В этих условиях писателям трудно делать свое дело с отвагой и беспристрастно. Некоторые просто пожимают плечами и покидают главное поле битвы нашего века. Те из них, чей разум глух к самым насущным проблемам мира, неизбежно создают произведения не только не имеющие большого значения для современников, но и глубоко неискренние. Ибо эти писатели, осознанно или нет, хотят убедить самих себя, либо в том, что кризиса человеческой цивилизации вообще не существует, либо в том, что этот кризис менее важен, чем их собственная работа, и их лично не касается. Но на самом деле кризис существует, причем очень глубокий, задевающий каждого из нас. Может ли разумный информированный человек придерживаться иной точки зрения, не прибегая к самообману?
И все-таки я искренне сочувствую тем «интеллектуалам», которые заявляют, что в этой борьбе от них все равно нет никакой пользы, и на этом основании держатся от нее подальше. Я ведь, в сущности, – один из них. В нашу защиту я должен сказать, что мы, хоть и не участвуем непосредственно в самой борьбе (да от нашего участия и толку было бы немного) – мы эту борьбу не игнорируем. Более того, она стала нашей навязчивой идеей. Просто очень долгим методом проб и ошибок мы пришли к убеждению, что наибольшую пользу принесем только в том случае, если пойдем окольным путем. У некоторых писателей совершенно иной подход: отважно бросаясь в самое пекло боя, они используют свой талант для решения сиюминутных пропагандистских задач или даже берут в руки оружие. Если они обладают определенными способностями, и если битва, в которой они принимают участие, является частью великой борьбы цивилизации, то они, конечно, выполняют полезную работу. К тому же они могут приобрести симпатии читателей и литературный опыт. Но решение насущных задач может заставить их забыть о главном – о важности сохранения и развития даже во времена кризиса того, что можно назвать «самокритическим самосознанием рода человеческого». Или же можно забыть о стремлении рассматривать человеческую жизнь как нечто, неразрывно связанное со всеми остальными вещами. А это стремление включает в себя способность по возможности непредубежденно оценивать все человеческие дела, идеалы и теории. Те, кто находятся в самой гуще борьбы, пусть даже борьбы за великое и правое дело, неизбежно становятся фанатиками. В пылу борьбы за благородные идеалы они как-то забывают о том, что к наиболее ценным человеческим качествам все-таки относится и определенная отстраненность, способность к трезвой оценке происходящего. В борьбе, наверное, так и должно быть; она требует не отстраненности, а преданности делу. Но среди людей, окунувшихся в эту борьбу, должны быть и те, кто, наряду с верностью ей, стремятся сохранить дух беспристрастности. Мне кажется, что попытка увидеть наш смятенный мир в сравнении с другими звездными мирами, еще больше обратит наше внимание на кризис человеческой цивилизации. Она может также заставить нас быть более милосердными по отношению друг к другу.
Вот с этим убеждением я и попытался создать в своем воображении набросок ужасной, но жизненно необходимой целостности вещей. Я прекрасно понимаю, что это по-своему «детский» набросок, до смешного несоответствующий действительности, даже если его рассматривать с позиций нынешнего опыта человечества. В более спокойный и мудрый век он вполне может показаться безумным. И все же, несмотря на всю примитивность этого вымысла, он может быть не так уж далек от истины.
Рискуя подвергнуться нападкам, как слева, так и справа, я, время от времени, периодически использовал идеи и слова религиозного происхождения, пытаясь истолковать их с позиций потребностей современного мира. Прекрасные, хотя и дискредитированные теперь слова «духовность» и «поколение» левые считают едва ли непристойными, а правые спокойно относят их исключительно к сфере взаимоотношений полов. Я же использовал их для определения ощущения, которое правые, скорее всего, воспримут извращенно, а левые вообще поймут неправильно. Должен сказать, что это ощущение включает в себя отстраненность от любых частных, общественных и расовых устремлений; нет, человек ни в коей мере не отказывается от этих устремлений, просто он оценивает их по-другому. Вероятно, по сути своей, «духовная жизнь» – это попытка определить и усвоить установку, столь же уместную по отношению к нашей жизни, как целому, так же, как уместно восхищение по отношению к хорошо воспитанному и высокообразованному человеку. Этот процесс может привести к укреплению ясности и четкости сознания, и, стало быть, благотворно скажется на поведении личности. И, действительно, если в результате этого ощущения и благоговейного отношения к судьбе, не родится решительный человек, готовый служить пробуждающемуся человечеству, – то такое ощущение есть ни что иное, как иллюзия.
Прежде чем закончить это предисловие, я должен выразить свою благодарность профессору Мартину, а также господам Майерсу и Риу, за доброжелательную и весьма полезную критику, благодаря которой я переписал многие главы. Даже сейчас я с опаской связываю их имена с моей экстравагантной работой. Если оценивать ее в соответствии с критериями художественной литературы, то оценки будут, вероятно, ужасно низкими. Впрочем, эта книга к художественной литературе отношения не имеет.
Некоторые идеи, относительно искусственных планет, я почерпнул из увлекательной книжечки Бернала «Мир, Плоть и Дьявол». Надеюсь, что его не слишком сильно рассердит мое обращение с ними.
Мою жену я хочу поблагодарить за помощь в работе, и просто за то, что она есть.
В конце книги я поместил небольшую заметку о Звездной Величине, которая будет полезна тем, кто не знаком с астрономией. Кого-нибудь может развлечь и очень приблизительная шкала времени.
О. С.
Март 1937 г.
Глава 1Земля
1. Отправная точка
Однажды ночью, в состоянии глубокого смятения и горечи, я отправился на вершину холма. В темноте заросли вереска хватали меня за ноги. Внизу маршировали фонари пригородных улиц. Дома закрыли свои глаза-окна занавесками и смотрели сны, казавшиеся им реальной жизнью. Над сгустившейся над морем тьмой пульсировал маяк. Над головой царил мрак.
Я разглядел наш дом – наш островок посреди бурного и жестокого океана жизни. Там, в течение полутора десятков лет ты и я, такие разные, к нашему взаимному одобрению, все больше и больше прикипали друг к другу, пока не образовали сложный симбиоз. Там мы ежедневно обсуждали наши планы и прошедшие в течение дня странные и досадные события. Там накапливались ждущие ответа письма, там штопались носки. Там родились дети – эти неожиданные новые жизни. Там, под этой крышей, две наши жизни, иногда такие нетерпимые друг к другу, все-таки к счастью слились в одну, более значительную и осмысленную.
Конечно, все это было хорошо. И все же появилась горечь. И горечь эта не только вторглась в наш дом из окружающего мира; она также проросла внутри нашего магического круга. Ибо на вершину холма меня загнал не только страх перед обезумевшим миром, но и ужас от нашей собственной бесполезности, нашей собственной нереальности.
Мы вечно торопились решать одну маленькую неотложную проблему за другой, а результаты оказались слабыми. Возможно, мы неверно поняли смысл нашего существования? Может быть, мы исходили из неверных посылок? Взять, к примеру, наш союз – эту, на первый взгляд, надежную точку опоры. Не был ли он ничем иным, как водоворотиком привычного домашнего уюта, бесполезно кружащимся на поверхности мощного потока и не имеющим ни глубины, ни значения? Может быть, мы все-таки обманули сами себя? Может быть, наша жизнь, как и многие другие жизни, протекающие за невидящими глазами окон, действительно была лишь сном? Разве можно быть здоровым, если болен весь мир? Вот и мы двое, проживающие жизнь в основном чисто механически, редко понимая, что мы делаем, были порождением больного мира.
И все-таки наша жизнь не была только лишь унылой фантазией. Разве она не была соткана из нитей реальности, которые мы собирали во время всех наших выходов на улицу, в пригород, в город, и поездок в другие города и уголки земли? И разве мы не соткали вместе истинное проявление нашей натуры? Разве наша жизнь ежедневно не сплетала более или менее прочные нити активного образа жизни и не стала частью растущей паутины – сложной, воспроизводящейся ткани человечества?
Я размышлял о «нас» спокойно, но с интересом и неким подобием изумленного благоговения. В каком виде я могу представить наши отношения даже самому себе, не унижая и не оскорбляя их при этом безвкусными побрякушками сентиментальности? Ибо это наше хрупкое равновесие зависимости и независимости, это наше трезвое, критическое, насмешливое, но нежное отношение друг к другу, конечно же, было микрокосмом интимного человеческого сообщества, – пусть простым, но реально существующим образцом той высокой цели, к достижению которой стремится весь мир.
Весь мир? Вся вселенная? Над моей головой во мраке зажглась звезда. Одна дрожащая стрела света, пущенная Бог знает сколько тысячелетий тому назад, вонзилась в меня и наполнила мое сердце страхом, а нервы – предчувствием. Ибо какое значение для такой вселенной может иметь наше случайно возникшее, хрупкое, недолговечное сообщество?
Но сейчас, вопреки всякой логике, мной овладело иррациональное непреодолимое желание молиться; нет, конечно же не звезде, этой обыкновенной печи, которой расстояние придало фальшивый ореол святости, а чему-то другому, тому, что дало понять моему сердцу контраст между звездой и нами. Но что, что это могло значить? Разум, вглядываясь в окружающую звезду тьму, не обнаружил ничего – ни Создателя Звезд, ни Любви, ни даже Силы. Он видел одно лишь только Ничто. И все же сердце пело хвалу этому неведомому.
Я раздраженно стряхнул с себя глупое наваждение, оставил в покое непостижимое и вернулся к близкому и конкретному. Отбросив желание молиться, а также страх и горечь, я решил более трезво изучить это замечательное «мы», эту на удивление впечатляющую данность, которая для нас самих осталась основой вселенной, хотя в сравнении со звездами эта данность казалась такой малостью.