Маленький Юлиус Розенбоом, которому из-за диабета каждый день приходилось делать уколы, уже сидел в приемной, когда вошла Ирма Нюссбаум. Она села напротив него так, чтобы держать в поле зрения дверь в приемную, и взяла женский журнал из пачки на столике.
— Доктор еще не начал прием? — спросила она.
Юлиус пожал плечами, не отрывая глаз от комикса, лежащего у него на коленях.
— Ты их уже слышал? — спросила она.
— Кого? — поднял голову Юлиус.
— Сыновей доктора.
Мальчик опять пожал плечами. В этот момент где-то в доме хлопнула дверь, и сразу же вслед за этим детский голос прокричал:
— Нет, не хочу!
— Так вот где они, — восторженно воскликнула Ирма.
Она наклонила голову, чтобы лучше слышать звуки, которые, похоже, доносились сверху.
— Михаил, не упрямься и иди сюда.
— Фрау Манхаут явно с ними не справляется, — продолжала Ирма. Она посмотрела на Юлиуса, который перевернул страницу. — Часто тут такое случается?
— Да я не знаю, — сказал Юлиус, повернув голову в направлении приемной. — Кажется, доктор идет. Идите первая, я еще не успел дочитать.
И он закрылся журналом.
Ирма поняла, что мальчику не очень-то хотелось делать укол, с радостью приняла его предложение и сразу же встала, как только доктор Хоппе открыл дверь.
Ей всегда надо было немного привыкнуть, когда он появлялся. Поневоле она сразу обращала внимание на его волосы и бороду и часто ловила себя на мысли, что рассматривает шрам, который он пытался скрыть под усами. Голос доктора тоже каждый раз звучал по-другому, не так, как ей казалось раньше.
— Проходите, фрау Нюссбаум, — пригласил доктор.
Войдя в кабинет, он сел за письменный стол и наклонился, чтобы найти ее историю болезни в одном из ящиков. Она использовала эту возможность, чтобы немного повернуть к себе рамочку с фотографиями на углу стола.
— Меня всегда поражает, насколько они похожи друг на друга, герр доктор, — сказала она.
Доктор чуть поднял глаза и кивнул. Ирма невозмутимо продолжала:
— Они, должно быть, сильно изменились за это время, не так ли?
Он положил историю болезни на стол и снова кивнул.
— Они все еще похожи между собой? — настаивала она.
— Все еще похожи.
— И как они поживают, герр доктор? Мне кажется, я только что слышала, как кто-то из них кричал.
— Я думаю, фрау Манхаут собралась их искупать. Они этого не любят. И, естественно, сопротивляются. А что бы вы стали делать?
— Мне и объяснять ничего не надо. Подождите еще, пока они подрастут. Я так рада, что оба моих наконец-то живут самостоятельно. А сколько точно вашим мальчикам сейчас?
— Почти два. А скажите…
— Надо замочить в холодной воде, — перебила она доктора.
— Как вы сказали?
— Это пятно, — показала она на его белый халат, на левом рукаве которого было темное пятно величиной с монетку.
— Ведь это кровь? Пятно можно вывести, замочив на часок в холодной воде, а потом стирать при шестидесяти градусах. Разве фрау Манхаут этого не знает?
Он, казалось, смутился и потер высохшее пятно.
— Или это чернила? — теперь она показывала на авторучку на письменном столе. — Тогда надо взять кислоту или лимонный сок.
— Я передам фрау Манхаут, — сказал доктор, пытаясь соскоблить пятно ногтем.
— Не надо, вы сделаете только хуже, — строго заметила Ирма.
Рефлекторным движением доктор отдернул руку, потом снова выпрямился и начал машинально листать ее историю болезни.
— Так что вас беспокоит сейчас?
Но не успела она ответить или хотя бы придумать, зачем пришла, как откуда-то сверху вновь раздались звуки, на этот раз ужасный топот. Казалось, кто-то кувырком летит вниз по лестнице. Ирма и доктор посмотрели на дверь, ведущую в коридор, и в следующую минуту она распахнулась. В дверном проеме появилась фрау Манхаут. Она остановилась, крепко схватившись за дверную ручку, кровь прилила к ее лицу, женщина хватала ртом воздух. Рот кривился в гримасе, а глаза за стеклами очков сверкали от ярости.
Ирма сжалась на своем стуле при виде высокой фигуры, которая большими шагами двинулась в ее сторону. Она уже подняла руки, чтобы защищаться, но оказалось, что фрау Манхаут метила совсем не в нее. Она обошла вокруг стола и вплотную приблизилась к доктору, который вцепился в подлокотники кресла, как будто желая отодвинуться, если она вдруг бросится на него. Резким движением фрау Манхаут подняла вверх руку, наклонилась вперед и поднесла свой угрожающий указательный палец прямо к его носу.
— Если вы еще раз, — выкрикнула она, — еще только один раз тронете детей хоть пальцем, я заявлю на вас в полицию! Запомните это хорошенько, герр доктор!
Затем она резко повернулась и промаршировала вон из комнаты. Ирма Нюссбаум закрыла рот рукой, а доктор Хоппе, казалось, нисколько не смутился. Он поднялся с места, не успела Шарлотта Манхаут сделать и трех шагов.
— Фрау Манхаут, что вы имеете в виду? Я не понимаю, что…
Женщина замедлила шаги и обернулась.
— Как вы смеете! — закричала она. — Как вы только смеете делать вид, что ничего не случилось?
— В самом деле, фрау Манхаут, я…
Ирма переводила взгляд с фрау Манхаут на доктора Хоппе и обратно.
Она не знала, то ли ей убежать, то ли вмешаться, то ли держаться в стороне, и в это время в дверном проеме вдруг появились все три сына доктора, каждый с полотенцем на плече.
Лысые. Это сразу бросилось ей в глаза. Головы мальчиков были совершенно голые. На них не было ни единого рыжего волоска, из-за чего их и так огромные черепа выглядели еще больше. Сквозь тонкую кожу просвечивала густая сеть голубых сосудов.
— Как будто три огромные, прозрачные электрические лампочки, — рассказывала она потом своему мужу, который напрасно надеялся выудить у нее побольше подробностей, потому что, еще до того как Ирма смогла рассмотреть лица мальчиков, Шарлотта Манхаут уже подошла к ним, чтобы мягко выставить в коридор.
— Пойдемте, вам надо еще в ванну, — сказала она и, не удостоив никого больше взглядом, вышла из кабинета.
Ирма слышала, как она сказала детям, что все будет хорошо, и после этого наступила тишина. Доктор Хоппе, сидящий напротив, наклонился вперед и сцепил пальцы.
— Так чем я могу вам помочь, фрау Нюссбаум?
Его лицо не выражало никаких эмоций, как будто ничего не случилось.
— Нет, я не хочу!
Михаил громко хлопнул дверью ванной и, сложив на груди руки, остался стоять в коридоре. Фрау Манхаут крикнула ему с другой стороны:
— Михаил, не упрямься и иди сюда!
Она опять открыла дверь и поднялась на лестничную площадку. Михаил стоял у лестницы, готовый бежать вниз, если она подойдет ближе.
Бывало и раньше, что у них завязывалась борьба, когда надо было купаться, но такого сопротивления они еще никогда не оказывали.
— Мы сами, — сказал Рафаил, вставший вместе с Гавриилом в дверях ванной; он засунул руки под мышки, чтобы показать, что сегодня сотрудничать не намерен. Гавриил кивнул и добавил:
— Раздеваться, мыться, вытираться. Сами все можем.
Михаил кивнул с лестницы:
— Все сами.
— Ну хорошо, хорошо, — сказала фрау Манхаут. — Пусть будет по-вашему. Но только сегодня. Давай, Михаил, проходи.
Михаил вошел в ванную, два его братика последовали за ним. Фрау Манхаут покачала головой. Уже некоторое время назад дети вступили в такую фазу развития, когда хотели все знать. Почему это? Почему то? Зачем? Каждый ответ вызывал новый вопрос. В то же время они хотели попробовать делать все сами, хотя еще не все умели. Собственно говоря, ей надо было быть с ними построже, но у нее не получалось. Ей было их жалко. Вот в чем все дело.
Войдя в ванную, она увидела, что никто из мальчиков еще не начал раздеваться.
— Ну, что еще? — спросила она.
— Сначала чистить зубы! — вдруг воскликнул Рафаил и побежал к умывальнику, братья бросились за ним по пятам.
Они взобрались на скамеечки, чтобы достать до крана. Рафаил раздал зубные щетки, которые были у них того же цвета, что и браслетики.
В зеркале фрау Манхаут видела их голые головы. Она вспомнила, как несправедливо обвинила их отца, когда вдруг увидела, что у них нет волос, на следующий день после того, как им исполнился год. Она подумала, что он обрил их наголо для какого-то исследования или просто по собственной прихоти. Но оказалось, что волосы сами выпали за одну ночь. В качестве доказательства доктор Хоппе показал ей волосы, которые он собрал с подушек и положил в три полиэтиленовых пакета. Мальчики тоже подтвердили его рассказ.
— Все будет хорошо, — сказал доктор и добавил, что это временное явление.
Но между тем прошел почти год, а волосы так и не вырастали, и доктор все надоедал детям всевозможными обследованиями, которые, как он надеялся, должны дать какой-нибудь результат. Это были и обычные тесты, когда он слушал сердце и дыхание, измерял давление или проверял их рефлексы, но иногда он проводил и другие исследования, при которых чем-то вроде напильника снимал частички кожи или вкалывал в их тонкие ручки толстые полые иглы, чтобы взять кровь. Обо всех этих неприятных вещах дети докладывали фрау Манхаут. Они деловым тоном рассказывали, что происходило, как будто смотрели на все со стороны, а не были объектом исследований. В этом отношении за прошедшие месяцы мальчики мало изменились. Они сами все еще не знали, как им реагировать на то, что происходит, или же — в этом фрау Манхаут была не уверена, — возможно, и знали, но не могли выразить свои чувства. Как бы то ни было, они были ужасно замкнутыми, кроме тех случаев, когда им не хотелось что-то делать, а это случалось все чаще. Тогда все трое вели себя чрезвычайно упрямо, и фрау Манхаут считала, что таким образом у них проявляется чувство страха.
Она снова посмотрела в зеркало на трех мальчиков и подумала, замечают ли они, что в отражениях их шрамы почему-то проступают резче, чем в действительности, и из-за этого их уродство еще больше бросается в глаза. Конечно, они должны были это видеть, когда смотрели друг на друга. С одной стороны, в этом было преимущество их схожести: глядя друг на друга, они могли видеть, какое впечатление производит их внешность на других людей. В то же время это было и огромным недостатком — потому что, когда один из братьев смотрел на другого, он сразу же видел, насколько тот некрасив. Обычные дети могут закрыть зеркала или отвернуться, когда не хотят иметь дело со своим отражением, но у близнецов не было такого выбора. Собственно говоря, фрау Манхаут даже не знала, осознавали ли мальчики, что выглядят иначе, потому что они редко видели других людей или других детей. Она никогда не говорила с ними об этом, а их отец — тем более.