– Заяц и четыре куропатки. Они в оружейной. Я сказал Катрин, чтобы не трогала их, пока ты не посмотришь.
Думаю, я отдавал себе отчет, что Лис не очень-то интересны ружья и дичь, но она всегда делала вид, что ей это нравится, и насмешливо отрицала, будто проявляет интерес только ради меня, а не из чистой любви к охоте. Вот и сейчас она потащила меня осмотреть добычу, пусть и довольно скудную, сделала мне приятные комплименты и тихонько вскрикнула от восторга и жалости, когда я вытащил из сумки за уши огромного зайца.
– Он больше не будет есть наш латук, – сказал я, пытаясь оправдать убийство.
– Бедненький зайчик… но какая красота! Дик, ты ведь замечательно стреляешь, правда?
Я уклонился от ответа и достал куропатку.
– Бедняжки! – прошептала Лис. – Жалко их… не правда ли, Дик? Но ты такой молодец…
– Мы их приготовим, – осторожно сказал я. – Позови Катрин.
Катрин пришла и забрала дичь, а Фина Лелокард, горничная Лис, вскоре объявила, что ужин готов, и Лис пошла переодеться.
Несколько секунд я стоял, блаженно размышляя о ней и говоря себе: «Мальчик мой, ты счастливейший человек на свете: ты влюблен в собственную жену!».
Я вошел в столовую, посмотрел на тарелки, улыбнулся до ушей и снова вышел, встретил Трегунка в коридоре, улыбнулся и ему, заглянул на кухню, улыбнулся Катрин и поднялся по лестнице, все еще сияя.
Я уже собирался постучать в дверь будуара, но она открылась сама. Лис выбежала в коридор, заметила меня и, вскрикнув с облегчением, прижалась к моей груди.
– Кто-то заглядывает мне в окно! – сообщила она.
– Что? – гневно воскликнул я.
– Какой-то человек, переодетый священником. И на нем маска. Наверное, он взобрался на лавр.
Я сбежал по лестнице и выскочил на крыльцо. Залитый лунным светом сад был абсолютно безлюден.
Подошел Трегунк, мы вдвоем осмотрели живую изгородь и кустарник вокруг дома и до самой дороги.
– Жан-Мари, – сказал я наконец, – выпусти моего бульдога – он тебя знает – и поужинай на крыльце, понаблюдай за садом. Моя жена говорит, что этот тип переоделся священником и носит маску.
Трегунк сверкнул белозубой улыбкой:
– Думаю, он больше не осмелится сюда прийти, месье Даррел.
Я вернулся и увидел, что Лис тихо сидит за столом.
– Суп готов, дорогой, – сказала она. – Не волнуйся, наверняка это был какой-то глупый шутник из Банналека. Никто из Сен-Жильда или Сен-Жюльена такого бы не сделал.
Я был слишком возмущен, чтобы ответить, но Лис продолжала настаивать, что это всего лишь чья-то дурацкая шутка, и мало-помалу я тоже начал смотреть на происшедшее в таком свете.
Лис рассказала мне об Ивонне и напомнила, что я обещал пригласить Герберта Стюарта, чтобы они могли познакомиться.
– Какая коварная дипломатия! – заметил я. – Герберт сейчас в Париже, изо всех сил трудится на Салон.
– А тебе не кажется, что он мог бы выделить неделю, чтобы пофлиртовать с первой красавицей Финистера? – с невинным видом спросила Лис.
– Первая красавица? Ну, это уж точно не об Ивонне!
– А о ком же тогда?
Я лишь смущенно рассмеялся.
– Полагаю, ты имеешь в виду меня, Дик, – сказала Лис, мило зардевшись.
– Наверное, я тебе уже надоел?
– Надоел? Да ты что, Дик! Как ты можешь такое говорить?
После того как подали кофе и сигареты, я рассказал о Трегунке, и Лис полностью одобрила мой поступок.
– Бедный Жан! Он, наверное, очень обрадовался? Какой ты добрый!
– Ерунда, – ответил я. – Нам и правда нужен садовник, ты сама так сказала, Лис.
Но Лис поцеловала меня, а потом наклонилась и обняла Малыша, а тот присвистнул носом, сентиментально проявляя признательность.
– Я очень счастливая женщина, – произнесла Лис.
– Сегодня Малыш плохо себя вел, – заметил я.
– Бедный Малыш! – сказала Лис улыбаясь.
Когда ужин закончился, Малыш захрапел перед ярко пылающим камином – октябрьские ночи в Финистере часто бывают холодными, – а Лис свернулась калачиком в кресле со своей вышивкой и бросила на меня быстрый взгляд из-под опущенных ресниц.
– Ты прямо как школьница, Лис, – поддразнил я. – Не верю, что тебе уже шестнадцать.
Она задумчиво откинула назад свои густые блестящие волосы. Ее запястье было белым, как пена прибоя.
– Неужели мы уже четыре года женаты? Не могу поверить, – сказал я.
Она бросила на меня еще один быстрый взгляд и с легкой улыбкой коснулась вышивки, лежавшей у нее на коленях.
– Понятно, – сказал я, тоже улыбаясь вышивке. – Как ты думаешь, подойдет?
– Подойдет? – переспросила Лис и рассмеялась.
– Значит, ты совершенно уверена, что тебе… э-э-э… нам это понадобится?
– Совершенно, – кивнула Лис, заливаясь нежным румянцем и поднимая свое рукоделие – крохотную одежку, украшенную кружевом и сложной вышивкой.
– Это великолепно, – сказал я. – Только не утомляй глаза чересчур, дорогая. Можно я выкурю трубку?
– Конечно, – согласилась она, выбирая моток бледно-голубого шелка.
Некоторое время я сидел и молча курил, глядя, как ее тонкие пальцы мелькают среди разноцветных шелков и золотых нитей. Вскоре она опять заговорила:
– Напомни, Дик, какой у тебя герб?
– Мой герб? Э-э-э… что-то там вздыбленное на чем-то таком в том же духе…
– Дик!
– Да, любовь моя?
– Не валяй дурака!
– Но я и правда забыл. Самый обыкновенный герб, в Нью-Йорке у всех такие. В каждой семье должен быть герб.
– Какой ты противный, Дик! Ну тогда пошли Жозефину наверх за моим альбомом.
– Ты хочешь вышить мой герб на этом… что ты там вышиваешь?
– Именно так. И мой собственный герб – тоже.
Я подумал о Пурпурном Императоре и слегка озадачился.
– А ты и не знал, что у меня тоже есть герб? – улыбнулась она.
– И что на нем? – осторожно поинтересовался я.
– Вот увидишь. Позови Жозефину.
Я позвонил в колокольчик, вошла Фина, и Лис тихим голосом отдала ей распоряжения. Горничная поспешила прочь, кивая головой в белом чепце и приговаривая: «Бьен, мадам!». Через несколько минут она вернулась с потрепанным, затхлым томом.
Я взял книгу в руки и осмотрел старинный переплет – когда-то он был лазурным с золотом, но краски почти выцвели.
– Лилии! – воскликнул я.
– Флер-де-лис, – скромно уточнила жена.
– О! – изумленно сказал я и открыл книгу.
– Ты никогда раньше не видел этот альбом? – спросила Лис с коварным блеском в глазах.
– Ты же знаешь, что нет. Эй, а это что такое? Ого! Значит, перед «Тревек» должно стоять «де»? Лис де Тревек? Тогда с какой стати Пурпурный Император…
– Дик! – воскликнула Лис.
– Ладно, – сказал я. – Ну прямо глаза разбегаются! Про кого бы мне почитать первым делом? Про сьера де Тревека, который в одиночку отправился к шатру Саладина, чтобы добыть лекарство для его величества Луи? Или вот – и это все здесь, черным по белому! – про маркиза де Тревека, который предпочел утонуть на глазах у Альвы, но не сдать Испании знамя с королевскими лилиями? Здесь все написано. А кстати, дорогая, как насчет того солдата по фамилии Тревек, который был убит в том старом форте на скале?
– Он отказался от «де», и с тех пор все Тревеки были республиканцами, – сказала Лис. – Все, кроме меня.
– И ты совершенно права, – кивнул я. – Нам, республиканцам, настало время завести себе нормальную феодальную систему. Любовь моя, я пью за короля!
Я поднял свой бокал с вином и посмотрел на Лис.
– За короля, – откликнулась Лис, снова зардевшись.
Она разгладила крошечную одежку, лежавшую у нее на коленях, прикоснулась губами к бокалу – в глазах ее светилась нежность. Я осушил свой бокал за короля.
Помолчав немного, я решил:
– Я буду рассказывать королю сказки. Его величеству понравится.
– Его величество, – тихо повторила Лис.
– Или ее, – рассмеялся я. – Кто знает?
– Кто знает? – пробормотала Лис с легким вздохом.
– Я знаю несколько сказок о Джеке – покорителе великанов, – объявил я. – А ты, Лис?
– Я? Нет, о покорителях великанов я не знаю, но знаю всё и об оборотне, и о Пламенной Жанне[4], и об Оборванце в пурпуре[5]… О, да я, оказывается, знаю целую уйму историй!
– Ты такая умная! – сказал я. – А я буду учить его величество английскому.
– А я – бретонскому, – ревниво воскликнула Лис.
– Я буду приносить королю игрушки, – сказал я. – Больших зеленых ящериц с вересковой пустоши, маленьких серых кефалей, которые будут плавать в стеклянных шарах, крольчат из леса Керселек…
– А я, – сказала Лис, – принесу королю – моему королю – первую примулу, первую ветвь боярышника, первый жонкиль.
– Наш король, – сказал я, и в Финистере воцарился мир.
Я откинулся на спинку кресла, лениво перелистывая занятный старый альбом.
– Я ищу герб, – пояснил я.
– Герб, дорогой? Это голова священника со стреловидной отметиной на лбу, на поле…
Я сел прямо и уставился на жену.
– В чем дело, Дик? – улыбнулась она. – В этой книге все написано. Хочешь прочесть? Нет? Тогда я сама расскажу. Дело было во время третьего Крестового похода. Жил-был монах, которого люди называли Черным Монахом. Он стал отступником и продался врагам Христа. Сьер де Тревек ворвался в сарацинский лагерь всего с сотней копий и захватил Черного Монаха в самой гуще вражеского войска.
– Так вот откуда взялся герб, – тихо сказал я, но про себя подумал о клейменом черепе в яме. Что бы это значило?
– Да, – ответила Лис. – Сьер де Тревек отрубил голову Черному Монаху, но сначала он заклеймил ему лоб наконечником стрелы. В книге говорится, что это был благочестивый поступок и что сьер де Тревек заслуживает всяческих похвал. Но мне кажется, клеймить людей – это жестоко, – вздохнула она.
– А ты не слыхала о каком-нибудь другом Черном Монахе?
– Слыхала. Был такой в прошлом веке здесь, в Сент-Жильда. Говорят, на солнце он отбрасывал белую тень. И еще – он писал на бретонском. Вроде бы оставил хроники, но я их не видела. Его звали Жак Сорг – так же, как одного старого хрониста и еще одного священника. Некоторые говорят, он был прямым потомком того предателя. Конечно, от первого Черного Монаха можно было всего ожидать. Но даже если у него и был ребенок – это еще не значит, что последний Жак Сорг произошел от него. Говорят, этот человек был святым. Настолько добрым, что ему не дали умереть, а забрали живым на небо, – добавила Лис, глядя на меня глазами, сияющими детской верой.