Наталья Сергеевна веселилась и кушала эклер, держа его, как купчиха, двумя пальчиками. А я размышлял тем временем, пришло время склонять ее к совершению должностного преступления или пока еще рано.
— А что за праздник будет нынешним воскресеньем? — стряхнув с пальцев крошки, спросил я ту, что года через три-четыре станет несбыточной мечтой живописцев, которым не дают покоя лавры Ренуара и Рубенса.
— Да ничего особенного! — отмахнулась мечта поэта или каприз художника.
— И всё же? — испытывая состояние относительной сытости, проявил я таки настойчивость.
— Ну, день рождения у меня будет! — поняв, что правды я всё равно добьюсь, ответила прокурорша.
— И который годик нам минул? — продолжил я пытать потенциальную именинницу, исходя исключительно из утилитарных соображений.
— А разве женщин прилично спрашивать о возрасте?! — заюлила вчерашняя пионерка.
— Душа моя, ты пока еще в тех годах, когда на эту тему можно не заморачиваться? — мягко, но уверенно сообщил я Наталье Сергеевне чистую правду, — Тебе даже кокетничать на эту тему нет никакой нужды! И потом, ты не забывай, я же милиционер и тайн от меня, как и от доктора, быть не может. Даже у женщин!
— Двадцать два! — поверила мне помощница прокурора, — Я в школу в шесть лет пошла. Придешь?
— Ну, если рядом с собой посадишь, то приду! — сдался я, поглядывая на подоконник.
— Я подумаю! — благосклонно подарила мне надежду хозяйка кабинета и я встал.
Мне еще надо было посетить подругу моего донора. Удавка, из переплетённых женских пальчиков на моей шее, уже начинала натирать кожу.
— Нюра, это я! Здравствуй, Нюра! — зайдя в кабинет Злочевской, я сразу же протянул ей купленную по дороге из театра шоколадку.
— Гад ты, Корнеев! — выхватила у меня из рук плитку Злочевская, — Я же тебя сто раз уже просила!
— Видишь ли, алмаз души моей, в далекой юности мне нагадала цыганка, что счастье мне составит лишь одна женщина на всей планете, — Злочевская затихла и напряглась, — Уж не знаю, наврала она мне или нет, но имя той счастливицы именно Нюрка! — на зазнобу своего донора я смотрел без тени улыбки, — Ладно, где дела?
Анна Романовна встала и, достав из сейфа стопку уголовных дел, положила её на стол. Потом так же молча прошла на свое место и села на стул. Подхватив дела, я шагнул к двери.
— Стой! — окликнула меня Анька, — Не верю я тебе! Корнеев, ты ведь сейчас опять соврал?
— Эх, Нюра, Нюра! — остановился я на пороге, — Ну откуда в тебе столько недоверия ко мне и злобы! Пожалуй, права ты, ничего у нас с тобой не получится, слишком разные мы! — не дожидаясь реакции, которая не была предсказуемой, я быстро шагнул за дверь. Пусть теперь попробует предъявить мне претензии за грядущие именины! А Стаса надо вытаскивать!
В райотделе я уже был через пятнадцать минут. Не заходя к себе, я заглянул к начальнице.
— Что нового на производстве Лида? — полюбопытствовал я, принимая из рук подруги чашку с кофе. — Как обстановка? Нормализуется?
— Всё веселишься? — скептически хмыкнула Лидия Андреевна, — Зря! Завтра заслушиание будет по сто восьмой! Я понять не могу, времени прошло с гулькин нос, а из города уже заслушивать едут! Как-то всё через одно место!
— Ты как всегда права, любимая, у пидарасов всё через жопу!
Глава 5
Надо было побыстрее переговорить с Гриненко. Скорее всего он еще даже и не подозревает, насколько плохи его дела. Не заходя к себе, я пошел на третий этаж, где квартировало отделение уголовного розыска.
В отличие от всех других служб райотдела, дверь в крыло ОУР постоянно была закрыта на замок. Поскольку не всегда можно было засунуть в камеру доставленного для отработки персонажа. Зачастую камеры либо забиты, либо дежурный встаёт в позу и начинает требовать документальные основания для помещения гражданина в чулан. Его-то, то есть, дежурного, понять как раз можно. Любой проверяющий из городского или, не дай бог, областного УВД за незаконное помещение гражданина и содержание его в камере, способен обеспечить дежурному строгий выговор. А то и неполное служебное соответствие занимаемой должности. Если выговор уже есть.
Вот и сидели, и стояли вдоль стен коридора ОУР всякого рода граждане, привлёкшие к себе внимание оперов. А, чтобы они не свалили из неприветливого заведения, дверь постоянно была на замке. Как граница.
Погромыхав кулаком, а потом уже и ногой по многострадальной двери, я наконец-то привлек к себе внимание.
— По голове себе постучи! — раздался из-за преграды знакомый голос, — Что за народ! Ни стыда, ни воспитания, — в приоткрывшемся проёме показался Гусаров, — Аааа! Серёга! — опер отодвинулся, пропуская меня, — А чего не позвонил? Я бы тебя встретил. Ты к кому?
— Стас на месте? — я перешагнул порог, — Мне Гриненко нужен. Срочно!
— Он на территорию пошел, — и приглушив голос, добавил, — Встреча у него с человеком. Через час вернется.
Встреча с человеком, это значит, что опер выдвинулся на контакт со своим «шуриком». Агентом, то есть. И контакт этот либо плановый для рапорта, либо внеплановый для конкретного дела.
— Как появится, пусть сразу ко мне идёт! — развернулся я на выход, — Ты только не забудь! Это не мне, это ему надо.
В своём кабинете я разложил пасьянс из находящихся в моём производстве дел. Самое проблемное положил перед собой и начал листать. Хотя, чего там листать! Почти пустые корки. Эту книгу для суда придется написать мне. От самого начала и до самого конца. А сейчас мне нужен был рапорт дежурного следака, в котором должен быть указан телефон хирургического отделения, в котором исцелялся поранетый закройщик. Как бы ни была продырявлена печень, но терпила уже должен был открыть глаза. Или, наоборот, зажмурить их на постоянку.
Рапорт был. Но не было в нем телефона. Ну и засранец же этот Саша Цепляев! Следаком работает дольше меня раз в пять, а инфантильного мудака всё еще из себя не выдавил. Эх, не я его начальник! Он бы, сука, у меня на собственных трусах повесился бы. Прямо в туалете РОВД. Поплакал бы сначала, а потом вздернулся бы.
Ну да ладно, мы и чужой косяк обратим в свою пользу. Мне надо было реализовать небольшую домашнюю заготовку. А для этого нужен дыл повод свалить из РОВД.
Передвигаться под присмотром я был не против. Но «хвост» в самом скором времени мне будет мешать. И вот уже второй день я ломал голову, как его скинуть. Не по-махновски, а чтобы заказчик сам его снял. Просто втупую нажаловаться Севостьянову был не вариант. Потому что он Севастьянов, а не Андропов. Местные наверняка как-то обставились. Пусть и с минимальными, но всё же мотивированными основаниями для моей наружки. Потому, влобовую против них переть не стоит. Не тот это случай, чтобы называть его пожарным.
Юрий Арнольдович Амбус был, да собственно и по сей день остаётся, умнейшим человеком. Хоть и состоит на учете в психо-неврологическом диспансере с диагнозом «шизофрения». Все время, пока я тащил лямку в Советском РОВД, у нас с ним шли боевые действия. Без стрельбы, без мордобоя и даже без криков.
Еще несколько лет назад Юрий Арнольдович был респектабельным и уважаемым человеком. Кандидатом наук и деканом какого-то факультета в Железнодорожном институте. Потом по какой-то причине от него ушла молодая жена, которую он пригрел, вытащив из студенческой общаги. И взрослый мужик сломался пошибче прыщавого юнца. Скорее всего, что-то из недоброго с его недюжинным умищем было и раньше. Быть может и юная супружница свалила не совсем безосновательно. Но окончательно умом Арнольдыч тронулся именно после того, как неблагодарная профурсетка вильнула хвостом. И как-то так получилось, что после развода Амбус оказался в комнатушке коммуналки. Так-то хер бы и на самого Амбуса, и на ту коммуналку. Но вся беда была в том, что располагалась эта многонаселенная квартира на территории моего участка.
Скатившись в результате полученного диагноза по крутой карьерной лестнице до ответственной должности лаборанта, Амбус своей жизненной энергии не утратил. Весь свой интеллект и нерастраченные душевные силы он обратил на борьбу с организованной преступностью и со своими соседями. Я уважаю чужие слабости и многое могу понять. Но когда на меня изо всех инстанций по нисходящей стали скатываться жалобы Юрия Арнольдовича, я загрустил. Потом закончились цветочки и стали поспевать ягодки. В виде сообщений об уже случившихся и даже только готовящихся преступлениях. Теперь отписываться малой кровью стало гораздо труднее. Московские и областные начальники уже не удовлетворялись справкой из ПНД о том, что гр-н Амбус Ю.А. состоит на учете с диагнозом «шизофрения» и, что его обращения носят болезненный характер. Юрий Арнольдович по-профессорски был неглуп и эпистолярным жанром владел в совершенстве. Его повествования были убедительны и на незнакомых с его судьбой чиновников производили неизгладимое впечатление. Крайним во всей этой печальной ситуации разумеется был участковый инспектор Корнеев. То есть, я.
Но в этой истории были и плюсы. Их было немного. Всего два. И узнал я о них от Вовы Нагаева совсем недавно. Между его горестными стенаниями о том, что ему приходится трудиться за себя и за того парня. За меня, то есть. Никого на мой участок не поставили и Вова отдувался за двоих. Он-то мне и поведал между делом, что Амбус совсем озверел и готовится к реваншу. Чтобы отомстить не только подлому прелюбодею, укравшему его любовь, но и проклятой системе, сломавшей его жизнь при помощи карательной психиатрии. В приватной беседе с коммунальной соседкой Юрия Арнольдовича, Нагаев вызнал, что свое охотничье ружьё , которое еще при мне числилось, как утерянное на охоте, Амбус на самом деле не утратил. Напротив, он его обпилил с обоих концов и прячет в своей комнате. Того, что бог накажет разлучника, ученый не скрывал и прежде. Вдобавок, ситуацию еще обострило его увольнение из лаборантов.
Как бы цинично это ни выглядело, но в сложившихся взаимоотношениях с «соседями» я решил воспользоваться душевным расстройством писучего профессора. Спустившись к старшине и выпросив у него картонную коробку обувного размера, я пошел с ней в столовую. Закупаясь на синенькую пятёрку всевозможными кексами, сочнями и заварными, я рассуждал вслух о коварстве женщин и о знакомом ученом, который от оного коварства пострадал. Поднявшись на свой этаж, я зашел к Зуевой и наделив её толикой закупленного, известил, что еду к потерпевшему в больничку. От выпечки Лида не отказалась, но на меня посмотрела подозрительно. Вернее, сначала на коробку, потом на меня. Видимо подумала, что я не в больничку намылился с таким изобилием. Но укорять меня она не посмела.