— Да, князь, представьте себе, что он один из нас, поскольку идея возрождения Великой Моравии находит серьезную поддержку даже среди молодежи, — ответил граф.
— Простите, но для меня достаточно странно видеть среди людей, поставивших себе целью возрождение старинного славянского государства, больше австрийцев немецкого происхождения, нежели славян истинных. Или я не прав? — задал я вопрос, который мучил меня.
— В чем-то вы правы, князь, но, поймите же, наконец, что в политике национальность самих лидеров, которые провозглашают великую идею, не имеет большого значения. Значение имеет только сама идея. И именно она объединяет людей и ведет их за собой, словно путеводный маяк, убеждая не жалеть свою жизнь и проливать кровь ради достижения цели. И люди будут сражаться, если идея, предлагаемая лидерами, кажется народу справедливой. И потому идея возрождения Великой Моравии — именно та, которая поднимет на борьбу против Габсбургов весь наш народ, независимо от того, кто с кем перемешался на этих землях за прошедшие века. Что же касается нас, Свидетелей, то будь мы по происхождению хоть трижды чистокровные немцы, но, если мы объявляем себя славянами, то, следовательно, мы будем славянами в глазах тех людей, которые подхватят нашу идею и пойдут за нами. И никак иначе.
Мы продолжали подниматься по холму, и с каждой минутой тишину зимнего леса все больше нарушали звуки, доносящиеся из военного лагеря: голоса солдат и ржание лошадей. Я понимал, что вскоре мы уже окажемся и в самом лагере. Где, наверняка, граф устроит мне встречу с этим молодым эрцгерцогом. Похоже, для этого он меня на конную прогулку и пригласил, раз так этого эрцгерцога расхваливает по дороге. И я сказал, обдумывая слова графа:
— Вот вы говорите мне о великой идее возрождения большой древней страны, но как можно объединить людей, если сами они не уверены уже в своем происхождении? Мы все-таки живем в мире, где кровное происхождение и земля, на которой родился, до сих пор имеют важнейшее значение для того, чтобы человек мог чувствовать свою причастность к той или иной национальности. А, если такой уверенности у людей в отношении, например, вашей принадлежности к их национальности, нет, то как вы можете быть уверены, что ваши сторонники не предадут вас в самый ответственный момент?
Граф, казалось, не был удивлен моим вопросом. Он опять придержал своего коня и, взглянув на меня с серьезностью учителя, заставив меня почувствовать себя на мгновение несмышленым учеником, ответил:
— Князь, история полна примеров, когда идеалы для людей важнее происхождения. Вспомните, как великие империи падали, когда их правители забывали о духе своего народа. Или, наоборот, как чужаки, пришлые варвары, устанавливали власть над народами гораздо более древними, чем они сами. Мы же не можем позволить себе роскошь сомневаться сейчас в нашем единстве. Для нас очень важно, чтобы каждый, кто присоединяется к нашему делу, чувствовал, что он часть чего-то большего, чем он сам. Это и есть наша задача — создать прочную связь между нами и народом. И мы успешно делаем это, поскольку в сердцах у людей, населяющих эти земли, до сих пор живет Великая Моравия, а мы призываем лишь возродить ее.
Я кивнул, осознавая, что в его словах есть крупицы истины. Но, все-таки мой скептический настрой не рассеялся до конца.
— Неужели вы думаете, что ваш эрцгерцог Фердинанд готов к тому, чтобы поднять оружие против своих собственных соплеменников? — спросил я.
— Это вопрос, который вы должны сами задать ему. Но помните, князь, что в эти смутные времена даже враги могут стать союзниками, если у них есть общая цель с нами. И потому мы открыты к союзам даже с теми, кто может показаться нам сомнительным, — ответил граф, посмотрев в мою сторону как-то косо.
И я понял, что это он, скорее всего, именно на меня намекает.
Мы продолжили движение к лагерю, и вскоре я увидел силуэты солдат на фоне костров. А когда мы подъехали ближе, я заметил, что немолодые солдаты, призванные в ландштурм из резервистов, собирались вокруг молодого полковника, который стоял на телеге и произносил речь, словно Ленин, забравшийся на броневик. Несмотря на свой несолидный возраст, говорил этот человек с такой искренностью и страстью, что даже я почувствовал силу его убеждения. Его слова о предательстве императора Франца и о величии Моравии звучали, как призыв к действию, и я понял, что говорящий был не просто молодым командиром, а обладал харизмой, присущей политическому лидеру. И солдаты, которые слушали его, видели в нем символ новой эпохи, фигуру, которая сможет изменить ход событий, возглавив борьбу за справедливость, как они ее себе представляли.
— Смотрите, князь, — тихо произнес граф, — это и есть сила нашей идеи. И она способна вдохновить даже тех, кто, казалось бы, не имеет ничего общего с наследием государства славян, которое много веков назад существовало на этой земле.
Я задумался над его словами, и в этот момент понял, что важные изменения истории вокруг меня только начинаются. Я почувствовал, что стою на пороге великих перемен, когда прямо здесь перед моими глазами рождалась новая история, которая могла изменить судьбы народов Европы самым непредсказуемым образом.
Я слушал то, что говорил молодой полковник своим солдатам, и в моей голове лихорадочно крутились мысли о том, что на моих глазах назревают революционные события. А эти люди, считающие себя нацией мораванов, преисполнились желанием совершить свой собственный революционный переворот, имеющий национально-освободительный характер. Даже, наверное, характер псевдо-националистический, поскольку много людей среди мятежников не имели моравских корней, или же уже давно позабыли их, перемешавшись с теми же немцами. Но, тем не менее, все они настолько вдохновились идеей возрождения древней славянской страны, что готовились идти за эту идею в бой.
Еще я в этот момент подумал, что смута в центре Европы, которую решили начать Свидетели Великой Моравии, пойдет России на пользу. Ведь эти бунтари отвлекут на себя не только силы Наполеона, но и ослабят другие соседние государства, если те начнут вмешиваться в конфликт. Следовательно, почему бы мне им, действительно, не помочь? Раз они решили драться за свою идею, так пусть дерутся. А, когда разгорится пламя их национальной революции, можно будет туда и дровишки подкидывать. С этими мыслями я спешился и вместе с графом подошел к телеге, с которой, увидев, как мы подъехали, спрыгнул молодой полковник. И граф тут же представил нас друг другу.
Двадцатичетырехлетний эрцгерцог смотрел дерзко и так же дерзко говорил:
— Я рад видеть здесь среди нас представителя из русского штаба. Но, должен сказать вам, князь Андрей, что ваш хваленый Кутузов позорно обделался под Аустерлицем, точно также, как обделался и наш генерал Франц фон Вейротер, предложивший бездарный план сражения, как обделались и оба наших государя императора, которые позорно бежали еще до окончания битвы, поняв, что проиграли ее, и не найдя в себе сил для дальнейшего противодействия Бонапарту. Правда, ваш император сумел хотя бы сохранить армию, уведя ее, пусть и с потерями. Наш же Франц ни армию не сохранил, ни честь свою, бросившись сразу кланяться Наполеону и униженно просить это кровожадное чудовище о мире.
Эрцгерцог говорил нарочито громко, чтобы слышали все солдаты ландштурма, обступившие нас со всех сторон. И я понял, что эти заговорщики-революционеры намерены использовать меня еще и для своей пропаганды и агитации. Мол, заручились уже поддержкой со стороны России, которая прислала к ним целого князя из ставки Кутузова. Хотя я один, понятное дело, не решал ничего, да и не мог решать в том положении, в котором оказался. Ведь я попал сюда не по своей воле, а по воле случая. Тем не менее, я чувствовал, что мое появление подбадривало присутствующих в их безумной решимости сражаться за идею реставрации целой страны на политической карте Европы.
Все солдаты смотрели на меня радостно, а их лица были полны надежды и решимости. И я подумал, что правильно подобранные слова, замешанные на жажде справедливости и сказанные вовремя тем людям, которые давно желают услышать нечто подобное, могут вдохнуть жизнь даже в идею воскресить из небытия давно мертвое государство.
— Вы правы, поражение при Аустерлице никому из нас не делает чести. Но, из него можно извлечь уроки, чтобы не повторять снова подобных ошибок, — ответил я эрцгерцогу, стараясь сохранить спокойствие в голосе, несмотря на весь этот солдатский митинг, творившийся вокруг.
Эрцгерцог усмехнулся, а в его глазах заблестели азартные искорки:
— Извлекать уроки мы, разумеется, станем. Но, это потом. А сейчас, князь, мы собрались здесь не для того, чтобы вести мирные беседы. Мы собираемся обсудить с вами новые планы сражений! И я надеюсь, что Россия поддержит нас.
Тут и граф неожиданно громко объявил:
— Князь Андрей присоединился к нам не с пустыми руками. Русское командование прислало вместе с ним гвардейцев Семеновского полка, драгун Санкт-Петербургского полка и артиллерийскую батарею!
Ландштурм ответил на это известие радостным гулом. Вот только, граф не уточнил, что всех этих бойцов, оставшихся в моем отряде, не более полуроты, а пушки отбиты нами у французов. Впрочем, собравшиеся на площадке возле входа в рудник военнослужащие ландштурма не знали об этом, как не знали они и о том, что меня никакое русское командование не отправляло им в помощь, а оказался я в этом месте чисто случайно. Тем не менее, я чувствовал, как слова графа и эрцгерцога, полные решимости, захватывают воображение солдат, которые, наверное, представили себе два полнокровных русских полка с солидным количеством артиллерийских орудий.
Солдаты смотрели на меня так пристально, как будто я и на самом деле являлся каким-то полномочным представителем русской ставки. Они не понимали и не могли понять моего истинного положения попаданца, командовавшего горсткой бойцов. Но, из-за слов эрцгерцога и графа я уже невольно сделался для них символом надежды. Я знал, что должен действовать осторожно, ведь в замысле этих двоих лидеров заговорщиков скрывались опасности, которые могли обернуться против меня в любой момент.