Виталий покраснел, ссутулился, отвел взгляд и стал совсем как ребенок.
— Я так не думаю, — сказала Ира. — Просто мне пора домой! Кстати, как вы себя чувствуете?
Она встала.
— Нормально. — Он тоже поднялся со своего места. — Я провожу вас?
— Нет, сидите дома. Лучше бы вам не выходить сегодня.
Они попрощались в темном коридоре, и Ира вышла на улицу.
Весна брала свое: еще прохладный воздух, напитанный ароматом влажной земли, обладал волшебным вкусом. Солнце наполняло собой мир, делая его больше, просторнее, радостнее.
«Как все в природе просто! — думалось Ире. — Вот пережили зиму, и слава богу! Теперь будем гнать и раскрывать почки, выводить птенчиков, рожать котят и щенят. Лишь бы нашлась еда и вода и не было заморозков и злых людей!»
Она приехала домой, переоделась в домашнее, достала свои книги. Надо поработать, пока светло.
Через несколько минут Ира поняла, что никакая работа на ум не идет. Хотелось поговорить, посмеяться, поделиться с кем-нибудь своей нехитрой историей.
Ира придвинула телефон и набрала городской номер Светы.
Она не пользовалась мобильной связью, потому что не видела в этом смысла. Однако сейчас пожалела об этом, потому что трубку взял Ванечка Фирсов, Светкин муж. Он был обладателем изумительно глубокого, выразительного сильного голоса, а также славился исключительной мерзотностью характера. Как милая и хорошая Светка Клюшкина попала в его лапы, Ира до сих пор понять не могла. Не могла же она польститься на его хорошенькое личико и папу-ректора! Светка не такая. Тем не менее реальность была такова: хочешь слышать подругу — поговори сначала с ее мужем.
Скороговоркой представившись, Ира попросила Свету. Ванечка понес трубку жене, по дороге прокомментировав звонок таким образом, чтобы Ира расслышала: «Твоя святоша звонит. С того света, наверное!»
— Привет, Ирка! Ты куда пропала?
У Светки тоже был очень красивый голос, только он вполне соответствовал красоте ее души и тела. Ира считала, что ее подруга — самая красивая женщина из всех, кого ей приходилось встречать в жизни.
— А ты? Ты куда пропала?
— Один — один!
Хрипловатый смех Светки разбудил память: их общее прошлое быстрой красочной змейкой проскользнуло в сознании Иры и снова где-то спряталось.
— Как ты? — спросила Ира. — Как Маришка? Она ведь в Лондоне?
— Маришка звонит раз в неделю. — Голос Светы потускнел. — Говорит, что скучает, хочет скорее приехать домой. Но каникулы будут только летом. Сейчас, на маленьких каникулах, поедет во Францию, в Диснейленд. А в общем, все нормально. Как ты?
— Я… Живу потихоньку, работаю… В школе всегда суета, сама понимаешь. На прошлой неделе была на кладбище у Виталия. Потом к маме поехала.
— Понятно… Сейчас, иду! — сказала Света в сторону.
Можно было не сомневаться, что Ване неприятен звонок нищей подруги жены, а Света слишком зависела от мужа, чтобы игнорировать его недовольство.
— Ты не можешь говорить?
— Да нет, все в порядке, — быстро ответила Света, но Ира уже знала, что разговор окончен. Она попрощалась, хлопнула трубкой по рычагу старенького аппарата.
Разговаривать и делиться событиями своей жизни расхотелось. День прошел за бездельем, тщательно замаскированным под ежесекундную занятость.
Вечером Ира снова подумала о Виталии. О своем новом знакомом Виталии. Как он там? Ведь он болен! А вдруг ему хуже?
Если бы речь шла не о Виталии с его стройной фигурой, иконописным лицом и милой улыбкой, а о какой-нибудь старушенции, Ира бросилась бы помогать не рассуждая. Ну и какая она после этого христианка? Не помочь человеку, только потому что он молодой и симпатичный, — это же сплошное ханжество! Надо быть выше.
Ира глянула на часы: половина седьмого.
Виталий распахнул дверь сразу после ее звонка, будто ждал в прихожей. Увидев Иру, широко открыл глаза и спросил:
— Вы что-то забыли?
— Я беспокоюсь за вас.
Она уже перестроилась на миссионерский лад, забыв о робости и смущении.
— Ой, — сказал он смущенно. — Да я ничего уже… Это утром… А сейчас…
— Вы впустите меня?
Виталий посторонился, и она вошла.
— У вас есть холодильник?
— Да, в кухне.
Ира прошла в кухню. Ее дизайн был лаконичным до убогости: стол у окна, двухконфорочная грязная плита, холодильник «Москва» — ровесник оттепели 60-х, оббитая эмалированная мойка, шкафчики в жирных пятнах. Все это на фоне крашенных голубой краской плинтусов.
В холодильнике пахло затхлостью. На полках лежали пакетики с китайской лапшой, дешевые консервированные овощи, незаменимая кабачковая икра. Виталий постился и экономил одновременно. На таком рационе, поняла Ира, выздороветь невозможно. Хорошо, что она это предусмотрела!
Ира поставила на стол хозяйственную сумку и выгрузила из нее пакет молока, десяток яиц, баночку сметаны и ингредиенты для задуманного ею постного борща.
— Я не буду это есть в пост! — возмутился Виталий.
— Вы больны, вам надо нормально питаться! У вас ведь туберкулез?
Она прищурилась в ожидании ответа, как стрелок, присматривающийся, попал ли он в цель. Виталий испуганно посмотрел на нее, понял, что разоблачен, и опустил голову.
— Чего вы стесняетесь? Я заразиться не боюсь.
— Я другого стесняюсь.
— Чего это?
— Сядьте хотя бы…
Ира села на табуретку у стола. Виталий опустился напротив.
— Ну?
— А как вас зовут?
— Я не говорила? Ира меня зовут.
— Ирина… Чудесное имя! Решительное и мягкое, как вы. Правда все хотите знать?
— Конечно!
— Я в тюрьме сидел, — произнес он с вызовом. — Испугались? Да, я — урка, самый настоящий. В тюрьме я заразился туберкулезом и там начал читать Библию.
Ира остолбенела. За свои тридцать два года она ни разу не видела живого уголовника. Она понимала, что где-то кто-то ворует, убивает, насилует и совершает теракты, но все эти ужасы происходили на другой планете. Теперь перед ней сидел такой инопланетянин.
— Вы теперь уйдете?
— Да я вроде как не могу теперь…
Прислушавшись к себе, Ира услышала — это испытание!
— Если хотите, я все расскажу.
— Что же, рассказывайте, а я займусь борщом.
«Господи, пусть он не будет убийцей или насильником!» — взмолилась она.
— Я, Ира, в тюрьму за кражу попал. Да, я был вором, квартирным вором. Это стыдное прошлое, мне и вспоминать-то тошно. Моя мамка совсем простая тетка — полы в больнице мыла, выпивала по вечерам, папаш новых мне каждый день водила. Мы, уголовники, никогда не виноваты. — Он хмыкнул. — Вы, Ира, нам не верьте! Слезу вышибать горазды! Вот и я всегда говорю, что у меня другого пути не было. Пацаны, у кого папки нормальные и мамаши не выпивали, со мной не водились — интересы у них другие! Секции там разные — футбол, легкая атлетика. А мне футбол этот по барабану был. Я с другими такими же дворовыми за забором стройки курил, девкам вслед свистел. И все мои интересы! Ну анекдоты пошлые, ну портвейн лет с четырнадцати! Потом картишки на бабки. А мне всегда везло в карты. Некоторые думали, что я мухлюю, только я не мухлевал. С одним кентом мы подрались из-за этого. Я ему нос сломал, а его мамаша меня в колонию упекла на десять месяцев. Там я друганами обзавелся — закачаешься! Из колонии вышел крутым как вареные яйца! — Виталий горько рассмеялся. — Эти-то друганы и научили меня, как от мамаши не зависеть и рубли не клянчить. Сначала на стреме стоял, а уже потом стали меня внутрь пускать. Только на девятой краже взяли.
— Гордитесь ловкостью?
— Горжусь в жизни только одним — что ума хватило завязать!
— И как же это случилось?
— Да как? Подумал я: вот откинусь, выйду, что дальше-то? Опять за старое? Потом опять в тюрьму? Я видел там таких, они по десять ходок сделали. Старые хрычи кому нужны? Кто их ждет на воле? А мать уже померла и хату свою пропила. Мне вообще идти было некуда! Эта вот квартира от деда досталась. От деда жены.
Ира не сдержала разочарования:
— Ты женат? — Она не заметила, что перешла на «ты».
— Был женат… Она умерла.
— Ох, прости мое любопытство!
— Ничего. — Он смотрел в окно, в темноту двора. — Я женился сдуру, сразу после второй отсидки. Семью мне хотелось! А жена моя, царство ей небесное, шалава была полная.
Шокированная в третий раз, Ира покосилась на рассказчика.
— Она умерла, когда ребенка рожала. Не моего. И ребенок умер. Так что, когда я в тюрьму попал, у меня была жена, а когда вышел — уже не было. А чуть позже дед ее помер, и так уж вышло, что, кроме меня, наследников не нашлось. Вот.
— А почему Библию читать стал?
— Душа запросила. К нам туда священник ходил. Мы не слушали его, ржали над ним. Он такой благостный был, кругленький. Шуточки наши терпел беспрекословно. Его и за рясу в темных углах хватали, и мочой полили разок… Извините, — опомнился он. — Я забыл, что с вами говорю. Вроде как сам с собой! Да… А потом как-то мы с ним разговорились. Раз, другой, и стало мне что-то открываться особенное, настоящее… Я потом кентам сказал: кто тронет его — пасть порву!
Ира невольно рассмеялась, Виталий ее поддержал.
— Кем ты был… Папаном?
Он расхохотался до слез:
— Чего?.. Папаном? Пахан это называется!
— Да какая разница! — смеялась с ним Ира. Успокоившись, он продолжил:
— Нет, не был я паханом, конечно. Просто народ в тюрьме такой: если нет сопротивления — задолбят до смерти, а если силу показать — отстают постепенно.
— Борщ готов! — объявила Ира. — Мой руки и садись есть.
— Так быстро? Я думал, готовить — это долго!
— Ну, борщ-то постный! Лишь бы картошка сварилась. Бульон не готовится, капуста квашеная — поэтому быстро. А туберкулез ты лечишь?
Вопрос был, как и все вопросы сегодня, бестактным.
— Я не лечусь… — помрачнел Виталий. — От болезни умереть — это не самоубийство.
— Виталий, что ты городишь? С прошлым ты завязал, Бога в душу принял, живой, молодой, все впереди! Зачем юродствовать? Все будет хорошо! Чего тебе не хватает? Шику воровского?