о, я не хочу сказать, что вся дальнейшая история культуры и искусства завязана только на этом тезисе. Но он маркирует очень важное состояние европейской культуры конца XIX века, которое нам пригодится дальше.
Грубо говоря, у искусства и культуры ранее был единый камертон – религия, которая представляла собой божественную истину. Эта истина была непогрешима и правильна. Ориентируясь на нее, люди могли свободно принимать любые решения, так как последствия были изначально известны и заранее спрогнозированы, а мир был четко разделен на «черное» и «белое». От этого в сознании каждого появлялась четкая уверенность: если ты украл хлеб —это плохо, если сам испек его и раздал бедным – это хорошо, а третьего не дано. Естественно, это грубый пример для иллюстрации.
Нам нужно посмотреть на эту идею с разных сторон, чтобы наиболее по́лно понять, что имел в виду Ницше и как он уловил общее состояние европейского общества перед событиями, о которых мы вскоре начнем говорить. Идея о том, что миром управляет не божественное провидение, а физические законы, которые изучают и открывают ученые, к его времени была более чем распространена.
Философия показала и доказала, что власть
не дается человеку от рождения или от Бога,
а наиболее эффективными являются те государства,
правительства и системы, которые управляются
легитимно, рационально и в согласии с народом.
А значит, по сути, главная функция Бога как источника всего мира, что нас окружает, была утрачена. Получается, что мир может существовать и без него как камертона морали, Бог больше не определяет порядок во Вселенной, как было до этого, а его место вполне успешно может занять наука. При этом получается, что Бог умер не сам по себе, а это человечество убило его научной революцией и бесконечным стремлением к познанию мира.
Это еще раз подтверждает наш тезис о том, что все искусство и культура ХХ века – это попытка порефлексировать и разобрать накопленные за предыдущие века знания о мире, в котором люди оказались лишены поддержки.
К чему это привело? Прежде всего к потере устойчивого основания в восприятии мира. Ведь если мы «убили Бога», то на что ориентироваться, чтобы не запутаться в окружающем мире и «правильно» воспринимать его? Получается, что нужно искать источники истины в других направлениях, чтобы переоткрыть и обновить концепцию Бога, а возможно даже возродить ее. Или все же не нужно и то, что Чарлз Дарвин открыл эволюционную теорию, которая только подтвердила «низменное», а не божественное происхождение человека, и поможет нам двигаться дальше и развиваться как вид?
В поисках ответа на этот вопрос, на который теперь нет универсального ответа, и каждому приходится искать его самостоятельно, на рубеже XIX–XX веков невероятно разовьется мистицизм и эзотерика всех возможных видов и вариаций.
Мы увидим, как одни будут искать вдохновения в культуре и философии Востока и Африки, тех стран, которые раньше, до кризиса европейской культуры, воспринимались как приятная «безделушка» и умилительная экзотика, и чья философия и культура ставились ниже европейского передового развитого сознания. Другие будут обращаться к древним учениям и «общаться с мертвыми», а третьи – основывать собственные религии. Как вы понимаете, цель у всех будет одна – найти ту самую утерянную истину, которая всегда была где-то рядом, но теперь покинула нас. Искать будут абсолютно везде, но (спойлер) универсальную и единую никто так и не найдет. А вот личную, маленькую, помогающую жить – вполне себе. Из-за этого общество постоянно будет дробиться на все более маленькие группы по интересам, вере и попыткам самоопределения в новой, неподдающейся привычным критериям оценки реальности.
По сути, это приведет к тому, что идею души заменит идея сознания, индивидуального поиска и самоопределения. И даже разочарование в этой идее после Второй мировой войны все равно не заставит людей от нее отказаться. Она просто трансформируется в новую форму и будет называться по-другому. Жизнь будет определяться живущими, смерть перестанет быть переходом между миром живых и мертвых, а будет восприниматься как преодолимая ступень, которую можно пропустить, превратив жизнь в цифровое бессмертие (это уже, конечно, идея нашей современности).
Об этом мы с вами поговорим подробнее, когда будем рассматривать оппозицию (или не оппозицию?) модернизма и постмодернизма и рассуждать, живем ли мы уже в метамодернизме. А пока хочу подытожить этот краткий разбор следствием смерти Бога. С одной стороны, по Ницше, Бог умер как концепция, и персональная вера в него угасла, но освободил ли он в таком случае свой пьедестал человеку или сверхчеловеку? Что для нас важно? Тень Бога и сила этой концепции еще очень долго будут сопровождать человечество. Как говорится, в падающем самолете нет атеистов, вот ровно так же наша культура и искусство в целом весь ХХ век будут переживать эту потерю, и я не уверена, что мы пережили ее до сих пор. Казалось бы, главный личный ориентир и мера, которая показывала, как жить, что думать и что делать, была потеряна еще в конце XIX века, но мы до сих пор не нашли ей равную по силе замену.
Вы, безусловно, можете поспорить со мной, сказав, что вера в Бога полностью заменена верой в науку, кибер-, мета-, диджитал-мир и перенос человеческого сознания на технический носитель, но, согласитесь, что не каждый человек в вашем окружении разделяет эти идеи. И это в целом главная проблема. Весь ХХ век, по сути, будет посвящен поискам Бога и попытке унифицировать наши представления о реальности. Но мир настолько огромен, а знания о нем увеличиваются с каждым днем в геометрической прогрессии, что вряд ли это когда-либо удастся. Слишком много переменных и изменяющихся факторов приходится учитывать.
7. Опыт Мировых войн и опыт смерти
Невозможно представить культуру и искусство ХХ века без понимания главных трагических событий прошлого века, которые колоссально изменили весь европейский мир. Многочисленные жертвы, жестокость, ужасы и травмы, миллионы искалеченных людей и судеб привели к изменению общего восприятия обществом самого себя, переосмыслением, отношения к культуре и тому, к чему движется все человечество. Конечно, в европейской истории было немало вооруженных конфликтов, войн и ужасных событий, которые так или иначе меняли ход истории и влияли на социальные и культурные перемены, но вплоть до начала ХХ века они не были столь всепоглощающими и всеобъемлющими.
Если до событий Первой мировой войны вера в человека, интеллект, науку, искусство и то, что развитие общества в целом непременно ведет его к самому счастливому будущему, была невероятно крепка, то в ХХ веке все эти надежды потерпели крах из-за невероятных по масштабу трагедий, которые воспринимались следующим образом: «Вот к чему нас привело все развитие европейской цивилизации, вот к чему нас привели изучение мира, наука, интеллект и рациональность». Через эту призму абсолютно логичными кажутся обращение художников к опыту других стран, до этого не включенных в европейский контекст, сомнения в правильности и истинности традиционного искусства и подхода к созданию произведений, а также, собственно, к самой идее главенства рационального начала над эмоциональным.
Одними из первых художников, которые ярко
отразили это в своем новом подходе
к творчеству, стали дадаисты.
Дадаизм – это, по сути, бессмысленное
искусство.
Искусство, не имеющее никакой подоплеки, хулиганское и новаторское, играющее, отрешенное от всего, что происходит в окружающем мире. Дадаисты провозглашали своими самыми главными методами работы абсурд, эпатаж и смех. Они ни в коем случае не хотели производить новые смыслы.
Эти средства должны были помочь победить ту беспросветную ситуацию, в которой оказалось человечество. Даже для названия самого направления не существует однозначного толкования. Дадаизм происходит от слова «дада», что значит игрушечная лошадка. В разных языках эти два слога читаются по-разному и воспринимаются с разным смыслом. Например, по-немецки это жаргонно-разговорное выражение согласия, а у нас это двойное положительное утверждение. Этого и хотелось дадаистам. Они хотели устроить праздник, поднять шквал, бурю, совершить переворот в традиционном искусстве, которое теперь не могло отображать окружающий мир и не имело никаких средств и возможностей для того, чтобы рефлексировать о том, что происходит.
8. Техническая воспроизводимость произведений
Весь ХХ век ситуация в искусстве менялась кардинальным образом. Вы уже прочитали про опыт соприкосновения с другими культурами, развитие науки и техники, философские концепции, которые изменили мир, и многие другие факторы, которые предопределили, каким будет современное искусство. Кроме всего вышеперечисленного, мы должны с вами отдельно остановиться на новой ситуации, в которой оказались не только художники, но и весь мир изображений, произведений и в целом искусства в связи с развитием техники, печати и подходов к копированию и воспроизведению творческих работ.
Чтобы больше погрузиться в контекст, давайте разберем эссе Вальтера Беньямина[35] «Произведение искусства в эпоху технической воспроизводимости», написанное в 1936 году. Важно отметить, что идеи, которые немецкий философ и теоретик культуры развивал еще до Второй мировой войны, актуальны до сих пор. Со временем понятие ауры оригинала беспокоит нас только сильнее, но давайте разберемся по порядку.
Вальтер Беньямин справедливо подчеркивает, что произведения искусства на протяжении всей человеческой истории так или иначе подвергались воспроизведению: в этом плане мы можем вспомнить римские копии греческих скульптур, гравюры, которые создавались на основе уже существующих произведений признанных мастеров в Средневековье, литографии в XIX веке, а также прочие воспроизведения знаменитых произведений искусства, например, в периодической печати и газетах. Однако из-за того, что в XX веке средства воспроизведения достигли такого уровня, что отличить оригинал от копии становилось все сложнее с каждым годом, теоретики и художники все больше обращались к осмыслению отношений между копией и оригиналом.