Нынешняя ситуация была тем плоха, что из-за дефицита времени и своеобразной личности «языка», предварительные ласки исключались категорически. Ломать поднявшего на меня руку злодея надо будет сразу и навсегда. Он, падаль, еще и Лизу посмел у меня украсть. Сука! Именно это обстоятельство и позволяло мне с удобной лёгкостью забыть про постулаты из Кодекса молодого строителя Коммунизма. Равно, как и про какие-либо комсомольские угрызения при выборе методы для доверительной с ним беседы.
Беспокойные глаза капитана-киднеппера выдавали крайнюю степень его обеспокоенности. Было понятно, что он уже начал подозревать что-то нехорошее. Всем своим видом, нелогичными телодвижениями и мимикой Губанов давал мне понять, что он пересмотрел свои принципы. И что готов к диалогу. Но вестись на приглашение к немедленному разговору я не стал. Начни я с ним сейчас беседу вести — и всё будет, как всегда. Да, информация будет, но будет она выдаваться мелкой дозировкой и далеко не вся. А мне надо, чтобы она из него вышла вся и сразу. Как понос у молодого военнослужащего срочной службы при приступе беспощадной дизентерии. Чтобы опорожняясь, он даже не пытался как-то анализировать, что он мне выдаёт в режиме реального времени. И чем ему лично эта абсолютная откровенность может навредить. Поэтому никакого иного лайтового выхода сейчас не было. Ни у капитана, ни у меня. Каждый свою чашу испьет сполна.
Вспоминая события многолетней давности, я решил не повторять военных ошибок и заголять врага не стал. Слишком уж много брызг тогда было. Не прям вот много-много, но было их столько, что это тошнотворное обстоятельство я запомнил. Здесь и сейчас не война, и мясо-костные брызги наверняка будут моим новым разумом восприняты гораздо острее. А их у меня в последнее время и без того в избытке, этих стрессовых волнений. И Вова, опять же… Надо бы поберечь его психику, она у Нагаева пока еще по-советски оранжерейная…
Не обращая никакого внимания на дико мычащего упыря, я воткнул вилку электродрели в розетку и вжикнул, проверяя наличие электрической энергии в притоне. Потом примерившись, подступил к непродуктивно извивающемуся товарищу и вдавил сверло ему в правую коленку. Это он наверное ей, скорее всего, правой, по ребрам меня охаживал. Вот пусть и будет всё по справедливости…
Понимая, что если буду сейчас долго раздумывать, то мозги юноши запросто могут перегреться, сразу же надавил на клавишу.
Сверло погрузилось до цанги патрона. Быстро и без брызг, которых мне так не хотелось. Как и предполагалось, все отходы от процесса сверления остались внутри штанины. Губанов в первую же секунду ожидаемо обоссался и одновременно с этим ушел из сознательности. Это меня не удивило, в прошлый раз всё было точно также. Хорошо еще, что не обосрался. Тогда моральных издержек у меня было бы больше.
Приходится признать, что вояки не всегда и не во всех своих начинаниях идиоты. Хлебнув уже экзотики девяностых, я в те давние времена попытался было переориентировать грушников на использование более гуманного паяльника или даже утюга. Вроде бы такое же зверство, но зато выглядит намного эстетичнее. Бандюки тех специфических времён активно применяли эти бытовые приборы. Преимущественно в общении с несговорчивыми коммерсами. Но понимания от министерства обороны со своим предложением я тогда не встретил. Мне было решительно заявлено, что поступят они так, как их учили в аудиториях и во время практических занятий. Зря что ли они изучали материал и сдавали зачеты!
Их сермяжная правота дошла до меня гораздо позже. Вместе с отрезвляющим пониманием, что государство — это более крутая и безжалостная банда. Нежели обычная шайка беспредельных рэкетиров. И подход у государства к пыткам своих и чужих граждан намного серьёзнее. Ни на йоту не сомневаюсь, что при составлении методички ГРУ для экстренного потрошения носителей инфы, были задействованы ведущие академические специалисты СССР. Лучшие ученые не только в области медицины, но и психологии. Это бесшумный паяльник где-то там, за спиной и в жопе. И ты его не видишь. А тут сверло на твоих глазах и в твою же коленку вгрызается… Жужжит и кроваво-костные брызги из твоей родной коленки летят в тебя же! И всё безвозвратно до ледяного ужаса… Нет, никак не по разгильдяйскому недомыслию разведосы тогда с неучтивого чичи штаны сняли! Как их учили, так они и сделали.
Я и теперь поставил переключатель на молоток. Чтобы не только сверлил, но и непременно долбил. Единственное, с чем второпях лоханулся, так это с оборотами. Должно было быть очень медленно. Чем медленнее, тем больше эффект от инструмента и тем разговорчивей клиент. Во всяком случае, так вояки объясняли. Ну да ладно, думаю, что товарищ капитан и так оценит все преимущества технического прогресса.
Отложив инструмент на стол, я взял чайник и начал поливать голову упрямца. Этого для возвращения собеседника в реальность оказалось недостаточно. Пришлось прибегнуть к традиционному приёму и отвесить молчуну пару лещей. Утырок замычал и заворочался. И только потом открыл глаза.
— Будешь орать, я тебя убью, ты меня понял? — ровным голосом задал я вопрос.
Губанов затряс головой, показывая, что понял и орать не собирается. Развязав на его затылке узел, я вытащил из его рта затычку.
— Поговорим? — не обращая внимания на его слёзы и тонкое поскуливание, обратился я к бывшему коллеге, — Имей в виду, будешь дальше упорствовать, я тебе все суставы продырявлю, ты в этом даже не сомневайся!
Голоса я не повышал и эмоционально свои угрозы никак не окрашивал. Капитан Губанов не переросток из ПТУ, подломивший уличный ларёк или изнасиловавший припозднившуюся прохожую. Его на голос и громкие угрозы не возьмёшь, с ним надо тоньше.
— Я всё скажу! — глядя на меня совсем другими глазами, нежели еще пять минут назад, сдался бывший опер.
Теперь это безвозвратно сломленное существо опером уже точно, не было. Он и человеком, в полном смысле этого слова, тоже уже не был. Именно ради этого его состояния, всё зверство и было проделано. Нет для него сейчас такого предательства или иной какой-либо мерзости, на которые он не пойдёт. Ради того, чтобы к нему не приближался я. С дрелью профессора. И будь я на его месте, результат был бы тот же. Это жизнь, а не кино про героических советских штирлицев. Однако надо продолжать работу, лирику следует оставить на потом, до лучших времён.
— Повторяю, если соврёшь или утаишь что-то, я у тебя ни одного целого сустава не оставлю, ты это понимаешь? — я приблизился и внимательно вгляделся в глаза злодея.
Экс-капитан перекосился от ужаса и попытался податься назад, но у него ничего не получилось. Он зажмурился и протяжно завыл. И тут же умолк, опомнившись. Отлично! Значит, я добился желаемого! Капитан мне верит. Он поверил, что убью!
Губанов открыл безумные от боли и страха глаза, и мелко затряс головой.
— Я понимаю! Я всё тебе скажу! — скосив глаза, он с ужасом и трясущимися губами смотрел на своё мокрое от черной крови колено. Дырки в ноге почти не было видно. Вместо неё торчали какие-то непонятные махры и красно-белое крошево. Немного, но для того, чтобы впечатлиться даже мне, этого хватало с избытком.
— Мне в больницу надо, Корнеев! — срываясь на всхлипы, просительно и жалобно проскулил Губанов. — Я тебе по пути всё расскажу! Всё! Прошу тебя, отвези меня в больницу!
Что ж, он действительно утратил способность трезво мыслить! Дырявить ему вторую коленную чашку мне не хотелось и я форсировал беседу.
— Вопрос первый! Кто тебе указал на меня? Кто тебе сказал, что касса Водовозова у меня? — я указал рукой на стол, где лежал электроинструмент, — Не нужно меня провоцировать, отвечай! Ну!!
Я подался к столу и протянул руку к электроинструменту.
— У покойника подруга была, — перемежая слова со стонами, начал открываться мой респондент, — Она и сейчас на «ликёрке» работает. На складе. Она про тебя всё и объяснила! Она сама меня нашла.
Глава 5
Опять двадцать пять! Видимо, нести и всё же никогда не донести мне этот мой крест… По всему выходит, что никуда от них, от женщин, то бишь, мне не деться! И тут это шерше ля фам, сука, меня настигло! Там, где я его совсем не ждал.
Перед глазами, как живая, встала несравненная мадам Ирсайкина. Женщина, безусловно, достойная во многих отношениях. Уже много лет, как городская жительница, судя по её установочным данным. Но свято блюдущая некоторые деревенские традиции. Не самые лучшие, следует отметить, традиции. Я бы даже сказал, традиции специфические. Судя по исходящему от неё амбре, а я это хорошо помню, мылась она строго по субботам. Или по пятницам, так как совсем не факт, что она иудейка. Но в любом случае, не думаю, что это приключалось чаще, чем раз в неделю. Именно по этой причине, во время всех последующих допросов после самого первого, я всегда усаживал её подальше от своего стола. У стеночки и ближе к выходу из кабинета. И как можно скорее старался закончить с ней свой процессуальный диалог. Иного интимного общения с этой немолодой, но, безусловно, выдающейся женщиной, у нас, слава богу, быть не могло по определению.
Теперь же, после огульного заявления моего внезапно охромевшего экс-коллеги, многое усугубилось. И усугубилось на порядок. Ко всем прочим эксклюзивным особенностям Марии Антиповны Ирсайкиной добавлялись грехи, куда более тяжкие. Теперь, помимо присущей ей тяги к свальному греху с армянами-шабашниками и хронической немытости грузного тела, к её минусам можно смело прибавить еще два пункта. Кровожадное вероломство, прогрессирующее на почве корысти, и неуёмную склонность к огульной клевете. И, что самое печальное, обе последние её подлости были направлены не в какую-то неопределённую абстрактность, а конкретно на меня, увечного.
— Ты кого имеешь в виду, Губанов? — решил я исключить все, даже самые маловероятные разночтения, — Ты это сейчас про Аллу Юрьевну? Про Юдину?
Мелко содрогаясь от нервной трясучки и при этом, не отвлекаясь от созерцания своего правого колена, капитан расстроенно помотал головой.