о судьбе Михаила Горбачева, хотя полемика по этому вопросу продолжалась дольше, чем о схемах обороны СНГ.
Первые дни после Беловежских соглашений
Часть ночи с 8 на 9 декабря и утро 9 декабря Михаил Горбачев провел в непрерывных телефонных разговорах со своими помощниками и советниками, потом вызвал к себе не только Ельцина, но также Шушкевича и Кравчука, но разговаривать ему пришлось с одним Ельциным, который в 12 часов дня явился в Кремль в сопровождении верного Коржакова. И въезд, и территорию Кремля контролировала служба безопасности российского президента, и только вход на третий этаж прикрывала верная Горбачеву союзная охрана. В кабинете Горбачева уже находился Н. Назарбаев, который почти во всем поддерживал Горбачева. Встреча продолжалась полтора часа, но никаких результатов она не дала. В этот же день М. Горбачев подписал заявление, в котором выразил свое несогласие с документами о создании СНГ как неприемлемыми с политической и правовой точек зрения. «Недопустимо, – заявлял Горбачев, – явочным порядком объявлять о прекращении существования СССР. Судьба Союза не может быть определена волей руководителей трех республик. Вопрос этот должен решаться только конституционным путем с участием всех суверенных государств и учетом воли их народов. Неправомерно и опасно также заявление о прекращении действия общесоюзных правовых норм, что может лишь усилить хаос и анархию в обществе».
Из российских лидеров против Беловежских соглашений выступил только вице-президент РСФСР Александр Руцкой, который узнал о случившемся утром 9 декабря. Явившись к Горбачеву утром 9 декабря, Руцкой назвал Беловежские соглашения государственным преступлением и предложил проявить решительность и арестовать «эту пьяную троицу, подписавшую в угоду США позорный сговор». В своих воспоминаниях А. Руцкой свидетельствовал, что «от таких слов Горбачев даже побелел. Засуетившись, он попрощался со мной и попросил не горячиться, сказал, что не все так страшно, как мне кажется, и положение дел можно спасти»[292]. Тем не менее Руцкой подготовил собственное заявление, крайне резкое и означавшее фактически полный разрыв с Ельциным. Однако политические друзья Руцкого уговорили его не давать этого заявления в печать. В газеты просочилось лишь несколько фраз о «недопустимой скоропалительности» Беловежских соглашений, а также о том, что за распадом Союза может наступить и распад России. А. Руцкой был вице-президентом, и в случае каких-либо неожиданностей он мог занять и пост президента. Об этом его и спросил в середине декабря журналист из французского еженедельника «Пари матч». Руцкой даже испугался: «Не дай Бог, чтобы с президентом что-либо случилось. Я больше всего боюсь потерять его. Я к нему очень привязан: это открытый и благородный человек. Когда мы были избраны вместе, я дал ему слово офицера, что останусь с ним до конца. Я не нарушу этого слова. Что касается возможности возглавить оппозицию, то это немыслимо, пока Президентом России является Ельцин. Мне еще только 44 года, и у меня есть время, дай Бог, возглавить эту страну. А пока я буду набираться опыта рядом с Борисом Ельциным»[293].
Михаил Горбачев сделал несколько заявлений с осуждением Беловежских соглашений 10 и 11 декабря. Вечером 11 декабря он дал пространное интервью главному редактору «Независимой газеты» Виталию Третьякову. Это было большое, но крайне неясное интервью. Что должен делать Горбачев как Главнокомандующий? Как Горбачев понимает национальную политику в новых условиях? Согласится ли он на пост «почетного Президента СНГ»? Что вообще Горбачев собирается делать в ближайшие дни? Горбачев говорил о возможности созыва 6-го съезда народных депутатов СССР, о референдуме, о том, что он готов обслуживать какие-то институты СНГ, но не будет «свадебным генералом». «Мы с Ельциным расходимся только в методах». «Если я увижу, что то, что делается, противоречит моим убеждения, то я еще раз все для себя обдумаю». «Если процесс уходит за пределы того Союзного Договора, который мы разослали, то я не могу разделять ответственность за политику в другой структуре. Я могу взять ответственность в реальной структуре. Нас ждут труднейшие месяцы в нашей истории... Если мы получим образование типа «облака в штанах», то я в эти штаны не влезаю, пусть их носят другие»[294].
К удивлению как зарубежных, так и отечественных наблюдателей, сообщение о кончине СССР было встречено в Москве и во всех других столицах, а также в крупных городах Союза очень спокойно. Среди части населения и во многих политических кругах чувствовалось даже некоторое облегчение. От союзных властей уже никто ничего не ждал, и их крушение, как и крушение Горбачева, не вызывало даже сочувствия. Как писал один из лидеров оппозиции начала 90-х гг., Василий Липицкий, «демонтаж Союза прошел на удивление гладко, почти не встретив сопротивления. Республики были захвачены врасплох, а в России оппозиция переживала разброд и шатания. Но верно и другое: легкость, с какой был пройден столь крутой поворот (ликвидация сверхдержавы!), поощрила его сценаристов на дальнейшие дерзания. Следующей развилкой стала, конечно, гайдаровская реформа»[295].
Ратификация Беловежских соглашений Верховным Советом Украины происходила 10 декабря 1991 г. В голосовании приняли участие 367 депутатов. Леонид Кравчук не был популярен на Украине, и его доклад не вызвал даже аплодисментов. Тем не менее за одобрение Соглашений проголосовало 288 человек, против – 10; 7 депутатов воздержались, а 62 депутата не приняли участия в этом поименном голосовании. В этот же день, 10 декабря, Беловежские соглашения были ратифицированы в Минске. За одобрение Соглашений здесь проголосовало 263 народных депутата, воздержалось двое, не приняли участия в голосовании, хотя и находились в зале, 27 депутатов. Против Соглашений голосовал только один белорусский депутат, и это был Александр Лукашенко.
Верховный Совет Российской Федерации обсуждал Беловежские соглашения 12 декабря, и краткий доклад Б. Ельцина о переговорах в Белоруссии был встречен аплодисментами. Прения продолжались немногим более двух часов. От фракции коммунистов, которая в российском Верховном Совете еще существовала, не выступил никто. От Российского Общенародного Союза (РОС) против ратификации Соглашений выступил Сергей Бабурин. Он резонно отметил, что подобного рода конституционные документы в Российской Федерации имеет право принимать только Съезд народных депутатов РСФСР. Бабурин также вполне убедительно говорил, что в 1991 г. уже нельзя ссылаться на Союзный Договор 1922 г. как на действующий документ. На сегодня в стране действует Конституция 1977 г., и Минские соглашения эту конституцию грубо нарушают или просто отвергают. «Приветствуя уход с политической арены недееспособного центра, – говорил С. Бабурин, – Российский Общенародный Союз и депутатская группа «Россия» выступали и будут выступать за воссоздание единого федеративного государства, основу которого должен составлять прочный союз Беларуси, Российской Федерации, Украины и Казахстана»[296]. Беловежские соглашения были тем не менее ратифицированы. За их ратификацию проголосовало 188 депутатов, воздержалось – 7, не участвовало в голосовании – 62 депутата. Голосовали против 6 человек – С.Н. Бабурин, В.Б. Исаков, И.В. Константинов, П.А. Лысов, С.А. Полозков и Н.А. Павлов.
Уже после ратификации Беловежских соглашений в Киеве, Минске и Москве Михаил Горбачев дал несколько интервью, и многие из его высказываний свидетельствовали о растерянности и неадекватности: «К власти могут прийти фашиствующие диктаторы...», «Я считаю сегодня главным вопросом вопрос государственности», «Не убежден, что подписанные в Белоруссии Соглашения обладают механизмом их реализации», «Мы пришли на эту землю лет на 60 – 70, и не нам ее кроить», «Руководители России использовали “Украинский момент”», «Я это предвидел», «Я уйду в отставку только в том случае, если поставят крест на Союзном Договоре» и т.п. Михаил Сергеевич приходил в свой кабинет в Кремле каждый день. Он разговаривал по телефону почти со всеми западными лидерами, объясняя свою позицию и давая свою версию событий. В эти же дни Горбачев подписывал и множество указов – о награждениях орденами и медалями СССР, о дополнениях и изменениях в постановления Госсовета СССР. 11 декабря 1991 г. М. Горбачев подписал указ о присуждении государственных премий СССР за 1991 г. за достижения в области науки, литературы, искусства и архитектуры. Список лауреатов был весьма велик, среди писателей в этот список вошли Виктор Астафьев и Булат Окуджава. Но кто и как должен был вручать эти премии? 13 декабря Горбачев произвел ряд назначений и перемещений в Министерстве иностранных дел СССР. Во главе этого министерства уже второй месяц стоял Эдуард Шеварднадзе. Горбачев не мог сработаться с Б. Панкиным, а Борис Ельцин не стал возражать против назначения Э. Шеварднадзе. 14 декабря М. Горбачев произвел ряд назначений и перемещений в военном ведомстве и утвердил текст Военной присяги для военнослужащих СССР. 20 декабря большому числу артистов было присвоено звание «Народный артист СССР». Только в один день, 21 декабря, Горбачев подписал 28 указов, в основном это были указы о награждениях. Но в этот же день Горбачев понял, да и ему дали ясно понять: пора уходить. В телефонном разговоре с президентом Франции Франсуа Миттераном Горбачев сказал, что в самые ближайшие дни он сделает сообщение о своей отставке.
СНГ. Второе рождение
Первое рождение Содружества Независимых Государств состоялось в урочище Вискули в Беловежской Пуще. Уже 11 декабря о своем присоединении к СНГ объявила Армения, 12 декабря такое же решение приняла и Молдова. В этот же день в Ашхабаде собрались лидеры республик Средней Азии и Казахстана. Все они были крайне разгневаны Беловежскими соглашениями, так как с ними не проводились никакие предварительные консультации. Однако выбора у них не было, и уже вечером 12 декабря было объявлено, что Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Узбекистан, Туркменистан готовы стать равноправными соучредителями СНГ. С такой формулой согласились также Азербайджан и Грузия. Иными словами, Договор о создании СНГ нужно было составлять заново, но уже не от имени трех, а от имени 12 бывших союзных республик. Интенсивные консультации на этот счет проводились с 11 по 20 декабря как в Москве, так и в столицах других республик. Горбачева к этим консультациям не привлекали. Однако он сам составил и направил участникам консультаций в Алма-Ате пространное послание со своими предложениями. Речь шла о необходимости определения переходного периода – от СССР к СНГ. Слишком быстрый или даже разовый переход к независимости республик в столь сложной системе, как СССР, был чреват, по мнению Горбачева, громадными и грозными опасностями. Горбачев указал в своем послании на множество структур, которые невозможно или нецелесообразно «делить» между республиками и для нормального функционирования которых нужно сохранить руководящие или координирующие органы. Особенно трудные проблемы возникали по поводу судьбы Советской Армии и ее стратегических компонентов. Конечно, все эти соображения были верны, и Горбачев мог предполагать, что в этих межреспубликанских структурах он мог бы найти место для продолжения и своей деятельности. 17 декабря 1991 г. советник и пресс-секретарь Президента СССР Андрей Грачев заявил на брифинге, что Горбачев чувствует себя хорошо, что он «в форме» и много работает сейчас над проблемами «переходного периода». «Горбачев будет заботиться, чтобы процесс перехода к СНГ происходил в демократических рамках, конституционно, гласно, открыто». «У меня нет ощущения, – заявил Грачев, – что заканчивается эпоха Горбачева. Он человек, связавший себя не с конкретной должностью, а с процессом. Мы еще достаточно продолжительное время будем говорить о его эпохе. Михаил Горбачев не думает о своей возможной отставке»[297].
Между тем Ельцин явно провоцировал Горбачева на отставку, решительно разрушая еще сохранявшиеся в столице органы союзной политической и экономической власти. Михаил Горбачев предлагал объявить о роспуске СССР если не на съезде, то хотя бы на заседании Верховного Совета СССР. Наши полномочия как депутатов Верховного Совета еще сохранялись, и мы часто собирались в помещениях Верховного Совета для неофициальных совещаний и бесед. Однако российский Верховный Совет, по предложению Ельцина, принял решение отозвать из Верховного Совета СССР депутатов от России, лишая возможности нас проводить какие-то итоговые заседания. 19 декабря Ельцин принял решение о прекращении деятельности МИДа СССР, на следующий день был упразднен Государственный банк СССР, теперь это был Банк России. Еще 14 или 15 декабря Ельцин предупредил Горбачева о том, что аппарат Президента Российской Федерации и сам Президент России будут работать в Кремле и что поэтому он, Горбачев, должен оставить Кремль. Это был ультиматум. Поясняя свое решение, Б. Ельцин позднее писал: «Мое решение носило принципиальный, стратегический характер. Ведь Кремль – это не только художественная жемчужина, но и важнейший государственный объект. На нем завязана вся обороны страны, система оперативного управления, сюда передаются шифровки со всего света, здесь до мельчайших нюансов отработанная система безопасности. Кремль – это символ. Если говорить грубо, чтобы выбить человека из Кремля, для этого нужен как минимум новый ГКЧП. Кремль – символ устойчивости, долготы и прочности проводимой политической линии. За неделю до моего переезда в Кремль Горбачев и его аппарат были предупреждены нами. Срок вполне достаточный, чтобы собрать бумажки»[298].
Горбачев воспринял решение Ельцина о переезде в Кремль очень болезненно. Кое-кто из его окружения советовал Горбачеву уходить из Кремля, но не слагать с себя звание Президента СССР. Бывают ведь и правительства в изгнании, а также короли и президенты. Может существовать и Президент СССР – пусть и без реальных полномочий. Но Горбачев не хотел принимать такие советы. Он ждал известий из Алма-Аты, куда вечером 20 декабря прибыли лидеры одиннадцати республик. Не было лишь представителя Грузии. Здесь началась гражданская война, и президент Грузии Звиад Гамсахурдиа был осажден в своей резиденции в Доме правительства в Тбилиси отрядами вооруженной оппозиции.
21 декабря в Алма-Ате состоялось второе рождение СНГ, но уже в составе 11 бывших республик Союза. Вместе с Ельциным, Кравчуком и Шушкевичем Декларацию об образовании Содружества Независимых Государств и о прекращении существования Союза Советских Социалистических Республик подписали Президент Азербайджана Аяз Муталибов, Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, Президент Узбекистана Ислам Каримов, Президент Армении Левон Тер-Петросян, Президент Таджикистана Рахмон Набиев, Президент Кыргызстана Аскар Акаев, Президент Молдовы Мирча Снегур и Президент Туркменистана Сапармурад Ниязов. Было подписано несколько других протоколов и решений, в том числе и специальное решение о судьбе М.С. Горбачева. Лидеры республик, образовавших СНГ, уведомляли Горбачева о прекращении существования института президентства СССР и выражали благодарность Горбачеву «за положительный вклад». Горбачеву устанавливалась пожизненная ежемесячная пенсия, пожизненное медицинское обслуживание – для него и для членов семьи. Для охраны Горбачева выделялось подразделение в 20 человек, за ним закреплялись две персональные автомашины – «ЗИЛ-115» и «ГАЗ-31». Лидеры СНГ «приняли к сведению, что решение этих вопросов берет на себя Правительство РСФСР».
Михаил Горбачев уходит
Сообщение о решениях, принятых в Алма-Ате, пришло в Москву во второй половине дня 21 декабря, и Горбачев начал в тот же день готовить свое заявление об отставке. Но он не торопился его обнародовать. Были вопросы, которые он должен был решить только с Ельциным, и Горбачев ждал возвращения российского президента из Казахстана. Их последняя встреча состоялась в Кремле, она происходила с глазу на глаз и продолжалась 10 часов. В числе множества решенных проблем было устройство «Горбачев-фонда», личное устройство и содержание бывшего президента, а также устройство его помощников и аппарата. Указ о сложении с себя полномочий Главнокомандующего Горбачев подписал в 7 часов вечера 25 декабря. После этого он пригласил телеоператоров и корреспондентов в свой кабинет и выступил в прямом эфире. Это выступление транслировалось несколькими телекомпаниями на весь бывший СССР и еще на 153 страны мира. Последнее выступление Горбачева не содержало каких-то глубоких или значительных мыслей. Он не скрывал своей горечи, его миссия не была выполнена так, как он хотел и надеялся. Но он считал, что может гордиться и тем, что было сделано. «Я покидаю свой пост с тревогой», – сказал Горбачев. После телевизионного выступления он дал короткое интервью и вернулся в кабинет, чтобы передать Ельцину ядерные шифры. Горбачева встречал министр обороны Е. Шапошников. Ельцин, недовольный содержанием последней речи Горбачева, отказался принимать ядерные шифры в кабинете бывшего президента и предложил провести эту процедуру в другом помещении Кремля. Но Горбачев не согласился с этим предложением и без всяких телекамер передал в подчинение Шапошникову двух полковников, которые везде и постоянно сопровождали главу государства, отвечая за «ядерный чемоданчик». Последний прощальный ужин прошел в Ореховой гостиной в окружении всего пяти человек из самого близкого круга. В эти последние часы в кабинете Горбачева не раздался ни один телефонный звонок с выражением поддержки или хотя бы сочувствия.
Еще во время выступления Горбачева над куполом его кремлевской резиденции был спущен красный флаг СССР и поднят трехцветный российский флаг. Никаких проводов Горбачева не было, и он почти в полном одиночестве уехал на свою дачу, которую ему через несколько дней также предложили покинуть. Советский Союз перестал существовать и формально.
Вечером 25 декабря президент США Дж. Буш объявил об официальном признании Соединенными Штатами независимости России, а также Украины, Беларуси, Армении, Казахстана и Кыргызстана. Утром 27 декабря Борис Ельцин занял рабочий кабинет бывшего Президента СССР М. Горбачева в Кремле. 30 декабря 1991 г. главы стран – участниц СНГ снова собрались в Минске, чтобы решить ряд важнейших вопросов, главным из которых была судьба стратегических ракетно-ядерных вооружений. В истории нашей страны началась новая глава.
В то самое время, как лидеры всех стран СНГ проявляли демонстративное невнимание к Горбачеву, лидеры всех западных стран, а также многих стран «третьего мира» прислали в Москву телеграммы и опубликовали специальные послания, посвященные Горбачеву. «Он обновил внешнюю политику СССР», «Он вывел свою страну из 70 лет паралича и угнетения», «Он внес решающий вклад в объединение Германии», «Не многим дано изменить ход истории, но Горбачев сделал это», «Я приветствую его как самого выдающегося человека в истории нынешнего столетия», «Это великий человек, который вернул свободу странам Восточной Европы», «Он дал свободу народам Советского Союза, не сделав при этом ни одного выстрела», «Он был смелым лидером, который останется навсегда в истории», «Он будет признан как один из величайших реформаторов XX века». Это лишь немногие фразы из посланий Гельмута Коля, Маргарет Тэтчер, Джона Мейджора, Рональда Рейгана, Карлоса Менема, Франсуа Миттерана, Курта Вальдхайма, Митио Ватанабэ и многих других. Китайское агентство Синьхуа распространило заявление с критикой Горбачева и его «нового мышления», которое привело на территории СССР к «политическому хаосу, этнической междоусобице и экономическому кризису». Весьма критическими были и отклики многих влиятельных западных газет и журналов. «Михаил Горбачев потерпел фиаско как реформатор», «Он стал управляющим обанкротившегося предприятия, которое так многообещающе начиналось под названием “перестройка”», «Горбачев не сумел уйти вовремя и с достоинством», «Дилетант у власти, он загубил режим, не найдя ему замены», «Он шел по дороге в рай, вымощенной экспромтами» – это также лишь немногие фразы из сообщений западных радиостанций и газет. Некоторые из российских и западных наблюдателей пытались уже в декабре 1991 г. дать и более развернутую оценку исторической роли Михаила Горбачева. «Для истории, в сущности, не так важно, какими мотивами руководствовался главный «прораб перестройки». Куда важнее – как все обернулось, – писал в «Известиях» Альберт Плутник. – А обернулось так: крушение огромной империи, развенчание коммунистического мифа, демонтаж советского тоталитаризма, экономически и идеологически растлившего нашу страну... Агитатор и пропагандист коммунистических идеалов, яростный сторонник социалистического выбора, не мысливший себя вне этого пути, он шаг за шагом, будто действуя с гениальной выверенностью, разрушал, казалось бы, рассчитанные на века и созданные с невероятным запасом прочности твердыни сталинизма... Он приходил, и это значительнее того, что он уходит»[299]. В это же время советник Дж. Буша по национальной безопасности Бен Скаукрофт записывал в своем политическом дневнике: «Итак, все закончилось. Действительно произошло то, о чем я никогда не мог предположить, что это произойдет в моей жизни. Это вызывает у меня оцепенение, в это очень трудно поверить... При всем блеске у Горбачева, как представляется, был один фатальный недостаток. Он был не способен принимать жесткие решения и затем проводить их в жизнь. Он обладал прекрасным искусством тянуть время и держать нос по ветру. Когда он лично подвергался нападкам и оказывался прижатым к стенке, как это не раз бывало на заседаниях Верховного Совета, он с большим мастерством и большой энергией отбивал атаки. Однако когда надо было вырабатывать и закреплять жесткие программы экономических реформ, он, как Гамлет, уклонялся от выполнения своей задачи. В то время как я называю эту тенденцию к колебаниям недостатком, с нашей точки зрения это было благодатью»[300].
Разные оценки Горбачева на Западе и на Востоке объяснялись не только разными интересами, но и тем, что образ Горбачева просто не вписывался в какие-то общие определения и рамки. Общество очень много выиграло благодаря Горбачеву, но очень много и проиграло. Как взвесить все это на весах Истории? Есть люди, которые готовы были простить Горбачеву все. «Политика Горбачева была нравственной, – писал Андрей Новиков, – и за это ему следует поставить памятник. Он проиграл перестройку, проиграл царский скипетр великой империи, проиграл саму империю и даже гражданский мир в ней, – но он выиграл нечто иное, неуловимое для современников. Сам он назвал это «новым политическим мышлением». Что-то в неуспехе Горбачева было вызвано его личными качествами: мягкостью, нерешительностью, идеологической закомплексованностью. Что-то объективными причинами и объективными свойствами запутанной и сколоченной ржавыми гвоздями Империи, всякая «перестройка» которой все равно неизбежно привела бы к ее распаду. Но главный эпохальный смысл его правления все-таки в другом. Его неудача была, если угодно, его сознательным выбором. Его неуспех был его позицией. Ни народ, ни оппозиция не были достойны Горбачева»[301]. Это странная и ошибочная позиция. Слишком велика оказалась цена неудач Горбачева, чтобы так легко и просто избавить его от ответственности за них. Некоторые авторы отказывали Горбачеву даже в звании реформатора. По мнению Владимира Пастухова, «Горбачев не был реформатором в точном смысле этого слова. Реформаторство предполагает наличие четкого представления о конечной цели своей деятельности. Этого у Горбачева не было. Он не столько шел к чему-то, сколько уходил от чего-то, руководствуясь принципом – “так жить нельзя”»[302]. Решительно не был согласен с такими оценками профессор политологии Оксфордского университета Арчи Браун, который писал: «Принимая во внимание как его ошибки и поражения, так и огромные препятствия, которые ему приходилось преодолевать, есть основания рассматривать Горбачева как одного из величайших реформаторов в российской истории и человека, оказавшего самое глубокое воздействие на мировую историю во второй половине XX века. Он сделал больше, чем кто-либо, чтобы покончить с «холодной войной» между Востоком и Западом. Он способствовал утверждению свободы слова, печати, ассоциаций, религии, передвижения и оставил Россию более свободной страной, чем она когда-либо была в своей долгой истории». По мнению А. Брауна, «заслугой и главным результатом перестройки Горбачева стал крах коммунизма и отказ как от средств, так и от целей коммунизма»[303]. Но ведь и Александр Керенский в 1917 г. сделал Россию на время самой свободной страной в мире. Но кто воспользовался тогда этой свободой? Свобода ценна лишь в сочетании с законностью и порядком. Оставить Россию разрушенной, бедной, расколотой и униженной, но свободной, в том числе и от своих традиционных ценностей, – это не такая уж большая заслуга.
Наиболее точные итоговые оценки деятельности и личности Горбачева можно найти, на мой взгляд, в статьях и очерках его многолетних советников и помощников. По свидетельству Анатолия Черняева, Горбачев понимал, что в таком казарменном обществе, как советское, надо «скомандовать» делать перестройку. «И он скомандовал, и в течение первых трех лет он мыслил улучшение общества в категориях марксизма-ленинизма. Он начал сомневаться в этом пути лишь в 1987 г. Летом 1987 г. в Крыму он сказал: «Знаешь, Анатолий... Я пойду далеко, очень далеко. Никто не знает, как далеко я пойду». Но уже в 1988 г. развязанные им процессы стали опережать его самого, и он не мог контролировать те общественные и интеллектуальные силы, которые он сам раскрепостил. У него не было никакой завораживающей, харизматической идеи. Он хотел заставить систему работать, не подвергая сомнению саму систему. Но ему хотелось чего-то нового, непонятного пока еще ему самому, какого-то «качественно нового состояния». Была смутная надежда – а вдруг! Не будучи «великим человеком» по набору личных качеств, он тем не менее сделал великое дело. С исторической точки зрения это важнее»[304]. «Горбачев очень торопился, даже чрезмерно торопился с реформами, – писал Шахназаров. – Но за это дело надо было браться два-три десятилетия назад. Распад СССР – это трагедия вселенского масштаба. Но это результат не «скороспелой демократизации», а того, что с нею запоздали на четверть века. Система не выдержала перегрузок, начала разрушаться и стала легкой добычей враждебных ей социальных и политических сил»[305]. По мнению Андрея Грачева, падение Горбачева было неизбежно. «Как только он перестал эффективно выполнять роль графитового стержня, опущенного в ядерный реактор спровоцированной им самим новой русской смуты, он исчерпал значительную часть своей миссии. Главное было в том, что Горбачев не знал, чего хочет История, куда в конце концов она вывезет и выведет его самого, его страну и затеянную им реформу»[306]. К этому можно добавить лишь то, что Горбачев не знал не только того, что или чего хочет История, но и чего хочет он сам. Его взгляды были слишком туманно и плохо изложены. В этом состояла и главная причина поражения Горбачева: он получил – и то не безусловную – поддержку значительной части интеллигенции, но никогда не имел поддержки народа. Но как можно создавать демократическое общество без поддержки самого народа?!
Распад Советского Союза и Запад
Уже к концу 1989 г. почти все политологи, социологи и советологи Запада прочили неудачу предпринятой в СССР перестройки. Только немногие писали о возможности чуда. При этом почти все, кто писал об этом, считали, что в случае неудачи Советский Союз вернется к авторитарному режиму, никто еще не думал о распаде СССР. Как писал Питер Дракер, «перестройка Горбачева представляет собой попытку выковать новые узы единства посредством экономического роста и развития. Может ли она иметь успех? Ответ почти наверняка должен быть: нет. Если перестройка потерпит неудачу, Россия вернется к сталинистской репрессивной системе. Но даже если перестройка в экономике будет успешна, она не принесет желаемого объединяющего эффекта»[307]. Логика автора была довольна проста: успех экономического развития связан с децентрализацией, а это ведет к сепаратизму, и этого КПСС не может допустить ни при каких условиях. В книге «Большой провал» в том же 1989 г. Збигнев Бжезинский утверждал, что коммунистический режим в СССР доживает свои последние годы или последние десятилетия. Автор рисовал в этой книге разные варианты демонтажа и реформации коммунизма. Бжезинский не исключал и возможности неожиданного и быстрого распада СССР. Но он все же считал такой исход наименьшей вероятностью[308].
В середине 1990 г. возможный распад СССР становился все более реальной перспективой, и это вызывало серьезную обеспокоенность западных специалистов. «Запад не может быть заинтересован в развале Советского Союза – писал в 1990 г. Генри Киссинджер, – точно так же, как он не заинтересован в его экспансии... Подрыв власти в стране, которая обладает десятками тысяч ядерных боезарядов и десятками ядерных реакторов, должен вызвать огромную озабоченность у всего человечества. Эта проблема столь ужасна и настолько противоречит традиционным концепциям суверенитета, что она не может не привлечь к себе постоянного внимания и требует углубленного изучения. Если даже не говорить о ядерной проблеме, развал Советского Союза непременно породил бы ужасный порочный круг насилия. Подобно киноленте, демонстрируемой с конца, это могло бы отбросить мир на два кровопролитных века назад и в конце концов втянуть в конфликт все окружающие страны, чье соперничество прежде всего породило у Советского Союза склонность к экспансионизму»[309].
В 1991 г. во всех исследовательских центрах Запада, занятых изучением советского коммунизма, были уверены, что дело идет к распаду СССР. Однако никто не ждал, что события будут развиваться с такой быстротой. Президент США Джордж Буш первым узнал о решениях, принятых в Беловежской Пуще. Говорил с ним Борис Ельцин, переводил Андрей Козырев. Конечно, все западные лидеры были оповещены об этом разговоре. Огромное беспокойство возникло и в руководстве ЦРУ в связи с этим, по выражению директора ЦРУ Роберта Гейтса, «не имеющим прецедента внезапным внутренним взрывом столь огромной империи, как Россия или Советский Союз». Консультации между главами западных стран, дипломатических ведомств и специальных служб велись непрерывно; печать была полна сообщений корреспондентов из Москвы, информацией из столиц других новых государств, множеством слухов. Больше всего лидеров Запада беспокоило незнание того, кто же в распадающемся СССР «держит палец на ядерной кнопке». Американское посольство в Москве работало в режиме чрезвычайного положения. Вместе с группой аналитиков сюда прилетел государственный секретарь США Дж. Бейкер, чтобы ознакомиться с ходом и характером событий на месте.
Поспешная ликвидация Советского Союза и связанных с ним структур управления породила множество экономических и политических проблем. Однако большая часть этих проблем была решена, к удивлению западных аналитиков, относительно спокойно, хотя не всегда речь шла об оптимальных решениях. В конце концов, люди, которые собрались 8 декабря в Вискулях или 21 декабря в Алма-Ате, хорошо знали друг друга по заседаниям Государственного Совета СССР или даже по заседаниям Политбюро ЦК КПСС. Российская Федерация приняла на себя все международные обязательства бывшего Советского Союза, а также его внешние долги. Но к России отошла вся собственность СССР за границей, включая помещения посольств и консульств. Было решено сохранить объединенное командование военно-стратегическими силами и единый контроль над ядерным оружием, хотя реальный контроль за всеми системами по управлению ракетно-ядерным оружием и космическими исследованиями перешел, как и следовало ожидать, в руки Президента Российской Федерации Бориса Ельцина. В дальнейшем Украина, Белоруссия и Казахстан отказались от ядерного оружия и ликвидировали связанную с этим оружием инфраструктуру. Подразделения Советской Армии постепенно ушли из стран Прибалтики, которые отказались войти в СНГ и начали создавать новые национальные армии. Но большинство частей Советской Армии, расположенных на Украине, в Казахстане и в Белоруссии, остались на своих местах. Не менее 80% офицеров, проходящих службу на Украине, в Белоруссии и Казахстане, приняли присягу на службу новому государству, вне зависимости от своей национальности. Соответственно в России осталось служить много офицеров – украинцев, белорусов и казахов. Труднее решались аналогичные проблемы в Закавказье и Средней Азии, но и здесь конфликтов в военной среде почти не возникало. С исчезновением союзного Центра обострились многие национальные конфликты внутри отдельных республик – в Приднестровье, Грузии, Таджикистане, на Северном Кавказе. Конфликт вокруг Карабаха перерос в кровопролитную войну между Арменией и Азербайджаном. События на Северном Кавказе показывали, что опасения, связанные с распадом СССР, не являлись беспочвенными. Однако самые худшие сценарии возможного развития событий, к счастью, остались на бумаге. В этом отношении СССР смог избежать судьбы Федеративной Республики Югославии. И дело было не только в доброй воле политиков, но и в добрых отношениях, которые существовали между наиболее многочисленными народами бывшего СССР. Национальных проблем в Советском Союзе было немало, но они почти нигде не перерастали в непримиримую вражду. Ликвидация СССР породила очень много спорных проблем, многие из которых не решены и сегодня. Однако почти везде и всегда сохранялось желание решать эти проблемы политическими и дипломатическими, а не военными средствами. Решающую роль в этом играл воспитанный за многие годы «советский» или даже «российский» менталитет, который сплачивал народы бывшего СССР в реально существующую историческую общность. Рассуждения о «вековых связях», о «дружбе народов», об «общности культуры и истории», о русском языке как «языке межнационального общения» оказались не пустой риторикой и не мифами советской пропаганды, а реальными фактами. Исключения были: в Чечне, в Закавказье, в Молдавии, на осетино-ингушской границе, но это были действительно исключения. Созданное в 1991 г. СНГ существует и поныне. При этом не будет ошибкой сказать, что наибольшую терпимость в области национальных отношений проявил в последние 10 – 15 лет именно русский народ. Противоречия, которые привели к распаду СССР, оказались все же не столь острыми и опасными, как об этом говорили недоброжелатели. Но если центробежные силы, разрушившие Советский Союз, были не столь сильны, то почему вообще произошел этот распад? Этот вопрос требует отдельного рассмотрения.