У Хейзел что-то подступило к горлу – хорошо бы отрыжка.
– Можно еще пива?
– Ну правда, Хейзел. Могу представить, как мы выглядим со стороны, но через три года я перешагну порог средней продолжительности жизни мужчины. Как там называлось телешоу, где участники должны за сорок секунд сгрести в тележку как можно больше товаров со стеллажей? Так я и живу: если не загрести все сейчас, другого шанса не будет. Никакой прокрастинации. Вот, погляди-ка.
И он развязал халат. Одно движение – и Диана растеряла всю целомудренность.
– О, грудь впечатляющая, – Хейзел поняла, что прошептала это скорбным тоном принятия неизбежного, каким сообщала бы, что у ее друга рак.
– Фургон был хорош, – признал отец, – но я ни о чем не жалею.
– И как они так торчат? – спросила Хейзел. Грудь Дианы была приподнята, как будто кукла стояла на руках вниз головой. Соски буквально смотрели в потолок.
– Есть у меня одно предположение, но придется уйти в возвышенные материи.
По улице прокатила скорая, перебив беседу оглушительным воем сирены. Это, видимо, напомнило отцу, что он хотел сказать.
– Не очень в тему, – начал он. – Помнишь Реджинальда и его жену, Шерри?
Да, решила Хейзел, ей не привиделось: грудь Дианы была идеальной конической формы, она гипнотизировала и будоражила; Хейзел удивилась, что заметила это, ведь секс, спасибо Байрону, не вызывал у нее ничего, кроме отвращения. Когда проблема только возникла, она надеялась, что удастся возненавидеть секс именно с Байроном, но не получилось. Человеку, не постигшему супружескую ненависть, кажется, что жена торжествует над мужем, когда мастурбирует и представляет кого-либо другого – наслаждение, оргазмы, мысленная измена щекочет нервы. Но нет. Она пробовала так делать, но в итоге ее либидо стало только сильнее: она постоянно думала о сексе, мечтала о сексе; ее тело превратилось в корабль с Марди Гра, только вместо разных безделушек с него разбрасывали феромоны – причем во всех, кто подходил слишком близко, не исключая Байрона. Тот был в восторге. Не важно, что у них не было секса, она все равно излучала сексуальную энергию: все, кто ее видел, считали, что это Байрон так качественно ее трахает. Тогда стало ясно: чтобы дом стал негостеприимным, недостаточно заколотить вентиляционные решетки в одной комнате. Надо вырубить электричество. Сказано – сделано. Странно все-таки, что именно огромные пластиковые сиськи впервые за долгие годы раздули тлеющие угольки ее желания.
– Реджинальд! – гаркнул папа. – Ну, знаешь, муж Шерри. Моряк. С крупными зубами. Они все время приносили киши на соседские посиделки.
– Не припоминаю. А что? – любопытство толкало Хейзел протянуть руку и сжать Дианину левую грудь. Интересно, на ощупь она такая же, как поролоновые матрасы с эффектом памяти? Если надавить посильнее, останется ли след от кончиков пальцев?
– Я знаю, что вас, детей, это не устраивает, но люди не перестают заниматься сексом, когда стареют.
Хейзел порадовалась про себя, что не помнит Шерри и Реджинальда. Как будто выиграла в лотерею.
– В общем, Шерри и Реджинальд – пенсионеры, и они развратничают примерно в три часа дня по вторникам. В прошлый раз сердечко Реджинальда не выдержало. Чтоб ты понимала физику произошедшего: Реджинальд полный и бочкообразный. Шерри – остеопорозная тоща. Он валится на нее – и вот она прижата к кровати трупом собственного мужа. Ей нечем дышать, она не может пошевелиться. Она остается в таком положении больше суток. Наконец приходит ее сын. У нее хороший сын, звонит ей каждый день, а тут она не взяла трубку.
– Я с телефонами не в ладах, – перебила Хейзел. – Если ты мне это все рассказываешь, чтобы я почаще тебе звонила, то отмечу, что меня бы не вдохновила перспектива стаскивать мертвого голого родителя с живого голого родителя.
Она все-таки решила не добавлять, что позвонить теперь вообще не сможет, потому то у нее больше нет телефона.
– Я тебя не осуждаю. Конечно, я иногда задаюсь вопросом, что будет, если я внезапно умру, и сколько недель мой труп будет гнить, прежде чем тебе придет в голову снова ко мне заглянуть. Но про Шерри я просто так рассказал, без намека. Все-таки такие вещи остаются в подсознании. Сколько бы раз я потом ни ходил на свидания, в голове все время крутилось: «Эта дама слишком хороша, чтобы на ней умереть. Она достойна лучшего». Диана же… На ней можно умирать сколько угодно.
Хейзел заметила, что, как ни странно, тема ее окончившегося замужества всплывать не спешит. И открыла еще пиво.
– Ставки сделаны, – продолжал папа, – мне больше незачем себя сдерживать. Разве умереть во время секса – не лучший из всех возможных вариантов? Говорю тебе, отслеживать сердцебиение, когда пытаешься подрочить – так себе удовольствие.
– Ты хочешь сказать, что Диана – способ самоубийства?
Теперь Хейзел взглянула на эту стошестидесятисантиметровую силиконовую принцессу по-новому: «Девушка месяца» выше пояса, ниже пояса – Доктор Кеворкян. Хоть халат и сполз до талии, главный секрет Дианы был не виден.
– Смазка идет в комплекте?
– Не твое дело, – огрызнулся папа. – Но да. И я не говорил, что хочу умереть во время секса. Но дело в том, что я скоро умру и хочу перед этим успеть потрахаться много-много-много раз, и если вдруг один из них отправит меня в мир иной, то это не худшая отправная точка.
– Ладно, пап. – Хейзел оглядела оставшиеся банки.
– Не стесняйся, это тебе. Я пьян суррогатной любовью. Диана превзошла все ожидания. Я и представить не мог, что будет так хорошо; главное, думал, чтобы больно не было, ждал, что швы будут царапать или от волос будет пахнуть фабричным пластиком – в общем, все как на аверсивной терапии. Как же я ошибался! Она пахнет как новая машина!
– Очень кстати, ты ведь как раз продал старую.
Хейзел заметила, что папа пересчитывает пустые банки и загибает пальцы один за другим.
– Ты сегодня никак не напьешься, я смотрю. Ты и раньше так много выпивала?
Папа был не из тех, кто позволяет на себя давить, и Хейзел знала, что нужно провернуть все так, будто переезд хотя бы отчасти был его идеей.
– Что ж, я рада, что ты остепенился в романтическом плане, – начала она. – Но раз уж ты так беспокоишься, что некому будет найти твое тело, когда ты умрешь… тебе не кажется, что неплохо было бы иметь под боком человека? Ты не думал с кем-нибудь съехаться? Чтобы было с кем поиграть в карты и поболтать о том о сем?
Ее отец затрясся от смеха так, что Диана резко нырнула вперед. Хейзел поймала себя на том, что ее руки мигом рванулись к кукле – она инстинктивно устремилась поймать ее, не дать ей упасть.
– Ты с ума сошла? Нет ничего лучше, чем жить одному! А с Дианой жизнь вышла на новый уровень. Мы можем ужинать голыми при свечах. Я могу есть с ее живота, как с тарелки. Кстати, вот что еще обязательно нужно успеть – съесть сэндвич с ветчиной с груди прекрасной женщины.
Он покосился на грудь Дианы, сдвинул брови, оценивая – и остался доволен.
– Она чудо. Как там говорится? Сегодня первый из последних дней моей жизни.
– Чудо, значит… – Хейзел задумалась. Ящик на полу, действительно, в какой-то мере мог сойти за распахнутый гроб, а Диана, новый Лазарь, восстала из небытия, чтобы занять место среди живых.
И тут папа заметил его. Он неловко развернулся на сидении «Раскла», случайно толкнул Диану, так что ее вытянутая рука уперлась в рожок – раздался звучный, протяжный гудок.
– Хейзел? Зачем тебе чемодан?
2
– Ты бросила Байрона?! – снова и снова повторял отец уже целую минуту. Когда он злился, его голос становился мистически громогласным, так что хотелось дать ему в руки трезубец. Без него картинка была неполной.
– Но он же гений! Я выхожу из дома, и все вокруг производства Гоголя! – пронзительно, душераздирающе завывал он, напоминая Хейзел персонажей навязчивых рекламных роликов. В ее голове всплыла въедливая реклама, где парень разрубал (или пытался разрубить) матрас с помощью мачете и кричал: «Возьми трубку, возьми трубку!» Она не помнила точно, продавала реклама ножи или матрасы. Он разрубал матрас, чтобы показать, как прекрасно режет нож? Или хотел продемонстрировать слои матраса? Может, так рекламщики взывали к стыду покупателей: мол, мы будем разносить в щепки кровать, пока вы не позвоните и не сделаете заказ.
– Я понимаю, все очень внезапно, – сказала Хейзел.
Ее отец покровительственным жестом обвил Диану рукой и притянул к себе: вид у него был такой, как будто перед ним стояла не его дочь, которой нужна была помощь, а обнаглевший воздыхатель, расфлиртовавшийся в баре с его девушкой и поставленный перед выбором: либо отвалить, либо поговорить по-мужски.
– Но Хейзел, – гнул свое папа, – Ты хоть представляешь, сколько у Байрона денег?
– Слушай, пап, я понимаю, что ты хочешь устроить тут филиал сексуальной революции с Дианой, и я только за. У меня есть шумоизолирующие наушники, – она врала. У нее были такие раньше, а еще куча других гаджетов, но она решила, что не возьмет с собой ни одной вещи байроновской компании.
Ей не хотелось признавать, что релакс-массажер/интернет-браузер сейчас пригодился бы как никогда. Пока устройство размером с головку наушников первоклассно массировало виски пользователя, поток света проецировал изображение того, что тот пожелал увидеть. Когда Хейзел училась в колледже, она подсела на тонкие шоколадные печеньки, которые выпускал местный продуктовый магазин. В донорском центре, где она время от времени зарабатывала своей кровью на чизбургеры и наркоту, их выдавали как бонус. На вкус они напоминали крекеры (соседка Хейзел отказывалась их есть, потому что это печенье якобы изобрели для вымышленных представителей животного мира, которые в таблицах классификации находятся между золотым ретривером и человеческим младенцем). Но в их простоте было что-то особенное. Кроме того, зернистая поверхность заменяла Хейзел скраб для губ. Когда Хейзел надевала массажер, ей нравилось разглядывать проекции этих печенюшек. Она в сотни раз увеличивала изображение, чтобы они были похожи на шоколадные пустоши с неизведанной планеты.