— и помахал на прощанье рукой.
Преследователь по инерции пробежал еще немного вдоль железнодорожного полотна. Потом остановился и, поглядев вслед удаляющемуся поезду, пробормотал сквозь зубы:
— Свинья…
Навстречу запыхавшейся Марианне спешил полковник, наблюдавший всю эту сцену из окна вагона.
— Ну слава богу! Чуть не отстала!
В купе ее приветствовали два немецких офицера, с которыми им предстояло ехать до Салоник. Один из них, майор артиллерии, был очень подвижен и болтлив. Другому, капитану, на вид было около тридцати, однако он был совершенно седой. Через всю его правую щеку тянулся багровый шрам; черные, как у мотоциклиста, очки совершенно скрывали выражение глаз.
— В чем дело? Что это за человек за тобой гнался? — спросил полковник Отто Крайсман.
— Не знаю… Откуда мне знать? — отвечала Марианна рассеянно, глядя в окно. Но тут же сообразила, что надо бы дать побольше объяснений, и продолжала: — Я бежала к поезду, а он ни с того ни с сего припустился за мной. Что-то кричал, но я не расслышала — поезд уже отходил…
Она была очень встревожена. Сколько времени ее преследователь простоял у нее за спиной возле телефонной будки и что ему удалось услышать? Ведь он может сообщить в службу безопасности или немецким властям.
Марианне Рондири исполнилось двадцать пять. Она окончила археологический факультет. Ее отец Вирон Рондирис тоже был археологом. Его убили на албанском фронте в первые дни войны, а мать, немка, погибла в Пирее под бомбежкой. Еще до войны она приехала в Грецию на раскопки и познакомилась с Рондирисом…
Родители Марианны долгое время сотрудничали с немецким ученым Отто Крайсманом, выступали за объявление Афин открытым городом. Когда Греция была оккупирована, Крайсман снова приехал в Афины, но теперь уже в мундире полковника инженерных войск. Узнав о гибели друзей, он взял Марианну под свою опеку, устроил в археологический отдел. Жили они в Колонаки. Отто занимал большую квартиру, реквизированную для нужд оккупационной армии, а девушка поселилась в небольшой квартирке в том же доме.
— Все еще об утюге думаешь? — дошел до сознания Марианны голос Отто.
— Да… Я кричала, чтоб выключили, было плохо слышно… а вдруг я ошиблась номером…
Она решила держаться этой версии на случай, если шпик записал ее разговор.
— Ничего страшного, — успокаивал ее полковник. — Позвоним с какой-нибудь станции и все узнаем.
Марианна посмотрела ему прямо в глаза, и ей вспомнился разговор с товарищем по организации, архитектором Фотисом, когда тот поручил ей следить за Отто.
— Шпионить за ним?! — Такая перспектива ее совсем не вдохновляла.
— Это не шпионаж, — спокойно отозвался Фотис. — Во всяком случае, не в том смысле, какой ты придаешь этому слову.
— Следить за человеком, который столько для меня сделал! — возмущалась Марианна. — И это, по-твоему, не шпионаж?
— Вообще-то мы называем это Сопротивлением, — улыбнулся Фотис. — Бывает, конечно, что и среди оккупантов попадаются люди, по той или иной причине нами уважаемые. Крайсмана, например, мы ценим как прогрессивного ученого. И это обстоятельство несколько осложняет задачу, вызывает нежелательные эмоции…
Оба они, Фотис и Марианна, состояли в подпольной группе ученых и студентов, взявшей на себя охрану художественного наследия страны. День и ночь следили они за перемещениями немцев, отмечали любое подозрительное движение в Археологическом музее, в Университете, в Политехническом институте. Им удалось спрятать в подвалах множество античных ценностей, составить каталог шедевров византийского искусства, включая те, что находились в частных собраниях.
— Видишь ли… Мы ничего не имеем против Отто Крайсмана лично, — посерьезнел Фотис. — Однако у нас такое впечатление, будто он, не подозревая об этом, работает на секретные службы.
— Я не могу шпионить за ним!
— Что ж… Тогда поговори с ним откровенно. Мол, мы такие-то и такие-то! — Фотис строго смотрел на нее. — Сможешь?
Марианна не отвечала.
— Сможешь? — повторил Фотис.
Вопрос опять остался без ответа, и Фотис стал терпеливо ей втолковывать:
— Немцы учредили специальную службу, которая действует втайне даже от гестапо и эсэс. Эта служба занимается вывозом художественных ценностей из оккупированных стран. Полагаем, что Крайсмана используют в этом деле в качестве прикрытия.
— Дядя Отто, — (Марианна называла его дядей), — не может быть замешан в таком грязном деле!
— Говорю тебе, он не в курсе. У нас есть сведения, что еще до вторжения двое в составе археологической экспедиции на самом деле археологами не были, а засылались в нашу страну с целью шпионажа… Впрочем, немцы поступали так не только в отношении Греции. Их так называемые торговые фирмы — лишь прикрытие. Факты? Пожалуйста. Нам известно, что немцы собрали археологические находки и византийские ценности из монастырей и вывезут все это при первой же возможности.
Вот и дали Марианне номер телефона, по которому надлежало звонить в случае крайней необходимости. Марианна не знала, чей это телефон. Но сейчас, порывшись в памяти, она вдруг сообразила, что голос, ответивший ей, уже слышала прежде. И внезапно словно бы «увидела» своего телефонного собеседника: Антонис из их группы. Конечно же, это его голос.
Что он говорил? Передал пароль, что-то об апельсинах. И еще сказал, чтобы она не удивлялась… Не удивлялась — чему? Как раз в этот момент она увидела шпика и была вынуждена прервать разговор.
Что за человек из «своих» должен к ней подойти? И подойдет ли? В поезде? Или где-нибудь на станции? И почему дядю Отто отправили так поспешно, предупредив о поездке всего за несколько часов до отхода поезда?
«В конце концов, какое мне дело?» — сказал себе Аристидис Кутрис, входя в помещение торговой инспекции, находившейся в здании вокзала. И все же его беспокоила мысль, что нечаянно он оказался свидетелем по меньшей мере странных событий. Аристидис чувствовал себя обделенным судьбой: ну что за должность — торговый инспектор, обязанностью которого было вылавливать торгашей, промышляющих на черном рынке. Столько лет ждал он случая проявить себя. И вот сегодня такой случай, может быть, единственный в жизни шанс, представился. И если бы не охранник… Вот дурак, все испортил! Ведь ясно как день: телефонный разговор, который он подслушал, не был обыкновенным разговором.
Обуреваемый этими мыслями, он вошел в кабинет своего начальника.
— Срочное донесение, господин начальник.
— Что там еще? — недовольно спросил тот: рабочий день кончился, пора было уходить домой.
— Дело крайне любопытное, — начал было высокопарно Аристидис.
— А не отложить ли нам его на завтра? — усмехнулся начальник, напыщенность Аристидиса его развеселила.
— Но речь идет о подрывной деятельности. — Аристидис понизил голос.
— Неужели? — притворно ужаснулся начальник.
— То есть… я так думаю…
— Ах, ты д у м а е ш ь. Ну молодец! — Начальнику хотелось сбить с него спесь.
— Я… я почти уверен…
Начальник, низенький румяный толстячок, в отличие от Аристидиса благодарил бога за то, что и при оккупации удалось остаться на безобидной работе, связанной с фасолью и банками с оливковым маслом. Кое-что из этого товара перепадало и его семье.
Аристидис на мгновение заколебался, и начальник тут же перехватил инициативу.
— Значит, до завтра? — сказал он так, будто они уже договорились, и хлопнул Аристидиса по плечу. — Запомни, нам не следует совать нос в такие дела.
Начальник весело рассмеялся и выставил Аристидиса.
Аристидис совсем уже собрался уходить, когда в здание вокзала ворвались гестаповцы. С ними было несколько человек в штатском из греческой службы безопасности. Принюхиваясь, как ищейки, они расспрашивали каждого, кто им встречался. Один из них знал Аристидиса и подошел прямо к нему.
— Ты ничего подозрительного не заметил здесь сегодня утром?
Аристидис обрадовался. Конечно, как не заметить. И он подробно рассказал о молодой женщине, о странном телефонном разговоре, о том, как он бежал за ней, — словом, все.
Сотрудник службы безопасности что-то сказал по-немецки одному из гестаповцев, и тот вынул из кармана фотографию.
— Эта женщина звонила?
Дрожащими от волнения руками Аристидис взял фотографию и сразу сник.
— Нет… Это не она, — проговорил он упавшим голосом.
Если бы он успел увидеть женщину, звонившую перед Марианной, то наверняка узнал бы ее.
Немцы ушли, а торговый инспектор остался, крайне озадаченный всем происшедшим. Они утратили к нему всякий интерес, поскольку содержание телефонного разговора не имело отношения к фотографии, следовательно, пусть этим делом занимаются другие.
Однако Аристидис решил не падать духом и обратиться к кому-нибудь повыше. Эти нижние чины выполняют свои обязанности не рассуждая.
Он остановил такси, рывком открыл дверцу и, садясь в машину, торжественно произнес:
— В гестапо!
Как ни бился Аристидис, он не мог втолковать часовому, что ему крайне необходимо поговорить с начальством. И если бы не переводчик, случайно проходивший мимо, так бы, наверно, и ушел ни с чем.
Аристидиса провели к майору, очень похожему на гестаповцев, которых обычно показывают в кино: лысому, с моноклем и с железным крестом на груди.
— Так что ты слышал? — перевел переводчик вопрос лысого.
Аристидис повторил свой рассказ, еще сильнее волнуясь и добавляя новые подробности.
— Приметы! — сухо бросил майор.
— Высокая брюнетка, глаза черные, возраст — до тридцати, красивая…
То, что его «жертва» — красивая, Аристидис понял только сейчас.
— Одета?
— В сером костюме.
— В какой вагон села?
Он хорошо запомнил: в четвертый. И даже заметил, что пожилой офицер махал ей рукой из окна вагона.
— В каком звании?
Вот этого он не мог сказать — не потому, что был ненаблюдателен, просто погоны загораживала оконная рама.