Натуралистический дуализм
1. Аргумент против материализма
В предыдущей главе меня интересовал скорее объяснительный вопрос: «Можно ли объяснить сознание физическими теориями?», нежели онтологический вопрос: «Является ли само сознание физическим?» Но два этих вопроса тесно связаны, и в этой главе я извлеку онтологические следствия из аргументов предыдущей главы. В частности, отсутствие логической супервентности напрямую имплицирует ложность материализма: в мире имеются такие черты, которые не являются физическими. Главный аргумент в пользу этого тезиса выглядит следующим образом:
1. В нашем мире существует сознательный опыт.
2. Имеется логически возможный мир, физически идентичный нашему, в котором отсутствуют позитивные факты о сознании из нашего мира.
3. Поэтому факты о сознании — дополнительные факты нашего мира, обособленные от физических фактов.
4. Значит, материализм ложен.
Если физически идентичный зомбийный мир логически возможен, то из этого следует, что присутствие сознания — дополнительный факт о нашем мире, не гарантируемый одними лишь физическими фактами. Характер нашего мира не исчерпывается тем его характером, который основан на физических фактах; у него есть и добавочный характер, связанный с наличием сознания. Говоря словами Льюиса (Lewis 1990), сознание несет феноменальную информацию. Физические факты не вполне определяют способ существования нашего мира; факты сознания довершают дело.
Сходный вывод можно извлечь из логической возможности мира с инвертированным сознательным опытом. Такой мир физически идентичен нашему, но некоторые факты о сознательном опыте нашего мира отсутствуют в нем. Отсюда вытекает, что факты о сознательном опыте в нашем мире выходят за пределы физических фактов и что материализм ложен.
В любом случае, если сознание не является чем-то логически супервентным на физическом, материализм оказывается ложным. Отсутствие логической супервентности означает, что какой-то позитивный факт о нашем мире отсутствует в физически идентичном мире, так что он является фактом, выходящим за пределы физических фактов. Как и в главе 2, я трактую материализм как учение о том, что физические факты о нашем мире исчерпывают все факты в том смысле, что любой позитивный факт вытекает из физических фактов. Если зомбийные или инвертированные миры возможны, то физические факты не влекут за собой все позитивные факты о нашем мире, и материализм оказывается ложным.
Здесь можно воспользоваться образом, предложенным Крипке. При творении мира, обеспечив наличие всех физических фактов, Бог должен был сделать и еще что-то. Он должен был обеспечить наличие фактов о сознании. Возможность зомбийных миров и инвертированных миров показывает, что у него был выбор. Мир мог бы оказаться лишенным сознательного опыта или мог бы содержать другой опыт даже при идентичности всех физических фактов. Для того чтобы факты о сознании были такими, какие они есть, мир должен был получить и иные черты.
Крах материализма ведет к какой-то из разновидностей дуализма: у мира есть как физические, так и нефизические черты. Отсутствие логической супервентности означает, что опыт фундаментально отличается от каких бы то ни было физических характеристик. Есть, однако, много видов дуализма, и важно понимать, куда именно ведет нас данный аргумент.
Аргументы из предыдущей главы устанавливают, что сознание не является чем-то логически супервентным на физическом, но это не значит, что оно вообще не супервентно. Сознательный опыт, похоже, систематически зависит от физических структур в известных нам случаях, и ничто из упомянутых выше аргументов не говорит об обратном. К примеру, они не уменьшают правдоподобность того, что при воспроизведении моей физической структуры каким-то существом в нашем мире воспроизводился бы и мой сознательный опыт. Поэтому можно по-прежнему говорить о правдоподобности того, что мое сознание является естественно супервентным на физическом. И я буду развивать именно эту позицию — естественной супервентности при отсутствии логической супервентности.
Указанные аргументы не ведут нас к дуализму декартовского типа, допускающему особую ментальную субстанцию, оказывающую влияние на физические процессы. Наиболее достоверные данные современной науки говорят нам о том, что физический мир более или менее каузально замкнут: любое физическое событие имеет физическую достаточную причину. Если так, то не остается места для того, чтобы ментальное «привидение в машине» могло выполнять какую-то дополнительную каузальную работу. Небольшая брешь может открываться наличием квантовой неопределенности, но в дальнейшем я покажу, что она, похоже, не может быть использована для наделения нефизического духа какой-то каузальной ролью. В любом случае все аргументы предыдущей главы оставляют вероятной возможность объяснения физических событий в физических терминах, и поэтому шаг к картезианскому дуализму был бы неоправданным.
Дуализм же, о котором пойдет здесь речь, — это разновидность дуализма свойств: сознательный опыт предполагает такие свойства индивида, которые не могут быть выведены из физических свойств данного индивида, хотя и могут закономерно зависеть от этих свойств. Сознание — это такая черта мира, которая выходит за пределы его физических черт. Это не означает, что оно есть особая «субстанция»; вопрос о том, при каких условиях можно было бы говорить о субстанциальном дуализме, кажется мне очень туманным. Всё, что мы знаем, — так это то, что в нашем мире существуют свойства индивидов — феноменальные свойства, — которые являются онтологически независимыми от физических свойств.
Существует и более слабая разновидность дуализма свойств, с которой не следует смешивать ту позицию, о которой мы сейчас говорим. Иногда утверждается, что дуализм свойств имеется везде, где свойства сами по себе не являются физическими или не могут быть напрямую редуцированы к таким свойствам. В этом смысле даже биологическая приспособленность не является физическим свойством. Но такой «дуализм» очень слаб. В свойствах, подобных приспособленности, нет ничего фундаментально нового в онтологическом плане, поскольку они все же логически супервентны на микрофизических свойствах. Эта разновидность дуализма свойств полностью совместима с материализмом. Отстаиваемый же мной дуализм свойств предполагает наличие фундаментально новых черт мира. Поскольку эти свойства логически не супервентны даже на микрофизических свойствах, они нефизичны в гораздо более сильном смысле. Говоря о дуализме свойств и о нефизических свойствах, я имею в виду это более сильное воззрение и этот более сильный смысл нефизичности.
Остается, впрочем, вероятным, что, хотя сознание не может быть выведено из некоей физической основы, оно порождается ею. И позиция, к которой мы пришли, состоит в том, что сознание возникает из физического субстрата благодаря определенным контингентным законам природы, которые сами по себе не являются следствием физических законов. Этого взгляда неявно придерживаются многие из тех, кто считает себя материалистами. Нередко можно услышать такую фразу: «Конечно, я материалист; ментальное уж точно порождается мозгом». Здесь должно было бы настораживать само присутствие слова «порождается». К примеру, обычно мы не говорим «обучение порождается мозгом» — а если бы мы сказали так, то мы употребили бы слово «порождается» в темпоральном смысле. Более естественным было бы, скорее, сказать, что обучение есть процесс в мозге. Сам факт, что ментальное должно порождаться мозгом, указывает на то, что здесь случается что-то, выходящее за пределы физических фактов[82].
Кто-то подумает, что это воззрение должно быть сочтено скорее материалистическим, чем дуалистическим, так как оно говорит о сильной закономерной зависимости феноменальных фактов от физических фактов и оставляет физическое автономной областью. Разумеется, нет большого смысла спорить о названии, хотя мне кажется, что существование дополнительных контингентных фактов, выходящих за пределы физических фактов, достаточно существенно модифицирует общепринятые материалистические взгляды, чтобы заслуживать иного обозначения. И если для материализма требуется лишь закономерная связь всех фактов с физическими фактами, то он и впрямь окажется весьма размытым учением.
Но хотя это воззрение и является разновидностью дуализма, в нем нет ничего антинаучного или сверхъестественного. Лучше всего его можно мыслить следующим образом. Физика постулирует в мире множество фундаментальных параметров: пространство-время, масса-энергия, заряд, спин и т. д. Она также признает существование множества фундаментальных законов, определяющих отношения между этими фундаментальными параметрами. Фундаментальные параметры не могут быть объяснены в терминах еще более фундаментальных параметров, а фундаментальные законы не могут быть объяснены в терминах еще более фундаментальных законов; они должны трактоваться просто как изначальные. После же установления фундаментальных законов и распределения фундаментальных параметров из них вытекает почти всё в мире. Именно поэтому о фундаментальной теории физического иногда говорят как о «теории всего». Однако тот факт, что сознание не супервентно на физических параметрах, показывает нам, что теория физического не в полной мере является теорией всего. Чтобы сознание оказалось в области фундаментальной теории, мы должны ввести новые фундаментальные свойства и законы.
В книге «Мечты об окончательной теории» физик Стивен Вайнберг (Weinberg 1992) отмечает, что характерной чертой фундаментальной теории физического является то, что она протягивает объяснительную цепь до самых вершин, в конечном счете объясняя всё. Однако он вынужден признать, что подобная теория может и не объяснить сознание. Он говорит, что в лучшем случае мы можем объяснить «объективные корреляты» сознания. «Это может и не быть объяснением сознания, хотя и быть чем-то близким к нему» (с. 45). Но, разумеется, недостаточно близким. Такая теория не объясняет всё, что происходит в мире. Чтобы не впасть в непоследовательность, мы должны признать, что подлинно окончательная теория нуждается в некоем дополнительном компоненте.
И здесь есть два пути. Не исключено, что мы могли бы признать сам опыт одним из фундаментальных параметров мира наряду с пространством — временем, спином, зарядом и т. п. Иными словами, какие-то феноменальные свойства будут признаны нами в качестве базовых свойств. Альтернативный вариант состоит в допущении какого-то другого класса новых фундаментальных свойств, из которых извлекаются феноменальные свойства. Приведенные ранее аргументы показали, что физические свойства не могут быть этими свойствами, но, быть может, речь идет о новой разновидности нефизических свойств, на которых логически супервентны феноменальные свойства. Подобные свойства относились бы к опыту так же, как базовые физические свойства относятся к таким нефундаментальным свойствам, как температура. Мы могли бы назвать эти свойства протофеноменалъными свойствами, так как, хотя они сами по себе и не феноменальны, феноменальное может быть их совокупным результатом. Конечно, очень трудно вообразить, на что могло бы походить протофеноменальное свойство, но мы не можем исключать возможности их существования. Тем не менее по большей части я буду говорить так, будто эти фундаментальные свойства феноменальны уже сами по себе.
Там, где имеются новые фундаментальные свойства, имеются и новые фундаментальные законы. В данном случае фундаментальные законы будут психофизическими законами, специфицирующими то, каким образом феноменальные (или протофеноменальные) свойства зависят от физических свойств. Эти законы не будут пересекаться с физическими законами; физические законы уже формируют замкнутую систему. Они будут супервентностными законами, говорящими нам о том, как опыт порождается физическими процессами. Мы видели, что зависимость опыта от физического не может быть извлечена из физических законов, так что любая окончательная теория должна включать в себя законы подобного рода.
Разумеется, на этой стадии у нас может быть лишь самое отдаленное представление о том, на что будет похожа соответствующая фундаментальная теория или какими будут эти фундаментальные психофизические законы. Но не лишено резонов мнение, что подобная теория существует. Имеется серьезное основание полагать, что между физическими процессами и сознательным опытом есть некое закономерное отношение, а любое закономерное отношение должно базироваться на фундаментальных законах. Пример физики показывает нам, что фундаментальные законы, как правило, просты и элегантны; и мы должны ожидать того же от фундаментальных законов в теории сознания. После того как мы сопроводим фундаментальную теорию физического фундаментальной теорией сознания, мы сможем действительно получить теорию всего. При наличии базовых физических и психофизических законов, а также распределения фундаментальных свойств, мы можем ожидать того, что из них будут вытекать все факты о мире. Разработка подобной теории не будет простым делом, но ее осуществление должно быть в принципе возможным.
Происходящее здесь с сознанием в известном смысле аналогично тому, что случилось с электромагнетизмом в девятнадцатом столетии. Была предпринята попытка объяснить электромагнитные феномены в терминах уже известных физических законов, с использованием механических принципов и т. п., но она не привела к успеху. Оказалось, что для объяснения феноменов электромагнетизма надо признать фундаментальность таких параметров, как электромагнитный заряд и электромагнитные силы, и Максвелл ввел новые фундаментальные законы электромагнетизма. Только так могли быть объяснены эти феномены. Так же и для объяснения сознания недостаточно параметров и законов теории физического. Для теории сознания нужны новые фундаментальные параметры и законы.
Эта концепция полностью совместима с современным научным мировоззрением, и она является в полной мере натуралистической. Согласно данной концепции, мир по-прежнему являет собой сеть фундаментальных свойств, соотнесенных базовыми законами, и всё в конечном счете должно объясняться в этих терминах. Происходит лишь расширение набора свойств и законов, подобно тому как это было и в случае Максвелла. Более того, ничто в этой концепции не противоречит каким-либо элементам теории физического; скорее можно говорить о дополнении последней. Теория физического — это теория физических процессов, а психофизическая теория говорит нам о том, как эти процессы порождают сознание.
Чтобы выразить дух той позиции, которую я отстаиваю, я именую ее натуралистическим дуализмом. Натуралистический он потому, что здесь предполагается, что всё обусловлено сетью базовых свойств и законов, и потому, что он совместим со всеми результатами современной науки. И подобно натуралистическим теориям в других сферах, это воззрение допускает объяснение сознания в терминах базовых естественных законов. Сознание не обязано быть каким-то уж особо трансцендентальным; это просто один из естественных феноменов. Происходит лишь расширение нашей картины природы. Иногда «натурализм» считают синонимом «материализма», но мне кажется, что приверженность натуралистическому пониманию мира может остаться даже в случае краха материализма. (Если читатель сомневается в этом, я могу указать на остальные части книги как на подтверждение сказанного.) Кто-то мог бы усмотреть в названии этой позиции некую иронию, но важнее всего то, что оно передает главный посыл: одобрение дуализма может и не сопровождаться разговорами о тайнах.
Сторонники подобного дуализма могут быть по своим настроениям в известном отношении ближе к материалистам, чем к дуалистам иного рода. Отчасти это связано с тем, что они не допускают каких-либо элементов трансцендентального, а также с их приверженностью к естественным объяснениям и идее физического причинения поведения. Наоборот, отрицая привидение в машине, эта позиция избегает самых неправдоподобных элементов традиционных дуалистических воззрений. Часто можно услышать, что успехи когнитивной науки и нейронауки дискредитируют дуализм, но не все виды дуализма в равной степени затрагиваются этим обстоятельством. Все эти успехи основаны на физических объяснениях поведения и других физических феноменов и поэтому не позволяют отделить материализм от натуралистического дуализма.
Два финальных замечания. Кто-то может все еще удивляться, почему, если опыт фундаментален, его нельзя считать физическим свойством. В конце концов, разве физика как раз и не является наукой о подлинно фундаментальном? Ответ: конечно, если мы определим физику подобным образом, опыт и в самом деле можно будет счесть физическим свойством, и супервентностные законы окажутся законами физики. Но при более естественном толковании «физики» и «физического» опыт не будет таковым. Опыт не является фундаментальным свойством такого рода, в котором нуждается физика при построении теории внешнего мира; физика составляет замкнутую и непротиворечивую теорию даже и без опыта. Если признать возможность зомбийного мира, то становится очевидной избыточность опыта для физики в ее обычном понимании. Более естественно поэтому рассматривать опыт в качестве фундаментального нефизического свойства, а психофизические законы — как фундаментальные законы природы, не являющиеся законами физики. Впрочем, если суть этого воззрения ясна, то терминологические споры не будут иметь большого значения.
Я должен также заметить, что, хотя я называю это воззрение дуализмом, возможна ситуация, когда оно может предстать в качестве некоей разновидности монизма. Физическое и феноменальное могут оказаться двумя разными аспектами одного охватывающего их рода, подобно тому как двумя аспектами одного-единственного рода являются материя и энергия. Ничто из сказанного мной не исключает такой возможности, и в действительности я питаю определенную симпатию к этой идее. Но даже если какой-то монизм и окажется истинным, он не может быть материалистическим монизмом. Он должен быть чем-то более широким.
В связи с аргументом против материализма, приведенным в начале этой главы, можно высказать целый ряд возражений. Некоторые из них атакуют вторую посылку — отрицание логической супервентности. Я рассматривал такие возражения в предыдущей главе. Здесь я буду иметь дело с возражениями относительно перехода от отсутствия логической супервентности к ложности материализма. Самые серьезные возражения такого рода связаны с отсылкой к апостериорной необходимости. Я обсужу их в следующем параграфе. Пока же поговорим о менее серьезных возражениях.
Иногда доказывают, что сознание могло бы быть эмерджентным свойством в том смысле, который все же совместим с материализмом. В недавних работах о сложных системах и искусственной жизни нередко утверждается, что, хотя эмерджентные свойства нельзя предсказать из низкоуровневых свойств, они тем не менее имеют физическую природу. В качестве примеров можно привести эмерджентное появление самоорганизации в биологических системах или эмерджентное возникновение некоего подобия стай при симуляции птиц на основе набора простых правил (Langton 1990; Reynolds 1987). Однако такие эмерджентные свойства не могут рассматриваться в качестве аналогии сознания. Интерес подобным случаям придает то, что соответствующие свойства не являются очевидными следствиями низкоуровневых законов; но они все же логически супервентны на низкоуровневых фактах. При наличии всех физических фактов об изменении во времени такого рода систем из них можно напрямую вывести факт о том, что в них происходит процесс самоорганизации. И именно этого можно было бы ожидать, учитывая то обстоятельство, что такие свойства, как самоорганизация или образование стай, являются свойствами, имеющими непосредственное отношение к функциям и структуре.
Если сознание — эмерджентное свойство, оно эмерджентно в гораздо более сильном смысле. Согласно более сильному понятию эмерджентности, использовавшемуся британскими эмерджентистами (к примеру, Броудом (Broad 1925)), эмерджентные свойства не могут быть предсказаны даже при наличии всей совокупности низкоуровневых физических фактов. И не лишено оснований утверждение (которое и высказывали британские эмерджентисты), что сознательный опыт эмерджентен в этом смысле. Однако подобную эмерджентность лучше всего истолковать в качестве одной из разновидностей дуализма свойств. В отличие от тех более «невинных» примеров эмерджентности, эта ее сильная разновидность требует новых фундаментальных законов для появления эмерджентных свойств.
Другое возражение состоит в том, что сознание и физическое могли бы оказаться двумя аспектами одной и той же вещи, подобно тому как Утренняя звезда и Вечерняя звезда являются двумя аспектами Венеры. Если это так, то в известном смысле сознание было бы физическим. Но опять-таки мы должны спросить: вытекает ли феноменальный аспект из физического аспекта? Если да, то это разновидность материализма, но тогда мы возвращаемся к аргументам из главы 3. Если нет, то феноменальный аспект привносит дополнительную контингентность в мир, выходящую за рамки физического аспекта, и дуальность этих аспектов дает нам некий дуализм свойств. Не исключено, что может оказаться так, что дуальность физического и феноменального может быть подведена под более широкий монизм, но он не будет монизмом одного лишь физического.
Намек на третье возражение можно найти у Серла (Searle 1992). Как и я, Серл считает, что сознание всего лишь естественно супервентно на физическом. Он допускает логическую возможность зомбийных копий, полагая, что сознание лишь каузально порождается состояниями мозга. Он, однако, отрицает, что эта позиция являет собой разновидность дуализма, даже если говорить только о дуализме свойств. Могло бы показаться, что речь идет лишь о терминологическом разногласии, но Серл настаивает, что онтологический статус сознания не отличается от онтологического статуса таких физических свойств, как текучесть, так что это разногласие имеет не только терминологический характер. Аргумент Серла в пользу недуалистичности этого взгляда состоит в том, что аналогичная картина наблюдается и в других случаях: к примеру, Н2O каузально порождает текучесть, но никто не является дуалистом в вопросе о текучести.
Кажется, однако, очевидным, что это ложная аналогия. При наличии всех микрофизических фактов о конкретной совокупности Н2O логически невозможным оказывается то, что эти факты могли бы иметься в наличии при отсутствии текучести. Понятие нетекучей копии массы текучей Н2O попросту некогерентно. Из этого следует, что отношение между микрофизическими фактами и текучестью является гораздо более тесным, чем простое каузальное отношение. Микрофизические характеристики не каузально порождают текучесть, а конституируют ее. Это полностью отличается от того, что происходит в случае сознания, так что аналогия не проходит. Сознание обладает онтологической новизной в гораздо более существенном смысле, чем тот, в котором ей обладает текучесть[83].
Наконец, кто-то мог бы подумать, что выдвигаемый мной аргумент в пользу дуализма напоминает аргумент, выдвигавшийся Декартом. Декарт доказывал, что он мог бы вообразить свой ум существующим отдельно от своего тела, и поэтому его ум не мог быть тождествен телу. Такого рода аргументация, по общему мнению, ошибочна: на основании одного того, что кто-то может вообразить нетождественность А и В, не следует, что они нетождественны (вспомним об Утренней и Вечерней звезде). Не могла бы сходная ошибка допускаться и в моем аргументе? Зомбийный мир показывает лишь представимость того, что некто мог бы находиться в каком-то физическом состоянии при отсутствии сознания, но он не показывает нетождественность такого состояния и сознания.
Подобное возражение, однако, основано на неверном понимании данного аргумента. Существенно важным является то, что мой аргумент касается не вопроса о тождестве, а вопроса о супервентности. Его вид не таков: «Можно вообразить физическое состояние Р без сознания, поэтому сознание не является физическим состоянием Р». Скорее он таков: «Можно вообразить наличие всех физических фактов при отсутствии фактов о сознании, и поэтому физические факты не исчерпывают всех фактов». Это совершенно другой тип аргумента. В общем, модальные аргументы в пользу дуализма, выраженные в терминах тождества, менее убедительны, чем модальные аргументы, выраженные в терминах супервентности; и это одна из причин того, что я всюду формулировал их в терминах супервентности и полностью избегал рассуждений о тождестве. Мне кажется, что проблемы, связанные с супервентностью, являются здесь наиболее фундаментальными.
И тем не менее можно было бы попробовать ответить на этот аргумент, прибегая к стратегии, аналогичной той, которая применяется при ответе Декарту. К примеру, можно было бы заметить, что моя стратегия все же опирается на заключения от представимости к возможности, которые можно попытаться оспорить. В следующем параграфе я рассмотрю стратегии, которые можно было бы использовать для этой цели.
2. Возражения от апостериорной необходимости*
Распространенным ответом на подобный аргумент является возражение, что он устанавливает лишь логическую возможность зомбийного мира, совершенно отличную от метафизической возможности. Для логической возможности достаточно концептуальной когерентности, но метафизическая возможность является более ограниченной. Этот тезис также нередко высказывается в виде указания на отличие представимости от подлинной возможности. Хотя зомбийный мир и может быть представимым, для демонстрации его возможности в метафизическом смысле, пригодном для опровержения материализма, требуется нечто большее.
Это возражение чаще всего сопровождается отсылкой к работе Крипке «Именование и необходимость» (Kripke 1980), где показано существование необходимых истин, таких как «вода есть Н2O», необходимость которых познаваема только апостериори. Говоря словами тех, кто высказывает подобное возражение: хотя логически возможно то, что вода не есть Н2O, это не является метафизически возможным. И вполне естественно предположить, что аналогичным образом и зомби могли бы быть логически возможными, но метафизически невозможными. И если это так, то не исключено, что этого было бы достаточно для спасения материализма.
Такова самая популярная стратегия материалистов, убежденных в отсутствии выводимости феноменальных понятий из физических понятий. Согласно этой позиции, концептуальный провал может существовать без метафизического провала. Она заманчива тем, что обещает всерьез относиться к сознанию, сохраняя вместе с тем материалистический характер. К сожалению, при более тщательном изучении в ней обнаруживаются явные дефекты. Понятие апостериорной необходимости не может нести ту ношу, в которой нуждается этот аргумент, и в этом контексте, по сути, просто отвлекает внимание[84].
Лучше всего убедиться в этом, использовав двумерную модель апостериорной необходимости из четвертого параграфа главы 2. Вспомним, что согласно этой модели с любым понятием связано два интенсионала (функции от возможных миров к референтам): первичный интенсионал (определяемый априори), фиксирующий референт в актуальном мире, и вторичный интенсионал (определяемый апостериори), осуществляющий референцию в контрфактических мирах. Первичный интенсионал, связанный с «водой», — это что-то вроде «водянистой материи». Вторичный же интенсионал — «Н2O», получаемый из первичного интенсионала путем применения каплановского оператора dthat: «dthat (водянистая материя)» указывает на Н2O во всех возможных мирах, так как водянистая материя является Н2O в актуальном мире.
«Логическая возможность» сводится к возможной истинности какого-либо утверждения, оцениваемого в соответствии с входящими в него первичными интенсионалами (это то, что я назвал возможностью-! в главе 2). Первичные интенсионалы «воды» и «Н2O» различны, а значит, в этом смысле логически возможно, что вода не есть Н2O. «Метафизическая возможность» сводится к возможной истинности какого-либо утверждения, оцениваемого в соответствии с входящими в него вторичными интенсионалами (возможность-2). Вторичные интенсионалы «воды» и «Н2O» одинаковы, и поэтому то, что вода есть Н2О, метафизически необходимо.
Данное возражение сводится, стало быть, к тому тезису, что при использовании аргументов от представимости и т. п. мы продемонстрировали возможность зомбийного мира на основе первичных интенсионалов соответствующих понятий, но не на основе более уместных вторичных интенсионалов. Хотя первичные интенсионалы феноменальных понятий могут и не соответствовать первичным интенсионалам какого-либо физического понятия, их вторичные интенсионалы могут быть одинаковыми. И если это так, то феноменальные и физические/функциональные понятия могут апостериори указывать на одни и те же свойства, несмотря на их априорное различие. Подобное возражение могло бы исходить от защитника «психофункционализма» (см. Block 1980), апостериори отождествляющего феноменальные и функциональные свойства, или от сторонника той позиции, при которой феноменальные свойства апостериори отождествляются с нейрофизиологическими свойствами определенного рода.
Убедиться в том, что ничто из сказанного не влияет на мой аргумент в пользу дуализма, проще всего, отметив, что этот аргумент проходит, если мы концентрируемся только на первичном интенсионале и игнорируем вторичный интенсионал. Во второй главе мы видели, что именно первичный интенсионал имеет наибольшее значение при объяснении, но он может сослужить нам хорошую службу и при аргументации в пользу дуализма. Ведь независимо от того, совпадают первичные и вторичные интенсионалы или нет, первичный интенсионал определяет такое свойство объектов в возможных мирах, к которому невозможно придраться. Свойство быть водянистой материей — абсолютно законное свойство, даже если оно и не совпадает со свойством быть Н2О. Если мы сможем показать, что в некоторых возможных мирах, физически идентичных нашему, отсутствует свойство, вводимое первичным интенсионалом, мы придем к дуализму.
Именно это и было сделано с сознанием. Мы видели физически идентичные нашему миры, в которых отсутствует сознание, трактуемое согласно его первичному интенсионалу. Этого различия миров достаточно для демонстрации существования таких свойств нашего мира, которые выходят за рамки физических свойств. Аналогично, если бы мы смогли показать, что в некоторых физически тождественных нашему мирах отсутствует водянистая материя, мы пришли бы к водяному дуализму — так же как и в том случае, когда мы установили бы, что в некоторых мирах, физически идентичных нашему, отсутствует Н2O. Важно то, что различие относительно первичного интенсионала может быть установлено независимо от апостериорных факторов, так что соображения, касающиеся апостериорной необходимости, не имеют отношения к данному вопросу.
(Здесь надо сделать два технических замечания. Строго говоря, первичный интенсионал определяет центрированное свойство объекта в возможном мире (или отношение между объектами и центрами), поскольку он применяется к центрированным возможным мирам. Но эта относительность не может сыграть на руку нашему критику. При конкретизации местонахождения центра первичный интенсионал определяет безупречное неиндексикальное свойство; и все аргументы из главы 3 проходят, даже если местонахождение центра включается в супервентностную базу. К примеру, даже если факты о мире, известные Мэри, включают факты о ее местонахождении, это не позволит ей узнать, каково это — видеть красное.
Кого-то мог бы беспокоить также тот факт, что понятие сознания, судя по всему, отсутствует в центре зомбийного мира, хотя применение первичного интенсионала могло бы требовать присутствия соответствующего понятия в центре данного мира. (Можно было бы даже начать беспокоиться относительно применения понятия «зомби»!) Думаю, что ситуация не столь однозначна — первичные интенсионалы не обязательно требуют наличия оригинального понятия, — но в любом случае мы можем полностью рассеять эти тревоги, просто рассматривая частично зомбийный мир: мир, в котором я нахожусь в центре, обладаю сознанием и всеми надлежащими понятиями, притом что некоторые другие люди — зомби.)
Вывод о нерелевантности апостериорной необходимости можно подкрепить наблюдением о совпадении первичных и вторичных интенсионалов сознания. В актуальном мире состояние оказывается сознательным опытом при наличии связанного с ним феноменального чувства, и то же самое можно сказать относительно сознательности чего бы то ни было в контрфактическом мире. Различие между первичным и вторичным интенсионалами понятия воды отражает то обстоятельство, что в каком-то контрфактическом мире может иметься нечто, выглядящее и ощущаемое в точности как вода, но в действительности являющееся не водой, а всего лишь водянистой материей. Но если нечто чувствуется как сознательный опыт, даже в контрфактическом мире, то оно есть сознательный опыт. Для сознательного опыта в любом возможном мире нужно лишь наличие определенного чувствования. (Крипке высказывает аналогичное соображение, правда не в терминах значения, а в терминах сущностных свойств.)
Но даже если настаивать на различии первичного и вторичного интенсионалов в данном случае, аргумент все равно будет работать. Мы просто фокусируемся на первичном интенсионале, используемом для фиксации референции, как и было сделано выше. К примеру, если «сознание» трактуется как «dthat (имеет феноменальное чувство)», то мы просто фокусируемся на интенсионале «имеет феноменальное чувство». Аргументы главы 3 устанавливают наличие возможного мира, в котором у моей копии отсутствует феноменальное чувство, и поэтому свойство, состоящее в обладании феноменальным чувством, является фактом, выходящим за рамки физических фактов, и аргумент в пользу дуализма проходит[85].
В самом общем виде суть дела можно выразить, сказав, что крипке — анская апостериорная необходимость никоим образом не делает какие-либо логически возможные миры невозможными. Она просто говорит нам о том, что некоторым из этих миров дается неверное описание, когда мы применяем термины в соответствии с их первичными интенсионалами, а не в соответствии с более уместными вторичными интенсионалами. Кто-нибудь мог бы априори счесть возможным, что вода есть не Н2O, a XYZ. Представляя это, он воображает что-то вроде мира, в котором XYZ является жидкостью, заполняющей океаны и озера. Анализ Крипке, однако, показывает, что в силу особенностей актуального мира мы неверно описываем тот мир, говоря, что XYZ является в нем водой, поскольку мы описываем его с использованием первичного интенсионала, а не более уместного вторичного интенсионала. Строго говоря, это мир, в котором XYZ является водянистой материей. Данные соображения не могут показать невозможность этого кажущегося возможным мира; они просто показывают нам то, каким образом надо правильно описывать этот мир.
Как мы видели в главе 2, крипкеанские соображения демонстрируют нам, что вторичный интенсионал Fa: W —>R иногда отличается от первичного интенсионала f: W*—>R. Это накладывает некоторые апостериорные ограничения на условия применения понятий, однако релевантное пространство миров совершенно не меняется; единственное различие аргументов двух функций касается местоположения центра. Поэтому, хотя возможность утверждений и может допускать разделение на два вида, существует только один релевантный вид возможности миров.
Из этого следует, что если можно представить мир, физически идентичный нашему, но такой, в котором отсутствуют какие-то позитивные характеристики нашего мира, то никакие рассуждения о десигнации терминов, таких как «сознание», не смогут исключить метафизической возможности этого мира. Мы можем просто забыть о семантике этих терминов и отметить, что в соответствующем возможном мире явным образом что-то отсутствует — неважно, называем ли мы это «сознанием». Крипкеанские соображения в лучшем случае могли бы говорить нам о том, как уместнее всего было бы описывать этот мир и его соответствующие черты, но они не могут повлиять на его возможность; и одной лишь возможности такого мира, вне зависимости от его описания, достаточно для того, чтобы аргумент в пользу дуализма достиг своей цели.
Для уклонения от дуализма можно было бы использовать апостериорную необходимость и иначе. Можно было бы попытаться доказать, что при утверждении о физической идентичности зомбийного мира нашему мы неверно описываем его. Так же как мир XYZ кажется содержащим воду, но в действительности не содержит ее, зомбийный мир кажется физически идентичным нашему, но не является таковым. Это может звучать странно, но данный тезис можно пояснить. Оппонент мог бы заявить, что некоторые свойства, существенные для физического устроения мира, недоступны для физического исследования. Представляя «физически идентичный» мир, на деле мы представляем мир, идентичный лишь с позиции физических изысканий, но отличающийся в плане недоступных сущностных свойств, которые вместе с тем гарантируют наличие сознания.
Дело, к примеру, могло бы обстоять так, что для того чтобы нечто могло считаться электроном в контрфактическом мире, было бы недостаточно того, что это нечто каузально соотносится с другими физическими сущностями так же, как и электрон. Для этого могла бы также требоваться и скрытая сущность электронности. Согласно этому представлению, понятие электрона есть нечто вроде «dthat (сущность, играющая роль электрона)». Референция к электронам фиксируется внешней характеристикой, но затем обретает жесткость таким образом, что в контрфактических мирах отбираются сущности с той же самой внутренней природой независимо от того, играют ли они там надлежащую роль, и поэтому сущности, которые играют такую роль в подобных мирах, считаются электронами лишь в том случае, если они наделены соответствующей внутренней природой. То же самое могло бы оказаться верным для таких свойств, как масса, которую можно было бы истолковать как «dthat (сущность, играющая роль массы»). Сущностная природа электронов или массы была бы в таком случае скрытой от физической теории, лишь внешним образом характеризующей электроны и массу. И тогда релевантные сущностные свойства могли бы оказаться феноменальными или протофеноменальными, а их реализация могла бы гарантировать существование сознания в нашем мире.
Если бы дело действительно обстояло таким образом, представляемый нами зомбийный мир был бы лишен этих скрытых сущностных свойств и поэтому был бы физически не идентичен нашему миру. Зомбийный мир не отличался бы от нашего при его оценке сообразно первичным интенсионалам физических предикатов, применяемым на основе внешних отношений, но отличался бы от него при его оценке сообразно вторичным интенсионалам, предполагающим отсылку к скрытой сущности. В такой ситуации сознательный опыт все же мог бы оказываться «метафизически» супервентным на физических свойствах. (Очень близкий аргумент выдвигает Максвелл (Maxwell 1978), и он также вытекает из подхода Локвуда (Lockwood 1989). Согласно Максвеллу, главная идея состоит в том, что, хотя мы и не можем нейтрально проанализировать феноменальные понятия так, чтобы они указывали на лежащие в их основе физические свойства, мы можем нейтрально проанализировать физические понятия так, что они могли бы указывать на лежащие в их основе феноменальные свойства[86].)
Это возражение во многих отношениях более интересно, чем предыдущее. Конечно, оно опирается на спекулятивную метафизику, но это не мешает ему быть когерентным. Более предметным ответом было бы замечание, что оно опирается на неверное представление о семантике физических терминов. Можно было бы попробовать доказать, что применение физических предикатов даже апостериори основывается на внешних отношениях между физическими сущностями независимо от каких-либо скрытых свойств. Это чисто концептуальный вопрос: если электроны в нашем мире наделены скрытыми протофеноменальными свойствами, стали бы мы называть идентичную в иных отношениях контрфактическую сущность, лишенную подобных свойств, электроном? Думаю, да. Референция к электронам не только фиксируется ролью, играемой электронами в теории; само понятие электрона определяется этой ролью, детерминирующей применение этого понятия во всех мирах. Понятие электрона, имеющего все внешние свойства, актуально присущие протонам, не кажется когерентным, как и представление о том, что в каком-то мире масса играет роль, которую в нашем мире реально играет заряд. Сформулированная выше семантическая концепция предсказывает когерентность подобных представлений и поэтому неверно характеризует данные понятия.
Семантические интуиции могут разниться, но, как обычно, можно дать и такой ответ, который окажется глубже семантических интуиций. Даже если мы допустим, что какие-то скрытые свойства могли бы конституировать физические свойства, различие между этим воззрением и отстаивавшейся мной позицией дуализма свойств будет незначительным. По-прежнему будет верно, что мир наделен феноменальными свойствами, не фиксируемыми свойствами, которые открывает физика. Удостоверившись в том, что с позиции наших физических теорий некий мир идентичен нашему, Бог должен был затратить дополнительные усилия, чтобы сделать такой мир полностью идентичным нашему. Дуализм «физических» и «нефизических» свойств заменяется в этой концепции дуализмом «доступных» и «скрытых» физических свойств, но суть при этом не меняется.
Я еще вернусь к концепции, согласно которой физические сущности имеют внутреннюю протофеноменальную природу, но ее метафизические аспекты мало зависят от трактовки семантики физических предикатов. Как и раньше, вторичные интенсионалы и апостериорная необходимость производят лишь семантическое, но не метафизическое различие. Независимо от того, как артикулируется эта концепция, она признает фундаментальность феноменальных или протофеноменальных свойств и поэтому остается ближе к дуализму (или, возможно, к идеализму или нейтральному монизму — позже я еще обсужу это), чем к материализму.
Обсуждавшийся выше двумерный анализ показывает, что привлечение крипкеанской апостериорной необходимости не может нейтрализовать аргумент от супервентности. Подобная необходимость не накладывает апостериорные ограничения на пространство возможных миров, а лишь ограничивает способ использования определенных терминов для их описания; поэтому если имеется логически возможный мир, идентичный нашему во всех физических, но не во всех позитивных аспектах, то такие соображения не могут служить отрицанию его метафизической возможности.
Несмотря на это, кто-нибудь может заявить, что соответствующие миры тем не менее могли бы быть метафизически невозможными, основываясь на представлении о том, что существует такая модальность метафизической возможности, которая отличается от логической возможности и является более ограниченной по сравнению с последней, причем ее наличие связано с обстоятельствами, независимыми от крипкеанских соображений. Согласно этому воззрению, метафизически возможные миры не столь многочисленны, как логически возможные миры, и апостериорная необходимость определенных утверждений может определяться факторами, совершенно независимыми от семантики используемых в них терминов. Мы можем назвать эту гипотетическую модальность сильной метафизической необходимостью в противоположность слабой метафизической необходимости, которая вводится в крипкеанской модели.
Эта позиция допускает наличие полностью представимых — даже в соответствии с самыми строгими критериями представимости — миров, которые тем не менее оказываются невозможными. Провал между представимостью и возможностью более глубок, чем все остальные. В определенном смысле истинность таких утверждений, как «вода есть XYZ», представима, но невозможна; однако подобные примеры никогда не исключают возможности какого-либо представимого мира. Они просто иллюстрируют неверное описание подобного мира. Сильная метафизическая необходимость идет дальше. Здесь «зомбийный мир» может быть корректным описанием представляемого нами мира, даже с позиции вторичных интенсионалов. Тем не менее он не является метафизически возможным[87].
Краткий ответ на это возражение может состоять в том, что у нас нет основания считать, что такая модальность существует. Такие «метафизические необходимости» будут накладывать фундаментальные и необъяснимые ограничения на пространство возможных миров. Признание фундаментальных и необъяснимых фактов нашего мира может быть оправданным, но наличие подобных фактов в пространстве возможных миров было бы чем-то весьма необычным. В области возможного (в отличие от области естественного) нет места для таких произвольных ограничений.
Данная позиция не может быть поддержана какой-либо аналогией, так как нужные для этого аналогии отсутствуют[88]. Мы уже видели, что аналогии с необходимостью таких положений, как «вода есть Н2O», «Геспер есть Фосфор» и т. д., проваливаются, так как эти примеры требуют одного-единственного пространства миров. В самом деле, если какие-то миры логически возможны, но метафизически невозможны, то кажется, что мы никогда не смогли бы узнать об этом. По предположению эта информация недоступна априори, а апостериорная информация является информацией только о нашем мире. Она может содействовать локализации нашего мира в пространстве возможных миров, но трудно понять, как она могла бы давать информацию о протяженности данного пространства. Любые тезисы о дополнительных ограничениях метафизической возможности казались бы произвольными допущениями; с тем же основанием можно было бы допустить метафизическую невозможность того, что выпущенный из рук камень мог бы двигаться не вниз, а вверх.
Данная позиция, кроме того, ведет к ad hoc умножению модальностей. Если принять ее, то мы должны были бы признавать четыре вида возможности и необходимости утверждений, даже если оставить в стороне естественную модальность: возможность и необходимость в соответствии с первичными и вторичными интенсионалами, в пространстве логически возможных или метафизически возможных миров. А если говорить о возможности не утверждений, а миров, то у нас оказалось бы три объективных класса возможных миров: логически возможные миры, метафизически возможные миры и естественно возможные миры. У нас есть серьезные основания верить в существование первого и последнего из этих классов, но очень мало оснований допускать третий, особый метафизический класс.
Тот, кто считает зомбийный мир логически возможным, но метафизически невозможным, должен ответить на ключевой вопрос: почему Бог не мог бы создать зомбийный мир? Естественно предположить, что при создании мира Бог в силах сделать всё, что является логически возможным. Но защитник метафизической необходимости должен говорить либо то, что, хотя такая возможность существует, Бог не мог бы создать его, либо то, что, хотя Бог мог бы создать его, он тем не менее метафизически невозможен. Первое положение совершенно необоснованно, а второе абсолютно произвольно. И если говорить о втором положении, то аргумент против материализма в любом случае сохранит свою силу; после фиксации физических фактов о мире Богу надо будет сделать и еще кое-что.
Но даже если принять это воззрение, во многих существенных отношениях оно будет очень похоже на тот дуализм свойств, который я отстаиваю. Согласно этому воззрению, дело по-прежнему будет обстоять так, что существование сознания нельзя будет вывести из физического знания, так что сознание не будет допускать редуктивного объяснения. И, как и прежде, мы будем нуждаться в изначальных связующих принципах для объяснения супервентности феноменального на физическом. Единственное различие между этими воззрениями состоит в том, что соответствующие психофизические принципы окажутся фундаментальными «законами необходимости», а не законами природы. В плане любых объяснительных моментов при построении теории мы остаемся там же, где и дуализм свойств; различие, по сути, сводится к онтологическим предпосылкам.
Представляется, что единственной реальной мотивацией в пользу данного взгляда может быть спасение материализма любой ценой — возможно, исходя из представлений о проблематичности дуализма. Но такой материализм кажется гораздо более загадочным, чем его дуалистическая альтернатива. Привлечение базовых «метафизически необходимых» принципов, ограничивающих пространство возможных миров, вводит гораздо более проблематичный, а на деле гораздо менее натуралистичный элемент, чем простое допущение добавочных естественных законов, постулируемых дуализмом свойств. В конечном счете задействование новой степени необходимости — это такое ad hoc допущение, которое приводит не только к решению проблем, но и к появлению неменьшего числа новых проблем. Эта позиция спасает материализм ценой объявления совершенной тайной вопроса о том, как сознание могло бы быть физическим[89].
Это последняя возможность для материалиста, допускающего представимость зомбийного мира, но желающего спасти материализм. Обсуждавшаяся выше позиция предполагает, что материалист признает полную когерентность понятия зомби, даже для существа с максимально развитыми рациональными способностями, но тем не менее отрицает его метафизическую возможность, приходя, таким образом, к «двухслойной картине» логически и метафизически возможных миров. Однако материалист может также попытаться показать, что эта кажущаяся представимость обязана своим существованием некой ущербности нашего разума, так что если бы мы были более продвинутыми в интеллектуальном плане, мы увидели бы, что такое описание мира в конечном счете не является когерентным. Согласно этой позиции, подобный мир не оказывается даже логически возможным; и мы ошибочно верим в его логическую возможность просто из-за ограниченности человеческих когнитивных способностей. (Так можно интерпретировать взгляды Макгинна (McGinn 1989).)
Можно было бы попробовать подкрепить эту позицию аналогией с необходимостью ряда сложных математических истин, выходящих за пределы возможностей нашего математического постижения. Если наши математические способности алгоритмизируемы, подобные истины должны существовать (по теореме Геделя), но даже если нет, то они тоже вполне могут существовать. (Примером могла бы быть гипотеза Гольдбаха или, скажем, континуум — гипотеза или ее отрицание.) Эти истины необходимы, даже если не могут быть познаны нами априори, и они не основаны на сочетании априори познаваемых и эмпирических факторов, подобно крипкеанским необходимостям. Не может ли импликация от физических к феноменальным фактам оказаться подобной необходимостью, неким образом выходящей за пределы наших способностей модального постижения[90]?
Эта аналогия, однако, несовершенна. Когда речь идет о математике, наши модальные рассуждения оставляют вопрос открытым; наши интуиции представимости ничего не говорят нам об обоих вариантах. Хотя в слабом смысле и можно допускать «представимость» ложных положений — имея в виду, что они, насколько это нам известно, ложны, — но это не тот смысл, который позволяет представлять мир, где они неверны. В случае же с зомби вопрос не остается открытым: кажется, что мы ясно можем представить мир, в котором данная импликация не проходит. Для спасения материализма возможность этого мира должна быть исключена — несмотря на то, что о ней надежно свидетельствуют наши модальные способности; но в случае с математикой отсутствует даже намек на возможность примера подобного исключения кажущегося возможным мира. И любой провал между представимостью и возможностью, на который мог бы ссылаться здесь материалист, опять-таки должен был бы быть провалом sui generis, не подкрепленным какой-либо аналогией в других областях[91].
Конечно, материалист мог бы решиться на этот шаг и заявить о sui generis когнитивной ущербности. Для этого он должен был бы признать, что все аргументы в главе 3 ложны по непостижимым для нас причинам. Не говоря уже о том, что такая позиция рисует картину колоссальных заблуждений наших интуиций представимости, ведомых нашим несовершенным разумом, она также предполагает, что более умная Мэри на основе физической информации действительно могла бы узнать, каково это — видеть красное, и что можно осуществить такой анализ (к примеру, структурный или функциональный) феноменальных понятий, который подкреплял бы импликацию от физических к феноменальным фактам, хотя оценка правильности этого анализа выходила бы за пределы наших возможностей.
И хотя нельзя отрицать, что любой философский аргумент мог бы оказаться неверным вследствие когнитивной ущербности, при отсутствии серьезных оснований считать так подобное возражение выглядит совершенно искусственным. Как и раньше, главным его мотивом кажется желание любой ценой сохранить материализм. Такой путь всегда должен рассматриваться как последняя возможность, к которой можно прибегать лишь после признания неспособности ответить на серьезные аргументы, указывающие на наши ошибки, а также бесперспективности разработки альтернативы материализму. Если нам удастся найти серьезную и удовлетворительную альтернативу, мотивы занимать такую позицию исчезнут[92].
3. Другие аргументы в пользу дуализма*
Я не первый, кто использовал аргумент от логической возможности против материализма[93]. Более того, я считаю, что в том или ином виде это базовый антиматериалистический аргумент в философии сознания. Тем не менее он не был объектом того пристального внимания, которого он заслуживает. Больше внимания уделялось двум антиматериалистическим аргументам Джексона (Jackson 1982) и Крипке (Kripke 1972). Они кажутся мне вполне уместными, хотя, быть может, и не столь фундаментальными. Аргумент Джексона важен как прелюдия к аргументу от логической супервентности, а наиболее убедительная часть аргумента Крипке, как мы увидим, зависит от аргумента от логической супервентности.
Я уже обсуждал аргумент Джексона — аргумент знания — в контексте демонстрации отсутствия логической супервентности, где он играет вспомогательную роль. Вспомним, что речь там идет о Мэри, которая занимается нейронаукой, выросла в черно-белой комнате и знает все физические факты о процессах в мозге при восприятии цвета. Позже, когда она впервые видит красный объект, она узнает какие-то новые факты. В частности, она узнает, каково это — видеть красное. Аргумент завершается выводом, что физические факты не исчерпывают все факты и что материализм ложен.
Этот аргумент тесно связан с аргументами от зомби или инвертированных спектров, поскольку все они вращаются вокруг невыводимости феноменальных фактов из физических фактов. В известном смысле это разные грани одного и того же аргумента. Однако аргумент Джексона нередко считается уязвимым в качестве прямого аргумента против материализма вследствие использования в нем интенсионального понятия знания. Многие критические выпады против этого аргумента фокусировались на этой интенсиональности; доказывалось, к примеру, что один и тот же факт может быть познан двумя различными способами. Эти выпады, на мой взгляд, не приносят результата, но проще всего убедиться в этом можно, непосредственно обратившись к отсутствию супервентности, выражаемому не в эпистемологических, а в метафизических терминах. Разработанная мной модель помогает понять, по какой именно причине разные возражения не приводят к цели. Ниже я рассмотрю некоторые из таких возражений.
Прежде всего, различные критики доказывали, что, хотя Мэри и получает новое знание, когда видит что-то красное, это знание не соответствует какому бы то ни было новому факту. Она просто по-новому, сообразно новому «модусу презентации», узнает старый факт благодаря интенсиональности знания (Churchland 1985; Horgan 1984b; Lycan 1995; McMullen 1985; Papineau 1993; Teller 1992; Tye 1986). Тай и Лайкан, к примеру, апеллируют к интенсиональному различию между утверждениями «эта жидкость — вода» и «эта жидкость — Н2O»: в известном смысле они выражают один и тот же факт, но одно может быть известно без другого. В сходном ключе и Черчленд указывает на провал между знанием температуры и знанием средней кинетической энергии. Хорган обсуждает различие между знанием о Кларке Кенте и знанием о Супермене, а Макмаллен указывает в этой связи на Марка Твена и Сэмюэла Клеменса.
Эти провалы возникают именно вследствие различия первичных и вторичных интенсионалов. Можно знать что-то о воде, не зная каких-то вещей об Н2O, так как их первичные интенсионалы различны — не существует априорной связи между мыслями о воде и мыслями об Н2O. Тем не менее в известном смысле имеется только один набор фактов о них: благодаря апостериорному тождеству воды и Н2O их вторичные интенсионалы совпадают. (Не очевидно, что мы должны индивидуализировать факты так, чтобы факты о воде и факты об Н2O оказывались одними и теми же фактами, но в целях аргументации я принимаю этот тезис[94].) Если использовать принятую ранее терминологию, утверждение «если это вода, то это Н2O» является логически контингентным, но метафизически необходимым. Данное возражение поэтому ничем не отличается от обсуждавшегося выше возражения, связанного с различием логической и (крипкеанской) метафизической необходимости, и для убедительного ответа на него достаточно сослаться на обсуждение там первичных и вторичных интенсионалов.
Мы также можем выразить суть дела более прямым способом. Всякий раз, когда кто-то знает некий факт сообразно одному модусу презентации, но не сообразно другому, здесь всегда будет иметься какой-то иной факт, относительно которого этот человек будет лишен знания, — факт, связующий два упомянутых модуса презентации[95]. Если кто-то знает, что Геспер доступен для наблюдения, но не знает, что Фосфор доступен для наблюдения (поскольку он не знает, что Геспер и есть Фосфор), то такой человек не знает, что один и тот же объект является одновременно ярчайшей звездой на утреннем небе и ярчайшей звездой на вечернем небе. Это особый факт, который абсолютно неизвестен данному человеку. Аналогичным образом если кто-то знает, что Супермен может летать, но не знает, что Кларк Кент может летать, то он не знает о существовании индивида, одновременно являющегося ведущим репортером Daily Planet и носящего накидку. Если кто-то знает, что вода мокрая, но не знает, что Н2O мокрая, он не знает, что вещество в озерах состоит из молекул Н2O, и т. д.
Более формально: допустим, что «а есть G» и «Ь есть G» — один и тот же факт в этом смысле, но некто не может априори соединить эти факты. Это должно объясняться тем, что а = Ь, и одинаковостью вторичных интенсионалов при различии первичных интенсионалов: возможно, а эквивалентно dthat(P), а b эквивалентно dthat(Q). Если кто-то знает, что а есть G, но не знает, что b есть G, то он лишен фактуального знания о том, что нечто является одновременно Р и Q. В более общем виде: он лишен фактуального знания, что нечто является как Р', так и Q', под которыми понимаются любые идентифицирующие дескрипции такого рода, когда он знает, что а есть Р' и что Ь есть Q'.
Этот факт совершенно отличен от фактов, изначально находившихся в его распоряжении. Даже при трактовке с позиции вторичных интенсионалов можно говорить о возможном мире, в котором а есть F, но ничто не является как Р, так и Q (или как Р', так и Q').
(Как и в параграфе 2, здесь возникает осложнение, связанное с тем, что Р и Q могут быть индексикальными свойствами, однако это обстоятельство не приводит ни к каким существенным изменениям. Чтобы сделать неизвестный новый факт строго неиндексикальным, нужно лишь перейти к факту «существует точка [со свойством X], из которой Р и Q указывают на одно и то же». X — подстраховка на тот случай, если некто знает какую-то другую позицию, в которой Р и Q указывают на одно и то же; в подобной ситуации мы просто специфицируем X до такой степени, чтобы ту точку можно было отличить от других местонахождений. Крайний случай, в котором человек не обладает никаким различающим самопознанием, сводится к чисто индексикальной ситуации, обсуждаемой ниже.)
Из этого следует, что, если Мэри получает какое-либо фактуальное знание, отсутствовавшее у нее прежде, — даже если речь идет исключительно о знании старого факта сообразно новому модусу презентации, — должен существовать подлинно новый узнаваемый ею факт. В частности, она должна узнавать новый факт, касающийся того модуса презентации. Если она уже знала все физические факты, то материализм ложен. Физические факты никоим образом не исчерпывают все существующие факты.
Этот ответ может показаться менее четким, чем соответствующий ответ на аргумент от логической возможности. Супервентностная модель элиминирует не столь ясный вопрос о том, как индивидуализировать компоненты знания, и поэтому делает обсуждение менее запутанным. Тем не менее тщательный анализ показывает, что аналогии с водой — Н2О и связанные с ними возражения в любом случае проваливаются по одним и тем же причинам. Хотя это, похоже, самое популярное возражение на аргумент знания, представляется вместе с тем, что оно самое слабое из главных возражений. Оно попросту не выдерживает проверки на прочность.
Второе, более утонченное возражение, восходящее к Лору (Loar 1990), также предполагает, что Мэри получает новое знание о старых фактах благодаря интенсиональности, но не останавливается на привычных аналогиях с водой — Н2О. Лор признает, что аналогии с обычными примерами не могут выполнить задачу, поставленную материалистом, поскольку (в нашей терминологии) такие аналогии допускают, что физические и феноменальные понятия имеют разные первичные интенсионалы, и антиматериалист может просто применить данный аргумент к свойству, соответствующему первичному интенсионалу. Как выражается Лор, даже если «тепло» и какие-то статистико-механические предикаты обозначают одно и то же свойство (вторичный интенсионал), они тем не менее вводят разные свойства (первичный интенсионал). Поэтому он продолжает аргумент и доказывает, что два предиката могут вводить одно и то же свойство — то есть иметь один первичный интенсионал — даже тогда, когда эта одинаковость не может быть познана априори. Если это так, то знание Мэри о феноменальных свойствах может быть знанием о физических/функциональных свойствах, даже если она заранее не могла бы связать их.
Но как могут совпадать первичные интенсионалы, если мы не в состоянии узнать об этом априори? Только в том случае, если пространство возможных миров меньше, чем можно было бы априори подумать. Мы считаем, что эти интенсионалы различны, так как мы представляем мир, в котором у них имеются разные референты, как в зомбийном мире. Поэтому Лор должен исходить из того, что подобный мир не является реально возможным, хотя мы не можем исключить его возможность по концептуальным соображениям и несмотря на то, что мы не можем ссылаться здесь на крипкеанскую апостериорную необходимость. Таким образом, эта позиция ничем не отличается от рассмотренного выше возражения, связанного с «сильной метафизической необходимостью». Как и в том возражении, позиция Лора подразумевает метафизическую необходимость условного заключения от физических фактов к феноменальным фактам, невзирая на его логическую контингентность, причем этот провал не может быть объяснен различием первичных интенсионалов. Подобно тому возражению, позиция Лора требует изначального и произвольного ограничения возможных миров. Лор не выдвигает никаких аргументов в пользу этого ограничения, и его можно подвергнуть точно такой же критике[96].
Можно было бы ожидать, что здесь можно будет выдвинуть и третье возражение, аналогичное промежуточной «альтернативной стратегии» из второго параграфа. Оно выливалось бы в тезис, что Мэри в действительности не знает всех физических фактов. Она знает все факты, выраженные в терминах физики, но лишена знания о скрытых (феноменальных или протофеноменальных) сущностях физических объектов. Если бы она обладала этим знанием, она в силу этого знала бы и феноменальные факты. Однако это воззрение опять-таки лишь с очень большой натяжкой может претендовать на то, чтобы именоваться «материализмом». Подобно моей собственной концепции, данная позиция должна признавать феноменальные или протофеноменальные свойства фундаментальными свойствами.
Четвертое возражение увязывает состояние Мэри с отсутствием индексикального знания (Bigelow and Pargetter 1990; McMullen 1985; Papineau 1993). Здесь доказывается, что, хотя Мэри и получает новое знание, ее случай не более загадочен, чем другие случаи, когда кто-то, знающий все релевантные объективные факты, открывает что-то новое, как, к примеру, всезнающий человек с амнезией, узнающий, что «я — Рудольф Лингенс», или прекрасно информированный человек, страдающий бессонницей, не знающий, что сейчас три часа сорок девять минут ночи (см. (Репу 1979) и (Lewis 1979)). В этих случаях имеется провал между физическим знанием и индексикальным знанием, точно так же как в случае Мэри имеется провал между физическим знанием и феноменальным знанием.
Эта связь может быть прописана двумя способами. Во-первых, критик мог бы попытаться редуцировать феноменальное знание к индексикальному знанию, доказывая, что Мэри лишена лишь индексикального знания. Во-вторых, он мог бы попробовать провести аналогию между двумя этими случаями, доказывая, что в индексикальном случае эпистемический провал не приводит к онтологическому провалу (индексикальность не фальсифицирует материализм), так что и тогда, когда речь идет о феноменальном, мы не обязаны допускать наличие онтологического провала.
Редуктивная стратегия терпит очевидный крах. Как мы видели в главе 2, подобно фактам о сознательном опыте, индексикалы не являются логически супервентными на физических фактах, но эта проблема полностью устраняется добавлением небольшого «индексикального факта» о местонахождении агента, о котором идет речь. Но даже если мы наделим Мэри полным знанием о ее индексикальном отношении ко всем вещам физического мира, ее знание о переживаниях красного ничуть не возрастет. Испытывая нехватку феноменального знания, она оказывается лишенной чего-то гораздо большего, чем тот, кому недостает индексикального знания.
Стратегия, связанная с применением указанной выше аналогии, представляется более интересной. Можно было бы попытаться ответить на нее, доказывая, что онтологический провал имеется даже и в индексикальном случае (см., напр., Nagel 1983), но можно дать и более прямой ответ. Чтобы убедиться в этом, отметим, что в индексикальном случае нельзя даже приступить к развертыванию аргументации, аналогичной той, которая была использована в первом параграфе, так как нет такого представимого нецентрированного мира, в котором физические факты не отличаются от наших, но индексикальные факты разнятся с фактами нашего мира. В нецентрированных мирах вообще нет места для индексикальных фактов. Разумеется, можно представить релевантный центрированный мир, но в интересующем нас онтологическом плане значимы именно нецентрированные миры. (Если нет, то в индексикальном случае тоже имеется онтологический провал, и критик не сможет даже приступить к своей аргументации[97].) Так что лишь в этом случае мы можем избавиться от эпистемического провала, отмечая, что эпистемические связи определяются центрированными первичными интенсионалами, тогда как онтологические связи определяются свойствами, соответствующими нецентрированным интенсионалам. И это отражается в единственной дыре, которая была найдена в аргументе второго параграфа и в аналогичном аргументе этого параграфа, — в том факте, что первичные интенсионалы определяют только соотнесенные с центром свойства. Эта дыра пропускает единственный фрагмент нередуцируемого индексикального знания (локализация центрированного мира) без онтологической мзды, но ничего больше. После конкретизации местонахождения центра, эта дыра закрывается. Феноменальные факты остаются неустроенными даже после конкретизации местонахождения центра, так что сознательный опыт остается снаружи[98].
Если материалист хочет упорствовать в своем материализме, ему придется отрицать, что Мэри вообще открывает что-то новое в мире. Материализм нуждается в логической супервентности, требующей, чтобы Мэри не могла получать какого-либо нового фактического знания при ее первом переживании опыта красного. Поэтому, следуя пятой стратегии, Льюис (Lewis 1990) и Немиров (Nemirow 1990) доказывают, что в лучшем случае Мэри обретает новое умение. К примеру, она обретает умение воображать то, как выглядят красные вещи, и узнавать их, когда она видит их. Но это лишь знание как, а не знание что. Впервые переживая опыт красного, Мэри не узнает каких-либо фактов о мире[99].
В отличие от предыдущих вариантов, эта стратегия лишена каких-либо внутренних проблем. Ее главная проблема состоит в ее крайней неправдоподобности. Нельзя сомневаться, что Мэри действительно обретает какие-то умения, когда она впервые переживает опыт красного, так же как она обретает какие-то умения, когда она учится кататься на велосипеде. Но трудно отрицать, что она узнает и что-то еще: некие факты о природе опыта. Исходя из ее предыдущего знания, переживание красного могло бы быть таким, или иным, или вообще никаким. Но теперь она знает, что оно именно такое. Она сузила пространство эпистемических возможностей. Подобного знания не возникает, когда всезнающий механик учится кататься на велосипеде (возможно, за исключением знания феноменологии прогулок на велосипеде). Так что этот ответ не ухватывает того, что происходит, когда Мэри узнает, каково это — видеть красное.
В том, что открытие, сделанное Мэри, предполагает фактуальное знание, можно убедиться и более косвенными методами. Так, Лор (Loar 1990) указывает, что подобное знание может быть встроено в кондиционалы: «Если красные вещи видятся так, синие — так, то пурпурные вещи, скорее всего, будут видеться вот так»; «если собаки видят красное так-то, то из этого следует то-то и то-то» и т. д. Другой пример: как указывает Лайкан (Lycan 1995)[100], воображаемое нами может оказаться правильным или неправильным; так, после того как Мэри увидела какие-то цвета, она могла бы вообразить, каково это — видеть какой-то другой цвет, и ее фантазия могла бы оказаться правильной или неправильной. Если это так, то знание о том, каково что-то, есть знание какой-то истины о мире, и анализ, связанный с отсылкой к умениям, терпит крах.
Деннет (Dennett 1991) занимает близкую, но еще более жесткую позицию, доказывая, что Мэри вообще ничего не узнает. Он замечает, что Мэри могла бы использовать свое нейрофизиологическое знание для распознания того, что красный объект, который она видит, красен, обращая внимание на то, как он воздействует на ее реакции, так как это воздействие может отличаться от того, которое оказал бы на нее синий объект. (Если группа экспериментаторов пытается обмануть ее, показывая ей синее яблоко, она могла бы и не поддаться на обман.) Не исключено, что это так, но из этого следует лишь то, что, в противоположность тому, что говорят Льюис с Немировым, Мэри обладала бы определенными умениями распознавания еще до того, как она впервые пережила опыт красного. Это никоим образом не показывает, что она обладала бы ключевым знанием — знанием о том, каково это — видеть красное. Такой вывод можно было бы сделать лишь при условии предварительного признания корректности анализа «знания о том, каково это» с помощью понятия умения; но, если бы мы приняли этот анализ, аргумент против материализма был бы уже опровергнут. Поэтому аргумент Деннета лишь отвлекает здесь внимание.
В конечном счете стратегия, которой должен следовать материалист, состоит в том, чтобы отрицать обретение Мэри знания о мире. И кажется, что сделать это можно лишь через анализ «знания о том, каково это» через понятие умения. Это единственная внутренне когерентная позиция, которая не может быть отвергнута по техническим соображениям, так же как единственным когерентным способом, посредством которого материалист может сопротивляться аргументу от логической супервентности, в конечном счете является обращение к аналитическому функционализму. Однако сама неправдоподобность отрицания того, что Мэри обретает знание о мире, свидетельствует об обреченности материализма[101].
Мы видели, что модальный аргумент (аргумент от логической возможности) и аргумент знания — две стороны одной и той же медали. Думаю, что каждый из них в принципе достигает успеха и сам по себе. На практике, однако, они лучше всего работают в связке[102]. Если взять один лишь аргумент знания, то, хотя большинство материалистов не видит оснований отрицать, что Мэри обретает знание о мире, они зачастую отрицают, что из этого следует признание ложности материализма. Если взять один лишь модальный аргумент, то, хотя большинство материалистов не видит оснований отрицать правильность аргумента от представимости зомби или инвертированных спектров к признанию ложности материализма, они зачастую отрицают посылку этого аргумента. Но если соединить эти аргументы, то оказывается, что модальный аргумент поддерживает аргумент знания именно там, где он нуждается в поддержке, и наоборот. Быть может, наиболее эффективной оказывается такая комбинация этих двух аргументов, при которой мы сможем использовать аргумент знания для убедительной демонстрации отсутствия логической супервентности, а модальный аргумент — для убедительного перехода от констатации этого отсутствия к выводу о ложности материализма.
Аргумент Крипке был нацелен против тезиса тождества, выдвинутого Плейсом (Place 1957) и Смартом (Smart 1959), но его можно рассматривать и в более широком плане, как довод против всех форм материализма. Я довольно подробно обсужу достоинства и недостатки этого аргумента — для подкрепления вывода, что удачными являются именно те его компоненты, которые соответствуют аргументу от логической супервентности.
Аргумент выглядит примерно так: согласно тезису тождества, определенные ментальные состояния (такие как болевые ощущения) тождественны состояниям мозга (к примеру, активации С-волокон), несмотря на то что слова «боль» и «активация С-волокон» имеют разное значение. Изначально предполагалось, что это тождество скорее контингентно, чем необходимо, так же как контингентно тождество воды и Н2O. Крипке, однако, доказывает, что все тождества являются необходимыми: если X есть У, то X с необходимостью есть У, если термины X и У — жесткие десигнаторы, указывающие на одного и того же индивида или вид в разных мирах. Вода, доказывает он, с необходимостью есть Н2O, то есть вода есть Н2O в любом возможном мире. Это тождество может казаться контингентным — то есть могло бы показаться, что в каком-то из возможных миров вода есть не Н2O, a XYZ, — но это иллюзия. В действительности тот возможный мир, который мы воображаем, вообще не содержит воды. В нем есть всего лишь водянистая материя — материя, выглядящая как вода и проявляющая себя как вода, — состоящая из XYZ. Утверждая, что эта водянистая материя является водой, мы даем ей неверное описание.
И Крипке утверждает, что если болевые ощущения тождественны активации С-волокон, то это тождество должно быть необходимым. Однако оно не кажется необходимым. На первый взгляд, можно вообразить возможный мир, в котором имеется боль, но вообще отсутствуют состояния мозга (развоплощенная боль), и можно вообразить мир, активация С-волокон в котором не сопровождается болью (к примеру, у зомби). Далее он доказывает, что эти возможности нельзя трактовать как всего лишь кажущиеся возможности, подобно возможности воды без Н2O. Ведь в таком случае мы неверно описывали бы мир с «развоплощенной болью» в качестве мира, в котором имеется боль, тогда как в действительности в нем была бы лишь «болевая материя» (нечто ощущаемое как боль). Аналогичным образом мы неверно описывали бы лишенность боли зомби, поскольку в действительности он был бы лишен лишь болевой материи. Согласно этому объяснению, зомбийный мир, похоже, содержал бы реальную боль, то есть активацию С-волокон; она лишь не ощущалась бы таковой.
Согласно Крипке, однако, дело не может обстоять таким образом: чтобы нечто было болью, нужно лишь, чтобы оно ощущалось как боль. Не существует различия между болью и болевой материей, подобного различию между водой и водянистой материей. Может быть так, что нечто ощущается как вода, но не является водой, но не может быть так, что нечто ощущается как боль, но не является болью. Ощущение боли существенно для нее. Поэтому и нельзя по аналогии с прежними случаями отбрасывать возможность боли без состояний мозга (и наоборот). Те возможные миры действительно возможны, и ментальные состояния не являются с необходимостью тождественными состояниям мозга. А из этого следует, что они вообще не могут быть тождественны состояниям мозга.
Крипке разворачивает свой аргумент двумя различными способами, направляя его как против теорий конкретного тождества, так и против теорий типового тождества. Теории конкретного тождества утверждают, что конкретные боли (такие как моя боль в данный момент) тождественны конкретным состояниям мозга (таким как активация С-волокон в моей голове в данный момент). В указанной выше манере Крипке пытается показать, что конкретная боль могла бы иметь место без конкретного связанного с ней состояния мозга, и наоборот, и что поэтому они не могут быть тождественными. Теории типового тождества утверждают, что ментальные состояния и состояния мозга тождественны как типы. Так, боль как тип могла бы быть тождественна активации С-волокон. Крипке полагает, что это непосредственно опровергается фактом возможной реализации типа «ментальное состояние» без типа «состояние мозга» и наоборот. В общем, здесь можно насчитать четыре отдельных аргумента, разделенных сообразно мишени, на которую они направлены (конкретные или типовые теории тождества), и сообразно методу аргументации (от возможности развоплощения и от возможности зомби).
Между аргументом Крипке и моим аргументом имеется ряд очевидных различий. Начать с того, что аргумент Крипке сформулирован исключительно в терминах тождества, тогда как я опирался на понятие супервентности. Во-вторых, аргумент Крипке тесно увязан с его теоретическим аппаратом, включающим жесткие десигнаторы и апостериорную необходимость, тогда как в моем аргументе этот аппарат играет лишь второстепенную роль, применяясь при ответе на некоторые возражения. В-третьих, обычно считается, что аргумент Крипке опирается на определенного рода эссенциализм относительно различных состояний, тогда как мой аргумент не содержит каких-либо отсылок к этому учению. В-четвертых, мой аргумент нигде не апеллирует к возможности развоплощения, как у Крипке. Тем не менее между ними есть и явные сходства. Оба аргумента являются модальными аргументами, отводящими ключевую роль необходимости и возможности. И оба они апеллируют к логической возможности отрыва физических состояний от связанных с ними феноменальных состояний.
Посмотрим теперь, что правильно и что неправильно в аргументах Крипке, начав с его аргументов против конкретного тождества. Большинство считает их неубедительными. Связано это прежде всего с тем, что они опираются на интуиции о том, что считать той же самой вещью в разных возможных мирах, а такие интуиции, как известно, ненадежны. Тезис Крипке о том, что можно было бы иметь то же самое состояние боли без того же самого состояния мозга, опирается на тезис о существенности чувства боли, и только этого чувства, для того состояния боли. Но подобные утверждения о существенных свойствах индивидов трудно обосновать. Теоретик конкретного тождества может возразить, что не менее правдоподобной является и существенность для того состояния свойства активации С-волокон. Конечно, активация С-волокон не кажется существенной для боли как типа, но кто сказал, что она не является существенной для этой конкретной боли, особенно если она тождественна какому-то состоянию мозга? И если это так, то мы просто не могли бы испытывать эту конкретную боль без определенного состояния мозга. (Подобную линию аргументации проводит Фелдман (Feldman 1974), доказывающий, что болезненность не обязательно должна быть чем-то существенным для какой-то конкретной боли, а также Макгинн (McGinn 1977), в конечном счете доказывающий, что для конкретной боли могли бы оказаться существенными как болезненность, так и активация С-волокон.) Если это так, то, воображая развоплощенную вариацию моей боли, мы воображаем не ту самую боль, а другую, нумерически отличную боль. Это же верно и для случая, когда мы воображаем активацию моих С-волокон без боли. Поэтому эти аргументы против конкретного тождества неубедительны, хотя аргументы против типового тождества и могут сохранять свое значение.
Кроме того, аргумент от развоплощения не может рассматриваться как убедительный довод против материализма. Он мог бы опровергать тезис о типовом тождестве вроде того, что был выдвинут Плейсом и Смартом, но материализм не нуждается в таком тезисе[103]. Как отмечает Бойд (Boyd 1980), материализм может и не предполагать, что ментальные состояния являются физическими состояниями во всех возможных мирах, — с ним совместимо утверждение, что в каких-то мирах ментальные состояния сформированы из чего-то нефизического; главное, чтобы в нашем мире они имели физический состав. Возможность развоплощения показывает лишь возможность дуализма, но не его действительность[104]. Для иллюстрации этой мысли заметим, что мало кто взялся бы утверждать, что возможность нефизической жизни влечет за собой биологический дуализм. Возможно, что Крипке интересовал лишь аргумент против тезиса тождества, но в любом случае материализм выживает в своем более общем виде.
Это оставляет нас с аргументом от возможности реализации физических состояний без соответствующих им ментальных состояний, то есть, по сути, с аргументом от возможности зомби. Любопытно, что эта часть аргумента Крипке привлекла наименьшее внимание критиков, и большинство комментаторов сосредоточило свое внимание на возможности развоплощения. Аргумент против тезиса о сильном типовом тождестве, который поставляют нам зомби, опять-таки может оказаться нерелевантным, поскольку материализм не нуждается в этом тезисе, но здесь неявно присутствует и более общий аргумент. Возможность реализации соответствующих физических состояний без боли, как доказывает Крипке (с. 153–154), демонстрирует то, что даже после того как Бог создал все физические процессы, протекающие, когда кто-то испытывает боль, — скажем, мозг с активированными С-волокнами, — ему надо было сделать и кое-что еще, чтобы эта активация чувствовалась как боль. И этого достаточно для того, чтобы можно было говорить о ложности материализма[105].
Данный аргумент от физических состояний без феноменальных состояний прямо соответствует выдвинутому мной аргументу против материализма. Соответствие простирается и на последующие маневры. На возражение, что эта ситуация всего лишь представима, но не реально возможна, Крипке ответит, что мы не можем отделаться от такой представимой ситуации, как от ситуации, в которой некто лишен ощущения боли, но не самой боли, поскольку в любом возможном мире испытывать боль — значит иметь болевые ощущения (то есть вторичный интенсионал и первичный интенсионал «боли» совпадают). К этому мы могли бы добавить (вместе с Джексоном (Jackson 1980)), что, даже если оспорить эту эквивалентность, аргумент против материализма будет проходить в применении пусть и не к самой боли, но к чувству боли (то есть даже если эти интенсионалы не совпадают, аргумент все равно проходит при использовании первичного интенсионала). Эти ответы изоморфны ответам, которые были даны мной на подобные возражения, рассмотренные ранее в этой главе.
(Заметим, что, выдвигая тезис о том, что кажущаяся представимой, но невозможная ситуация должна быть охарактеризована как неверно описанная эпистемически возможная ситуация, Крипке, по сути, одобряет «слабую» трактовку апостериорной необходимости: пространства представимых и возможных миров совпадают, но апостериорные факторы накладывают ограничения на их корректное описание[106]. Чтобы убедиться в этом, обратим внимание на то, что сторонник «сильной» метафизической необходимости, согласно которой пространство возможных миров есть собственное подмножество пространства представимых миров, не будет отстаивать подобный тезис. Согласно этому представлению, мы могли бы корректно описывать эпистемически возможную ситуацию, но при этом она все же могла бы оказываться (изначально) метафизически невозможной. Использование Крипке стратегии неверного описания, напротив, указывает на неявное одобрение им двумерной модели: все его примеры неверного описания и впрямь можно рассматривать как случаи, в которых мир описывается сообразно первичным, а не вторичным интенсионалам.)
Этот аргумент от физических состояний без феноменальных состояний кажется мне самой убедительной частью того анализа, который мы находим у Крипке. Она часто игнорируется в ходе дискуссий о тезисе тождества, развоплощении и т. п.; и сам Крипке выносит эту часть обсуждения на периферию. Я, однако, полагаю, что именно эта часть его анализа в конечном счете несет на себе основное бремя его аргументации.
В итоге мне кажется, что в той мере, в какой аргумент Крипке против материализма достигает цели, (1) возможность развоплощения неубедительна как аргумент против материализма, но это несущественно в данном случае; (2) аналогичным образом неубедительны, но несущественны аргументы, сформулированные в терминах тождества; (3) несущественна и эссенциалистская метафизика, за исключением того, что чувство боли является существенным для боли как типа, — но это всего лишь факт, говорящий о том, что означает «боль»; и (4) крипкеанский аппарат жесткой десигнации и т. п. не играет главной роли, хотя и требуется для ответа на некоторые возражения[107]. Но его аргумент имеет здоровое ядро, содержащее, по сути, аргумент от отсутствия логической супервентности.
4. Эпифеноменализм ли это?*
Проблема, связанная с той позицией, которую я отстаиваю, состоит в том, что если сознание всего лишь естественно супервентно на физическом, то кажется, что ему не должна быть присуща каузальная действенность. Физический мир более или менее каузально замкнут в том плане, что любое физическое событие представляется имеющим физическое объяснение (с незначительной поправкой на квантовую неопределенность). Из этого вытекает, что нефизическое сознание не может выполнять какой-либо независимой каузальной работы. Оно кажется простым эпифеноменом, идущим от движка физической каузальности, но не производящим каких-либо различий в физическом мире. Оно существует, но — в той мере, в какой идет речь о физическом мире, — могло бы и не существовать. Подобный взгляд отстаивал Гекели (Huxley 1874), но многие находят его контринтуитивным и непривлекательным. И впрямь этих следствий оказалось достаточно, чтобы некоторые авторы (к примеру, Кирк (Kirk 1979) и Сигер (Seager 1991)) усомнились в выводах своих аргументов против материализма и обратились к рассмотрению той возможности, при которой сознание все же было бы логически супервентным на физическом.
Этот аргумент был по-разному, но в чем-то и сходно формализован Кирком (Kirk 1979), Хорганом (Horgan 1987) и Сигером (Seager 1991). Если мы допускаем, что физический мир каузально замкнут и что сознание каузально вызывает какие-то физические события, то при определенных естественных допущениях относительно каузальности из этого следует, что сознание должно быть логически (или метафизически) супервентным на физическом[108]. Если это так, то при условии каузальной замкнутости физического мира только лишь естественная супервентность сознания означает, что сознание является чем-то эпифеноменальным. Главные черты этого аргумента вполне очевидны: если можно убрать феноменальное из нашего мира и при этом сохранить каузально замкнутый мир Z, то всё, что происходит в Z, имеет каузальное объяснение, независимое от феноменального, так как в Z нет ничего феноменального. Но всё, что происходит в Z, происходит и в нашем мире, и поэтому каузальное объяснение, применимое к Z, в равной степени применимо и к нашему миру. Поэтому феноменальное каузально нерелевантно. Даже если бы сознательный опыт отсутствовал, это не изменило бы каузальных механизмов поведения.
Отвечая на это, я применю двойственную стратегию. Прежде всего, неочевидно, что одна лишь естественная супервентность должна влечь за собой эпифеноменализм в самом сильном смысле слова. Нельзя отрицать, что связанная с ней картина напоминает эпифеноменализм. Тем не менее сама природа каузальности весьма таинственна, и нельзя исключить, что, когда она будет понята лучше, мы сможем уяснить тот неприметный путь, на котором сознательный опыт может быть каузально релевантным. (По сути, может оказаться так, что фоновые допущения в вышеприведенных аргументах ложны.) Ниже я продемонстрирую несколько возможных вариантов такого анализа. С другой стороны, я рассмотрю основания, по которым эпифеноменализм мог бы быть сочтен чем-то непривлекательным, и проанализирую, насколько они могут быть сильны в качестве аргументов. Если эти интуиции нельзя превратить в убедительные аргументы, то может оказаться, что та разновидность эпифеноменализма, которая вытекает из данной позиции, всего лишь контринтуитивна, и что в конечном счете мы можем решиться на какую-то дозу эпифеноменализма.
Имеется немало путей, следуя которым можно попробовать сохранить тезис об отсутствии логической супервентности, но при этом избежать эпифеноменализма. Самый очевидный из них связан с отрицанием каузальной замкнутости физического и одобрением сильной разновидности интеракционистского дуализма, при котором ментальное заполняет провалы, имеющиеся в физических процессах. Думаю, что не стоит применять эту стратегию — по причинам, о которых вскоре пойдет речь. Есть, однако, и множество других, не столь очевидных возможностей, определяемых соответствующими представлениями о метафизике, и прежде всего о каузальности. Я рассмотрю четыре возможности такого рода.
1. Регулярностная каузальность. Первая возможность состоит в том, чтобы принять радикальное юмовское представление о причинности, согласно которому для того, чтобы А было причиной В, требуется лишь единообразная регулярность между событиями типа А и В. Подобная позиция позволяла бы говорить о «каузальной» роли феноменального: простой факт того, что за болевыми ощущениями обычно следуют реакции уклонения, означал бы, что боль каузально вызывает реакции уклонения.
Близкий только что упомянутому неюмовский вариант отождествляет каузальную связь с любой номинеской (или закономерной) связью, даже если номическая регулярность есть нечто большее, чем единообразная регулярность. Идея естественной супервентности полностью совместима с существованием номической связи между опытом и поведением (к примеру, могла бы существовать закономерная связь между опытом и лежащим в его основе состоянием мозга, а также закономерная связь между этим состоянием мозга и поведением). И можно было бы сказать, что этого достаточно для причинения. Данный тезис можно было бы попробовать поддержать ссылкой на то, что контрфактическое высказывание «поведение оставалось бы тем же самым даже при отсутствии опыта» при наиболее естественной его интерпретации является ложным: если бы опыт отсутствовал, состояние мозга было бы иным, и поведение тоже было бы иным. Здесь контрфактическое высказывание оценивается путем рассмотрения естественно возможных миров, а не логически возможных миров.
Я нахожу обе эти позиции неправдоподобными. Я выдвигал аргументы против юмовского взгляда на каузальность в главе 2, и даже если говорить о неюмовской позиции, то все равно малоправдоподобно, что для причинения достаточно любой номической связи, — возьмем, к примеру, корреляцию, имеющуюся между цветом волос однояйцевых близнецов. Тем не менее подобные соображения по крайней мере дают нам представление о том, почему сознание кажется играющим каузальную роль. Между сознательным опытом и последующими физическими событиями имеются систематические регулярности самого разного рода, каждая из которых подталкивает нас к тому, чтобы заключить о каузальной связи. Принимая во внимание эти регулярности, мы могли бы ожидать, что люди будут извлекать из них выводы о каузальном отношении, опираясь на доводы, имеющие в широком смысле юмовский характер. Данное обстоятельство может, таким образом, позволить нам отделаться от некоторых наших интуиций относительно каузальной действенности сознания, что помогает в реализации второго аспекта избранной мной стратегии.
2. Каузальная сверхдетерминация. Быть может, мы могли бы сказать, что как физическое, так и феноменальное состояние, хотя они и совершенно различны, могли бы считаться причиняющими более позднее физическое состояние. Если физическое состояние Р1 связано с феноменальным состоянием Q1, то, возможно, истинно как то, что Р1 причиняет более позднее физическое состояние P2, так и то, что Q1 причиняет P2. Это контринтуитивно: P1 уже есть достаточная причина Р2, и поэтому Q1 казалось бы каузально избыточным. Тем не менее не очевидно, что Q1 не могло бы находиться в каузальном отношении к P2. Особенно правдоподобным это могло бы выглядеть при принятии нередуктивного взгляда на причинность (в духе концепции Тули (Tooley 1987)). Не исключено, что существует нередуцируемая каузальная связь между двумя физическими состояниями и отдельная от нее нередуцируемая каузальная связь между феноменальным состоянием и соответствующим физическим состоянием.
На такого рода каузальную сверхдетерминацию событий нередко смотрят с подозрением, хотя трудно убедительно показать, что здесь что-то не так. Природа причинности понимается до сих пор настолько плохо, что мы еще не можем исключить сверхдетерминацию. Сам я не буду развивать эту идею, но она тем не менее заслуживает серьезного внимания.
3. Несупервентность каузальности. Третья стратегия опирается на саму природу причинности. Мы видели в главе 2, что имеется два класса фактов, не являющихся логически супервентными на конкретных физических фактах: факты о сознании и факты о каузальности. Естественно предположить, что две эти недостачи могли бы быть тесно увязаны и что между сознанием и причинностью имеется глубокая метафизическая связь. В конце концов, и то и другое весьма таинственно, и было бы лучше, если бы две эти тайны можно было упаковать в одну. Не исключено, к примеру, что сам опыт является чем-то вроде каузальной связи; возможно, он каким-то образом реализует юмовское «неизвестное каузальное отношение»; или, быть может, это отношение имеет более сложный характер. Подобное отношение могло бы указывать на то, что опыт играет более тонкую роль в причинности, чем ее обычная разновидность, — позволяющую тем не менее избежать самой сильной формы эпифеноменализма.
Концепция такого рода была разработана Розенбергом (Rosenberg 1996), доказывающим, что многие проблемы сознания в точности параллельны проблемам, возникающим в связи с каузальностью. Он доказывает, что вследствие таких параллелей дело может обстоять так, что в актуальном мире опыт реализует каузальность или какие-то из ее аспектов. Согласно этому представлению, каузальность нуждается в реализации чем-то для поддержания множества ее свойств, и опыт является естественным кандидатом на эту роль. Если так, то каузальные отношения могут существовать именно благодаря существованию опыта, и поэтому опыт оказывается каузально релевантным в указанном утонченном смысле.
Разумеется, эта концепция исключительно спекулятивна и сталкивается с рядом проблем. Кажется, к примеру, что она ведет к некоей разновидности панпсихизма — позиции, согласно которой все обладает сознанием — и которая многим кажется контринтуитивной. Кроме того, по-прежнему проблемой остается и зомбийный мир — кажется, что мы можем вообразить протекание всех этих каузальных процессов и без опыта, так что опыт по-прежнему мог бы выглядеть чем-то эпифеноменальным. В ответ можно было бы сказать, что каузальность должна быть чем-то реализована; в зомбийном мире она реализована чем-то другим, но опыт все же релевантен для нашего мира благодаря тому, что он реализует в нем каузальность. Для меня неочевидно, что каузальность должна быть реализована чем-то, имеющим какие-то дополнительные свойства; и если это так, то феноменальная природа каузальности все же могла бы оказываться избыточной. Но опять-таки метафизика каузальности еще очень неясна, и данная концепция, несомненно, заслуживает тщательного рассмотрения.
4. Внутренняя природа физического. Стратегия, которая кажется мне наиболее привлекательной, опирается на наблюдение о том, что физическая теория характеризует свои базовые сущности лишь относительно, в терминах их каузальных и иных отношений к другим сущностям. Фундаментальные частицы, к примеру, по большей части характеризуются в терминах их предрасположенности к взаимодействию с другими частицами. При этом, разумеется, конкретизируется их масса и заряд, но конкретизация массы в конечном счете сводится к предрасположенности получать определенное ускорение вследствие воздействия сил и т. д. Каждая сущность характеризуется через ее отношение к другим сущностям, а эти сущности характеризуются их отношениями к другим сущностям, и так далее до бесконечности (за исключением, быть может, тех сущностей, которые характеризуются их отношением к наблюдателю). Получающаяся в итоге картина физического мира — это картина громадного каузального потока, но она ничего не говорит нам о том, что соотносится этой причинностью. Отсылка к протону является отсылкой к вещи, каузально вызывающей определенного рода взаимодействия, определенным образом сочетающейся с другими сущностями и т. д.; но какая именно вещь вызывает это причинение и вступает в те или иные сочетания? Как отмечает Рассел (Russell 1927), в этом вопросе физическая теория хранит молчание[109].
Кого-то мог бы привлечь образ мира как чистого каузального потока без каких-либо дополнительных соотносимых причинностью свойств, но это приводило бы к странной несубстанциалистской картине физического мира[110]. Он заключал бы в себе только каузальные и номические отношения между пустыми носителями, лишенными собственных свойств. Интуитивно кажется более разумным предположить, что базовые сущности, соотносимые всей этой каузальностью, имеют какую-то свою внутреннюю природу, какие-то внутренние свойства, так что мир не лишен субстанции. Но физика может в лучшем случае отсылать к этим свойствам через их внешние отношения; она ничего напрямую не говорит о том, чем могли бы быть эти свойства. У нас есть некие туманные интуиции об этих свойствах, основанные на нашем опыте их макроскопических аналогов, — интуиции о самой «массивности» массы, к примеру, — но эти интуиции непросто выразить и, по правде говоря, неясно, есть ли в них вообще что-то.
Имеется лишь один класс внутренних, нереляционных свойств, с которым мы непосредственно знакомы, и это класс феноменальных свойств. Естественно предположить, что неопределенные внутренние свойства физических сущностей и известные нам внутренние свойства опыта могут быть как-то соотнесены или даже перекрываться. Быть может, как предполагал Рассел, хотя бы некоторые из внутренних свойств физического сами являются разновидностью феноменального свойства?[111] Эта идея на первый взгляд кажется дикой, но лишь на первый взгляд. В конце концов, у нас и впрямь нет никакого представления о внутренних свойствах физического. Их место вакантно, и феноменальные свойства выглядят не менее достойным кандидатом на их роль, чем какие-то другие.
Здесь, конечно, возникает опасность панпсихизма. Я не уверен, что эта перспектива так уж плоха, — если феноменальные свойства фундаментальны, то естественно предположить, что они могли бы иметь широкое распространение, — но данное следствие не является необходимым. Альтернатива состоит в том, что соответствующие свойства протофеноменальны. Тогда реализация такого свойства сама по себе не влечет опыт, хотя реализация множества таких свойств могла бы в их совместном действии делать это. Трудно вообразить, как все это могло бы работать (мы знаем, что этого не может происходить, когда речь идет об обычных физических свойствах), но эти внутренние свойства весьма далеки от наших привычных представлений. Эту возможность нельзя исключать априори.
Так или иначе, но подобная глубинная связь указывает на некую каузальную роль, которую могло бы играть феноменальное. Если у физического есть внутренние свойства, то физическая причинность в конечном счете соотносит то, что реализует эти свойства. Если они феноменальны, то можно говорить о феноменальной каузальности; если они протофеноменальны, то феноменальные свойства наследуют каузальную релевантность вследствие своего супервентностного статуса, так же как бильярдные шары наследуют каузальную релевантность молекул. В любом случае феноменология опыта человеческих агентов может наследовать каузальную релевантность каузальной роли внутренних свойств физического.
Конечно, подобная каузальная релевантность не будет столь прямолинейной, как в обычных случаях. Как и прежде, можно будет, к примеру, вообразить устранение феноменальных свойств при сохранении паттерна каузального потока. Но теперь на это можно ответить, что, воображая подобный сценарий, мы в действительности изменяем внутренние свойства физических сущностей и заменяем их чем-то другим (трудность, разумеется, в том, что мы вообще не привыкли воображать внутренние свойства физического). Таким образом, мы просто обращаемся к миру, в котором каузальная работа производится чем-то другим. Если бы мог существовать мир, представляющий собой один лишь каузальный поток, данный аргумент не проходил бы, но подобный мир, похоже, логически невозможен, поскольку в нем нет ничего, что может соотноситься причинностью.
Эта позиция напоминает вторую позицию, охарактеризованную в параграфе 2, где речь шла о том, что у электронов есть какая-то скрытая сущность, отсылка к которой просто фиксируется физическими описаниями. Думаю, что по причинам, изложенным там, мы не должны отождествлять внутренние свойства с такими физическими свойствами, как масса. Кажется вполне разумным утверждение, что в зомбийном мире все же имеется масса, несмотря на различия в его внутренней природе. Если так, то масса является внешним свойством, которое может быть «реализовано» разными внутренними свойствами в разных мирах. Но какое бы семантическое решение мы ни приняли, данная позиция сохраняет сущностную дуальность свойств, с которыми напрямую работает физика, и скрытых внутренних свойств, которые конституируют феноменологию.
В определенном смысле этот взгляд может быть охарактеризован скорее как монизм, нежели как дуализм, но это не материалистический монизм. В отличие от физикализма, данная позиция предполагает фундаментальность неких феноменальных или протофеноменальных свойств. В итоге она говорит о сети внутренних свойств, причем по крайней мере некоторые из них являются феноменальными или протофеноменальными, а также о том, что они соотносятся друг с другом в соответствии с определенными каузальными/динамическими законами. Эти свойства «реализуют» внешние физические свойства, а законы, связывающие их, реализуют физические законы. В предельном случае, когда все внутренние свойства оказываются феноменальными, это воззрение могло бы быть наилучшим образом охарактеризовано в качестве одной из версий идеализма. Но это идеализм, мало похожий на идеализм Беркли. Мир не супервентен на сознании наблюдателя, а скорее представляет собой громадную каузальную сеть феноменальных свойств, лежащих в основании физических законов, провозглашаемых наукой. Если взять не столь крайний случай, в котором внутренние свойства протофеноменальны или в котором некоторые из них ни феноменальны, ни протофеноменальны, то его, быть может, лучше всего рассматривать в качестве разновидности расселовского нейтрального монизма. Базовые свойства мира не являются ни физическими, ни феноменальными, но физическое и феноменальное сконструировано из них. Феноменальное конструируется из комбинации их внутренних природ, а физическое — из их внешних отношений.
Согласно этой концепции, наиболее фундаментальными законами оказываются те, которые связывают базовые внутренние свойства. Привычные физические законы фиксируют реляционную форму этих законов, абстрагируясь при этом от внутренних свойств. Психофизические законы могут быть перетолкованы как законы, связывающие внутренние свойства (или свойства, сконструированные из них) с их реляционными профилями (или с комплексными реляционными структурами). Таким образом, эти законы не являются онтологическими «довесками» физических законов. Скорее, и те и другие оказываются следствиями подлинно фундаментальных законов. Эпистемологический порядок, однако, отличается от онтологического порядка: вначале мы сталкиваемся с реляционной структурой каузальной сети и лишь затем медленно приходим к лежащим в ее основании внутренним свойствам. Для повседневных объяснительных целей поэтому полезней всего продолжать думать об этой концепции в терминах сети каузальных законов, сопряженной с дополнительными принципами, связывающими физическое с феноменальным.
Ко всем этим метафизическим спекуляциям надо относиться с некоторой долей скепсиса — но они показывают, что проблема эпифеноменализма не является чем-то банальным. Имеется немало тонких проблем, связанных с причинностью и с природой опыта, с которыми требуется лучше разобраться перед тем, как мы сможем наверняка сказать, является ли опыт чем-то эпифеноменальным. В любом случае сейчас я оставлю в стороне метафизические спекуляции и возвращусь на более приземленный уровень (хотя я вернусь к некоторым из этих вопросов в главе 8).
Так или иначе, но естественная супервентность производит впечатление чего-то эпифеноменалистического. Можно было бы сказать, что эта позиция является эпифеноменалистической в первом приближении: если она и допускает каузальную релевантность опыта, то неочевидным способом. Думаю, что мы можем передать этот аспект первого приближения, отметив, что указанная концепция делает опыт объяснительно нерелевантным. Мы можем объяснять поведение в чисто физических или вычислительных терминах — терминах, не отсылающих к феноменологии и не предполагающих такую отсылку. Если опыт неким неявным образом и связан с каузальностью, данные объяснения могут абстрагироваться от этой неявной связи. Даже объяснительная нерелевантность могла бы вызывать тревогу; я подробно рассмотрю этот вопрос в следующей главе.
Некоторые надеялись избежать эпифеноменализма скачком на позицию «сильной метафизической необходимости», рассмотренную во втором параграфе этой главы. Если опыт не логически супервентен на физическом, то, как казалось некоторым, единственным способом сохранения его каузальной роли может быть провозглашение того, что он изначально тождествен или метафизически супервентен на каком-то физическом свойстве или свойствах. Однако помимо уже упомянутых мной трудностей эта позиция тоже имеет серьезные проблемы с объяснительной нерелевантностью. Сам факт представимости зомби показывает, что согласно этому воззрению поведение может быть объяснено в терминах, не отсылающих к существованию опыта и не предполагающих такую отсылку. Объяснительные отношения — это концептуальные отношения, так что сильная метафизическая необходимость в данном случае не имеет отношения к делу. Эта концепция по-прежнему оставляет поведение чем-то независимым от опыта в сильном смысле слова и обречена на столкновение с большинством из тех проблем, с которыми сталкивается и дуализм свойств. Поэтому мало что можно выиграть, заняв эту позицию.
Некоторые люди, которых убедили аргументы в пользу дуализма, но которые при этом считают, что феноменальное сознание должно играть значимую каузальную роль, могут соблазниться интеракционистской версией дуализма, согласно которой опыт заполняет каузальные пробелы в физических процессах. Уступка этому искушению, однако, порождает больше проблем, чем решает. Начать с того, что это заставляет делать большую ставку на будущее физики, которая в данный момент совсем не выглядит перспективной; физические события кажутся объяснимыми исключительно в терминах других физических событий. Данная позиция требует делать большую ставку и на будущее когнитивной науки, так как она предполагает, что обычные физические/функциональные модели окажутся недостаточными для объяснения поведения. Но самая глубокая проблема состоит в том, что эта концепция может справляться с проблемами эпифеноменализма ничуть не лучше той, которая предполагает каузальную замкнутость, — по причинам, которые мы вскоре обсудим.
Единственная форма интеракционистского дуализма, которая кажется хотя бы отдаленно соответствующей современным представлениям, эксплуатирует некоторые особенности квантовой механики.
И здесь есть два возможных пути. Во-первых, некоторые апеллировали к существованию квантовой неопределенности и допускали, что нефизическое сознание могло бы быть ответственным за заполнение возникающих вследствие этой неопределенности каузальных пробелов, детерминируя значения ряда физических величин в кажущемся «вероятностным» распределении (напр., Eccles 1986). Хотя эти решения имели бы лишь незначительный непосредственный эффект, не исключено, что нелинейная динамика могла бы усиливать эти небольшие флуктуации и превращать их в масштабные макроскопические влияния на поведение.
Это смелая и интересная идея, но она сталкивается с рядом проблем. Во-первых, данная теория противоречит постулату квантовой механики о том, что эти микроскопические «решения» совершенно случайны, и из нее в принципе следует, что в них должен быть некий паттерн, который можно было бы отыскать, — а это допускающая проверку гипотеза. Во-вторых, для того чтобы эта теория позволяла говорить, что сознание выполняет интересную каузальную работу, поведение, порождаемое этими микроскопическими решениями, должно неким образом существенно отличаться от того поведения, которое порождается большинством других множеств решений, которые могли бы быть осуществлены в ходе чисто случайных процессов. Можно предположить, что такое поведение было бы более рациональным, чем в ином случае, и что оно вело бы к таким действиям, как высказывание «сейчас я вижу красное», которые не порождались бы случайными процессами. Это опять-таки в принципе доступно проверке, если бы удалось запустить симуляцию мозга, в которой такие решения вызывались бы действительно случайными процессами. Конечно, мы не знаем наверняка, к чему привели бы эти проверки, но утверждать, что при случайных процессах мы получили бы резкие поведенческие ухудшения, — значит делать ставку с очень малыми шансами на выигрыш.
Второй путь, на котором квантовая механика увязывается с вопросом о каузальной замкнутости, исходит из того факта, что согласно некоторым интерпретациям квантового формализма само сознание играет ключевую каузальную роль и требуется для осуществления так называемого коллапса волновой функции. Этот коллапс, как предполагается, происходит при любом акте измерения; и, по одной из интерпретаций, измерение можно отличить от того, что не есть измерение, только через присутствие сознания. Эта теория совершенно точно не является чем-то общепризнанным (начать с того, что она предполагает, что само сознание не является физическим, а это, конечно, противоречит взглядам большинства физиков), и я сам не принимаю ее, но в любом случае кажется, что та разновидность каузальной работы, которую выполняет сознание в данной ситуации, совершенно отлична от той ее разновидности, которая требуется для того, чтобы сознание играло некую роль в управлении поведением[112]. Неясно, каким образом коллапс, происходящий во внешних объектах восприятия, позволяет сознанию влиять на физические процессы в мозге; подобные теории обычно ничего не говорят о том, что происходит в мозге во время коллапса. И даже если сознание каким-то образом вызывает коллапс состояния мозга, то это не отменяет высказанные выше замечания относительно кажущихся случайными процессов и их связи с поведением.
В любом случае все версии интеракционистского дуализма сталкиваются с концептуальной проблемой, связанной с тем, что они не так успешно избегают эпифеноменализма, как могло бы показаться; или, по крайней мере, что они не лучше справляются с ним, чем та концепция, которую я отстаивал. Даже если мы примем эти взгляды, окажется, что в определенном смысле феноменальное не является существенным. Мы всегда можем вычесть этот феноменальный компонент из любого объяснения, оставляя в нем чисто каузальный компонент. Вообразим (вместе с Экклзом), что «психоны» в нефизическом уме запускают физические процессы в мозге и что психоны являются носителями опыта. Мы можем рассказывать о каузальных отношениях между психонами и физическими процессами, а также о каузальной динамике психонов, вообще не упоминая того факта, что психоны обладают феноменальными свойствами. Как и в случае с физическими процессами, мы можем фантазийно вычесть феноменальные свойства психонов, получив ситуацию с изоморфной каузальной динамикой. Из этого следует, что тот факт, что психоны являются носителями опыта, не играет существенной роли в каузальном объяснении, и что даже согласно этой картине опыт объяснительно нерелевантен.
Кто-то мог бы возразить, сказав, что психоны (или эктоплазма, или что-то еще) полностью конституируются их феноменальными свойствами. Но даже в этом случае их феноменальные свойства в известном смысле оказываются нерелевантными для объяснения поведения; для описания их каузальной динамики значимы только их относительные свойства. А если кто-нибудь настаивает, что у них есть и дополнительные внутренние свойства, имеющие каузальную релевантность, то мы оказываемся в ситуации, сходной с той, с которой мы столкнулись выше, когда говорили о феноменальном характере внутренних свойств физических сущностей. В любом случае мы имеем дело с некоей каузальной релевантностью и объяснительной нерелевантностью. Так что мы и в самом деле не обретаем ничего особенного, отказываясь от каузальной замкнутости физического. Мы по-прежнему видим замкнутую, пусть и более широкую, каузальную сеть и не уходим от объяснительной избыточности феноменальной природы тех сущностей, которые входят в состав этой каузальной сети.
Мы можем даже вообразить, что если интеракционизм верен, то по причинам, совершенно независимым от сознательного опыта, мы в итоге оказались бы вынуждены постулировать психоны для объяснения поведения, чтобы заполнить наблюдаемые каузальные пробелы и объяснить имеющиеся в наличии факты. В таком случае психоны получили бы статус неких теоретических сущностей, подобных аналогичным сущностям в физике. Но ничто из того, что мы говорили бы о них, не предполагало бы опыт или отсылку к нему, который оказывался бы столь же объяснительно избыточным, как и в обычном случае; мы по-прежнему могли бы рассуждать о зомби с психонами и т. д. Дополнительное наблюдение о том, что эти психоны могли бы обладать феноменальными свойствами, не лучше и не хуже отвечает эпифеноменализму, чем аналогичное наблюдение о том, что физические сущности (быть может, базовые или же имеющие весьма сложный состав) могли бы обладать феноменальными свойствами в дополнение к их внешним чертам. Поэтому отрицание каузальной замкнутости физического несущественно для избежания эпифеноменализма[113].
Любая концепция, всерьез относящаяся к сознанию, должна будет иметь дело по крайней мере с ограниченной версией эпифеноменализма. Сам факт того, что опыт может быть непротиворечиво вычтен из любого каузального объяснения, означает, что он избыточен для объяснения поведения независимо от того, присуща ли ему неявная каузальная релевантность. Не исключено, что он окажется каузально нерелевантным и в более сильном смысле; вопрос этот остается открытым. Поэтому мы должны обратиться ко второй стороне нашей стратегии и выяснить, в чем именно состоят проблемы, связанные с каузальной или объяснительной нерелевантностью опыта, и являются ли они в итоге фатальными. Гораздо подробнее мы обсудим это в главе 5, но сейчас можно кратко очертить ситуацию.
Самым распространенным возражением против эпифеноменализма является то, что он попросту контринтуитивен или даже «невыносим». Утверждение о контринтуитивности или невыносимости вывода, однако, не является достаточным основанием для отрицания этого вывода, особенно если последний получен на основании сильного аргумента. Эпифеноменализм может быть контринтуитивным, но он не очевидно ложен, так что если основательная аргументация ведет нас к нему, мы должны принять его. Разумеется, контринтуитивный вывод может подтолкнуть нас к тому, чтобы вернуться к аргументу и заново исследовать его, но мы в любом случае должны найти какую-то ошибку в аргументе, опираясь на независимые от его контринтуитивности основания. Если окажется, что ложность тезиса о логической супервентности влечет эпифеноменализм, то логическая супервентность может быть желаемой, но мы не можем просто объявлять о ней как о неком изначальном факте. Для признания наличия логической супервентности нам нужно каким-то образом объяснить, как из физических фактов могли бы вытекать факты о сознании, но именно это, как я доказывал, мы и не в состоянии сделать.
Более конкретные возражения против эпифеноменализма разделяются на три группы: те, что связаны с отношением опыта к обыденному поведению; те, что связаны с отношением опыта к суждениям об опыте, и те, что связаны с общей картиной мира, возникающей, если принять эту идею.
Начнем с первой группы. Многие считают просто очевидным, что их переживания боли каузально вызывают то, что они убирают руку от огня, или что мое переживание головной боли не может не иметь никакого значения для объяснения того, почему я принимаю таблетки. Нельзя отрицать, что сильная интуиция действительно подталкивает нас к таким выводам. Однако мы можем без труда объяснить происхождение этой интуиции в терминах систематических регулярных связей между этими событиями. Мы гораздо более непосредственно знаем об опыте и о поведении, чем о лежащем в их основании состоянии мозга; при обнаружении систематических регулярных соотношений между опытом и поведением естественно делать вывод о наличии между ними сильной каузальной связи. Даже если бы связь между ними была лишь непрямой номической связью, возникающей вследствие отношений к фундирующему их состоянию мозга, мы все равно могли бы ожидать подобного вывода. Поэтому данную интуицию можно нейтрализовать. В любом случае подобное возражение не может быть фатальным для эпифеноменализма, так как эта интуиция не может быть напрямую превращена в аргумент. Здесь мы имеем дело с примером того, что является всего лишь контринтуитивным.
Вторая группа возражений вызывает большее беспокойство. Кажется очень странным, что наш опыт не должен иметь значения для объяснения, к примеру, того, почему мы говорим о наших опытных переживаниях, или даже для наших внутренних суждений о таких переживаниях; это кажется гораздо более странным, чем простая нерелевантность моей боли для объяснения того, почему я убираю руку. Некоторые заявляют, что подобные проблемы не просто контринтуитивны, но и фатальны. К примеру, можно было бы утверждать, что это несовместимо с нашим знанием об опыте или с нашей способностью отсылать к опытным переживаниям. Я считаю, что если четко сформулировать данные аргументы, то они в итоге не позволят сделать такой вывод, но нельзя отрицать, что эти вопросы действительно выглядят серьезными. Я посвящу главу 5 их обсуждению.
Возражения третьей группы касаются общих структурных характеристик данного воззрения. Одно из них состоит в том, что оно рисует непривлекательную и малоправдоподобную картину, в соответствии с которой опыт порождается физическим, «номологическими бездельниками», не интегрированными с другими законами природы. Думаю, что с этим возражением можно справиться на путях теории, ведущей к более интегрированной картине. Название «эпифеноменализм» наводит на мысль о представлении, согласно которому опыт бездельничает «где-то там наверху», паря вне зависимости от происходящих процессов; но лучшей картиной, все же совместимой с естественной супервентностью, будет та, которая изображает опыт внедренным в низовые каузальные трещины. В крайнем же случае мы можем попытаться сделать психофизические законы настолько простыми и элегантными, насколько это вообще возможно. К этой группе возражений относится и беспокойство по поводу того, как сознание могло бы эволюционировать при эпифеноменалистских предпосылках, но нетрудно увидеть, что это не составляет проблемы для той позиции, которую я отстаиваю; подробнее я обсужу это в конце данной главы.
В результате проверки оказывается, что серьезный ущерб эпифеноменализму наносит не так уж много аргументов. Наибольшую тревогу вызывает та группа аргументов, которая связана с суждениями об опыте и которую я рассмотрю в следующей главе. Если оставить в стороне аргументы, то у многих есть интуитивное представление о том, что эпифеноменализм должен быть ложен, но этой интуиции недостаточно, чтобы отрицать этот взгляд, опирающийся на сильные аргументы в его пользу.
Я не характеризую свою позицию как эпифеноменализм. Вопрос о каузальной релевантности опыта остается открытым, и для решения этой проблемы потребуется более детальная теория каузальности и опыта. Но из моей позиции вытекает по крайней мере слабая форма эпифеноменализма, а в итоге она может привести и к более сильной его разновидности. Однако даже если дело обернется именно таким образом, думаю, что аргументы в пользу естественной супервентности достаточно убедительны для того, чтобы мы приняли их. Эпифеноменализм контринтуитивен, но его альтернативы более чем контринтуитивны. Как мы уже видели и еще увидим, они попросту неверны. И мораль всего этого состоит в том, что если аргументы говорят об истинности естественной супервентности, то мы должны научиться жить с естественной супервентностью.
Некоторые тем не менее сочтут, что эпифеноменалистский характер данного воззрения является его фатальным дефектом. Мне в чем-то симпатична такая позиция, которую можно рассматривать как выражение парадокса сознания: когда идет речь о сознании, может показаться, что все альтернативы плохи. Думаю, однако, что проблемы, связанные с другими воззрениями, фатальны в гораздо более сильном смысле, чем контринтуитивность этого. И раз какая-то из опций логического пространства должна быть верной, это воззрение кажется единственным разумным кандидатом.
5. Логическая география проблем
Аргумент в пользу моей позиции, навскидку, есть вывод из четырех посылок:
1. Сознательный опыт существует.
2. Сознательный опыт не является логически супервентным на физическом.
3. Если существуют феномены, не являющиеся логически супервентными на физических фактах, то материализм ложен.
4. Область физического каузально замкнута.
Из посылок (1), (2) и (3) с очевидностью вытекает ложность материализма. И это вместе с посылкой (4) и правдоподобным допущением о том, что физически идентичные существа будут иметь идентичный сознательный опыт, ведет к взгляду, который я назвал естественной супервентностью: сознательный опыт возникает из физического в соответствии с определенными законами природы, но сам не является физическим. Различные альтернативные позиции могут быть классифицированы в соответствии с тем, отрицают ли они посылки (1), (2), (3) или (4). Разумеется, некоторые из этих посылок можно отрицать разными способами.
Отрицание посылки (1):
i. Элиминативизм. Согласно этому взгляду, позитивных фактов о сознательном опыте нет. Никто не сознателен в феноменальном смысле.
Отрицание посылки (2):
Посылку (2) можно отрицать по-разному в зависимости от того, как происходит выведение, о котором идет речь, — то есть в зависимости от того, какие физические свойства главным образом ответственны за выведение сознания. Я называю все эти взгляды «редуктивным материализмом», поскольку все они предполагают возможность такого анализа понятия сознания, который оказывается совместимым с редуктивным объяснением.
ii. Редуктивный функционализм. Согласно этому воззрению, сознание концептуально выводимо из физического вследствие функциональных или диспозициональных свойств. Быть сознательным для какого-то состояния — значит играть определенную каузальную роль. В мире, физически идентичном нашему, исполнялись бы все релевантные каузальные роли, и поэтому все сознательные состояния были бы теми же самыми. Зомбийный мир, таким образом, является чем-то логически невозможным.
iii. Нефункционалистский редуктивный материализм. В соответствии с этой позицией факты о сознании концептуально выводимы из физических фактов вследствие какого-то нефункционального свойства. Возможными кандидатами могут быть биохимические и квантовые свойства или же такие свойства, которые еще предстоит установить.
iv. Материализм новой физики. Согласно этому взгляду, сейчас у нас нет представления о том, как физические факты могли бы объяснить сознание, но это связано с тем, что наши нынешние представления о физических фактах излишне заужены. Когда кто-то доказывает логическую возможность зомбийного мира, в действительности он доказывает, что все поля и частицы, взаимодействующие в пространственно-временном многообразии, постулируемом современной физикой, могли бы существовать и при отсутствии сознания. Но новая физика может внести изменения в эту картину. В радикально иной теоретической модели этих сущностей могло бы оказаться достаточно для выведения и объяснения сознания.
Отрицание посылки (3):
v. Нередуктивный материализм. Это позиция, согласно которой, хотя факты о сознании и могут быть логически невыводимы из физических фактов, и поэтому сознание не может быть редуктивно объяснено, оно все же физично. Физические факты «метафизически вынуждают» факты о сознании. Несмотря на то что идея зомбийного мира совершенно непротиворечива, подобный мир является метафизически невозможным.
Отрицание посылки (4):
vi. Интеракционистский дуализм. Эта позиция допускает нефизичность сознания, но отрицает, что физический мир каузально замкнут, так что сознание может играть самостоятельную каузальную роль.
И есть моя позиция, принимающая посылки (1), (2), (3) и (4):
vii. Натуралистический дуализм. Сознание естественно супервентно на физическом, но оно не является логически или «метафизически» супервентным.
Встречается и восьмая позиция, характеризующаяся общей недостаточной определенностью:
viii. Ничего не понимающий материализм. «Я ничего не понимаю в сознании. Оно кажется мне совершенно таинственным. Но оно должно быть физическим, так как материализм должен быть истинным». Этот взгляд широко распространен, но не в печатных версиях (хотя см. (Fodor 1992)).
Кратко подытожим ситуацию, как она видится мне. Вариант (i) кажется очевидно ложным; (ii) и (iii) опираются на неверный анализ понятия сознания и поэтому подменяют предмет обсуждения; (iv) и (vi) делают слишком большие и малоперспективные ставки на будущее физики, а также сталкиваются с фатальными концептуальными проблемами; a (v) либо неоправданно апеллирует к крипкеанской апостериорной необходимости, либо опирается на экстравагантные метафизические допущения. Я питаю определенную симпатию к (viii), но эта позиция, судя по всему, в конечном счете должна трансформироваться в одну из более конкретных концепций, а ни одна из этих концепций, как кажется, не работает. В таком случае единственным приемлемым вариантом остается вариант (vii).
Теперь обсудим все это в более медленном темпе. Начнем с вариантов (iv) и (vi). Вариант (vi), интеракционистский дуализм, требует, чтобы в физике обнаружились некие пробелы, которые могут быть заполнены действиями нефизического ума. Имеющиеся факты указывают на то, что это едва ли произойдет. Вариант (iv) требует столь радикального изменения облика физики, что из нее можно было бы выводить факты о сознательном опыте; но никто не представляет, каким образом какая бы то ни было физика могла добиться такого результата. В самом деле, если согласиться, что физика в конечном счете имеет дело со структурными и динамическими свойствами, то представляется, что все, что можно будет когда-либо вывести из физики, будет иметь отношение к новым структурам и динамическим характеристикам, из которых (если не принимать другие редуктивные варианты) никогда не будет выводимо существование опыта.
Глубочайшей причиной, по которой надо отвергнуть варианты (iv) и (vi), является то, что они в конечном счете сталкиваются с той же самой проблемой, что и более привычная физика: феноменальный компонент может быть без противоречий вычтен в них из каузального компонента. Если говорить об интеракционистском воззрении, то мы видели, что даже если нефизические сущности имеют какой-то феноменальный аспект, мы можем непротиворечиво вообразить удаление этого феноменального компонента, оставаясь с чисто каузальной/динамической историей, характеризующей взаимодействие и поведение соответствующих сущностей. Если же говорить о позиции, указывающей на роль новой физики, то даже если она недвусмысленно вводит в свой состав феноменальные свойства, факт феноменальности этих свойств не может играть существенной роли в каузальной/динамической истории; мы остались бы с когерентным физическим воззрением, даже если бы мы вычли этот аспект. В любом случае динамика — это всё, что нам нужно для объяснения каузальных взаимодействий, и никакой набор фактов о динамике не сможет выдать факт о феноменологии. Значит, мы по-прежнему сможем рассказывать историю о зомби.
В ответ на это можно предпринимать самые разные маневры, но каждый из них может быть осуществлен и при стандартных физических представлениях. К примеру, быть может, абстрактная динамика упускает из виду тот факт, что нефизическое начало в интеракционистской концепции является сущностно феноменальным, и поэтому феноменальные свойства оказываются глубоко вовлеченными в каузальную сеть. Но равным образом возможно и то, что абстрактная динамика физики упускает из виду тот факт, что ее базовые сущности являются сущностно феноменальными (в конце концов, физика характеризует их только с внешней стороны) — и итог будет тем же. В любом случае, мы имеем дело с однотипной объяснительной нерелевантностью внутренних феноменальных свойств для каузальной/динамической истории. Шаг к интеракционизму или к новой физике поэтому не решает каких-либо проблем, присущих концепции дуализма свойств, которую я отстаиваю. В итоге они могут рассматриваться как более запутанные вариации той же позиции.
Что же касается варианта (iii), наиболее привлекательной выглядит та его разновидность, которая указывает на неизвестные и пока не замеченные нами свойства как на ключ к выводимости. Но в конечном счете мы сталкиваемся с той же проблемой: физика говорит нам только о структуре и динамике, а структура и динамика не ведут к феноменологии. Единственными доступными свойствами казались бы те свойства, которые характеризуют физическую структуру или функцию, или же свойства, сконструированные из них. Но структурные свойства явно не могут быть результатом анализа понятия сознания; ненамного лучше обстоит дело и с функциональными свойствами (хотя ниже я еще рассмотрю их). Любая подобная концепция в итоге приводит к подмене предмета обсуждения.
Остаются варианты (i), (ii), (v) и (vii), соответствующие позициям, вызывающим наиболее серьезное отношение в современной литературе: элиминативизму, редуктивному функционализму, нередуктивному материализму и дуализму свойств. Вариант (i) я отвергаю как находящийся в противоречии с очевидными фактами. Быть может, с помощью какого-то экстраординарного аргумента и можно было бы показать, что сознательный опыт не существует, но я никогда не видел аргумента, имеющего хотя бы отдаленное отношение к доказательству этого тезиса. При отсутствии подобного аргумента останавливаться на варианте (i) — значит попросту уходить от проблемы путем отрицания интересующего нас феномена.
Вариант (v) зачастую оказывается привлекательным для тех, кто хочет относиться к сознанию всерьез и вместе с тем сохранить материализм. Я, однако, доказывал, что это попросту не работает. Нередуктивный материализм, отстаиваемый Серлом, сталкивается с внутренними проблемами и коллапсирует в одну из других концепций (скорее всего, в дуализм свойств). Другие защитники этого подхода обращаются к крипкеанской апостериорной необходимости, но та разновидность апостериорной необходимости, которая выявляется Крипке, не может спасти материализм. Вариант (v) можно последовательно принимать лишь при апелляции к сильной метафизической необходимости, выходящей за пределы крипкеанской апостериорной необходимости, и накладывании изначальных ограничений на пространство «метафизически возможных» миров. Мы видели, что у нас нет оснований верить в подобные ограничения или в некую третью, промежуточную разновидность возможности миров. Эти метафизические допущения не подкрепляются никакими другими феноменами, и трудно понять, как они могли бы подкрепляться ими.
Но даже если принять эту метафизику необходимости, при решении большинства объяснительных задач эта позиция будет походить на тот взгляд, который я отстаиваю. Из нее следует, что сознание не может быть редуктивно объяснено. Из нее следует, что сознательный опыт объяснительно нерелевантен в области физического. И из нее следует, что теория сознания должна прибегать к связующим принципам для соединения физического и феноменального, принципам, которые сами по себе не могут быть выводимыми из физических законов. В данной концепции эти принципы объявляются «метафизически необходимыми», но во всех практических отношениях ее итог оказывается тем же самым. Подобная теория будет иметь те же очертания, что и отстаиваемые мной дуалистические теории, и почти всё, что я буду говорить в ходе разработки нередуктивной теории в ряде последующих глав, будет в раной степени применимо и к ней.
Вариант (ii), редуктивный функционализм — самый серьезный из всех материалистических подходов. Если оставить в стороне различные безумные концепции, то, если материализм истинен, сознание является логически супервентным, и единственная имеющая хотя бы отдаленную видимость правдоподобия трактовка его возможной логической супервентности может быть дана на путях функционального анализа. Таким образом, согласно этой позиции, сознательный опыт означает лишь исполнение определенной каузальной роли в какой-то системе. Феноменальные свойства трактуются точно так же, как психологические свойства, связанные, к примеру, с обучением или категоризацией.
Проблема этой позиции состоит, разумеется, в том, что она неверно интерпретирует смысл сознательного опыта или сознательности. Когда я интересуюсь, являются ли другие существа сознательными, я интересуюсь не их способностями или внутренними механизмами, о которых я уже могу располагать всей информацией; я интересуюсь тем, имеется ли у них нечто, выражающее то, каково это — быть такими существами. Есть много известных способов подкрепить эту мысль. Можно, к примеру, отметить, что даже после того как мы объяснили различные функциональные способности, это может не решить проблему объяснения опыта. Можно сослаться на то, что мы можем вообразить исполнение любой функциональной роли при отсутствии сознательного опыта. Можно также опереться на тот факт, что знание функциональных ролей автоматически не дает знания о сознании. Есть и другие возражения, выдвигавшиеся ранее и связанные с тем, что функционалистский анализ не может объяснить семантическую определенность атрибутирований сознания и приводит к коллапсу концептуального различия сознания и осведомленности.
В конечном счете редуктивный функционализм мало чем отличается от элиминативизма. Оба этих воззрения допускают существование различения, категоризации, доступности, способности дать отчет и т. п.; и в обоих отрицается существование чего-то еще, что нуждается в объяснении. Главное различие между ними состоит в том, что редукционисты полагают, что некоторые из объясняемых данных заслуживают названия «опыт», тогда как элиминативисты отрицают это. Помимо этого терминологического разногласия, суть этих взглядов очень близка. Часто отмечается, что граница между редукционизмом и элиминативизмом размыта и что редукция постепенно соскальзывает к элиминации по мере того, как мы оказываемся вынужденными модифицировать соответствующие понятия для осуществления редукции. Допуская существование сознания лишь в той степени, в какой оно определяется как какая-то функциональная способность, позиция редуктивного функционалиста наносит такой урон понятию сознания, что ее, возможно, лучше трактовать как одну из версий элиминативизма. Оба этих взгляда не принимают сознание всерьез.
Это оставляет нас с вариантом (vii), а именно с дуализмом свойств, который я отстаивал, как единственным приемлемым вариантом. Нельзя отрицать, что он кажется выводом из хорошо обоснованных посылок. В определенных отношениях эта позиция контринтуитивна, но это единственная концепция, лишенная какого-либо фатального дефекта. Кто-то может счесть неприемлемым ее дуалистический характер; но вскоре я попытаюсь доказать, что подобный дуализм не является столь уж неправдоподобным, как казалось многим, и что в его адрес можно высказать не так уж много серьезных возражений. Самая большая проблема, связанная с этим воззрением, состоит в том, что из него вытекает некая нерелевантность феноменальных свойств для объяснения поведения и что оно может приводить к эпифеноменализму, хотя и не автоматически. В следующей главе я, однако, буду доказывать, что эта объяснительная нерелевантность не имеет фатальных последствий. В итоге эта позиция позволяет создать непротиворечивую, натуралистичную, лишенную мистики картину сознания и того места, которое оно занимает в природном порядке.
Охватив более широким взглядом эту логическую географию, мы можем сказать, что существует три главных класса представлений о сознательном опыте. Концепции A-типа признают — по различным функционалистским или элиминативистским соображениям, — что сознание в той мере, в какой оно существует, логически супервентно на физическом. В концепциях В-типа признается, что сознание не является логически супервентным и что нет априорного импликативного перехода от физического к феноменальному; при этом они говорят о своей материалистичности. Концепции С-типа отрицают как логическую супервентность, так и материализм.
Концепции A-типа существуют во множестве разновидностей — элиминативизм, бихевиоризм, разного рода редуктивный функционализм, — но у всех них есть нечто общее. Теоретик A-типа скажет, что (1) физические и функциональные дубликаты, лишенные того типа опыта, которым мы обладаем, непредставимы; (2) Мэри ничего не узнает о мире, когда она впервые видит красное (в лучшем смысле она обретает какое-то умение); и (3) всё, что надо объяснить относительно сознания, может быть объяснено объяснением реализации определенных функций. Среди образцовых теоретиков А-типа — Армстронг (Armstrong 1968), Деннет (Dennett 1991), Льюис (Lewis 1966) и Райл (Ryle 1949). К числу теоретиков A-типа, возможно, также относятся Дретске (Dretske 1995), Рей (Rey 1982), Розенталь (Rosenthal 1996), Смарт (Smart 1959), Уайт (White 1986) и Уилкис (Wilkes 1984).
Концепции В-типа, или нередуктивные разновидности материализма, обычно разрушаются под грузом внутренних проблем. Единственной концепцией В-типа, кажущейся хотя бы внутренне когерентной, является та, что придает ключевую роль сильной метафизической необходимости. Занимая эту позицию, теоретик В-типа должен считать, что (1) зомби и инвертированные спектры представимы, но метафизически невозможны; (2) Мэри узнает что-то, когда она видит красное, но от этого знания можно отделаться с помощью анализа лоровского типа; и (3) сознание не может получить редуктивное объяснение, и тем не менее оно имеет физическую природу. Главная позиция В-типа никогда четко не формулировалась, но ближе всего к ней подошли Левин (Levine 1983, 1993) и Лор (Loar 1990). Среди других авторов, которые, как кажется, одобряют физикализм, но не логическую супервентность, — Бирн (Byrne 1993), Фланаган (Flanagan 1992), Хилл (Hill 1991), Хорган (Horgan 1984b), Лайкан (Lykan 1995), Папино (Papineau 1993), Тай (Туе 1995) и ван Гулик (van Gulick 1992).
Взгляды С-типа включают различные виды дуализма свойств, признающего ложность материализма и допускающего нередуцируемость неких феноменальных или протофеноменальных свойств. Согласно этой позиции, (1) зомби и инвертированные спектры логически и метафизически возможны; (2) Мэри узнает что-то новое, и ее знание является знанием о нефизических фактах; и (3) сознание не может быть редуктивно объяснено, но могло бы нередуктивно объясняться в терминах дополнительных законов природы. Это позиция Кембелла (Campbell 1970), Хендриха (Honderich 1981), Джексона (Jackson 1982), Г. Робинсона (Н. Robinson 1982), У. Робинсона (W. Robinson 1988), Сприджа (Sprigge 1994) и автора настоящей книги.
Стоит, пожалуй, отдельно упомянуть уже обсуждавшуюся позицию, отождествляющую феноменальные свойства с внутренними свойствами физических сущностей. Подобную позицию занимали Фейгл (Feigl 1958), Локвуд (Lockwood 1989), Максвелл (Maxwell 1978) и Рассел (Russell 1926). Я тоже симпатизирую ей. Я рассматриваю ее как разновидность С-воззрений, так как здесь признается фундаментальность феноменальных или протофеноменальных свойств, хотя ей и присущи свойственные только ей метафизические очертания. В частности, она более монистична, чем наиболее естественные интерпретации С-воззрений. Возможно, стоит называть ее позицией типа С', хотя обычно я буду относить ее к типу С.
На пути А, В и С имеется две главных развилки. Во-первых, является ли сознание логически супервентным (тип А против остальных)? Во-вторых, является ли истинным физикализм (тип В против типа С)? Если начать со второй развилки, то я не испытываю особых колебаний относительно отрицания типа В. Хотя его достоинством является то, что мы видим здесь серьезное отношение к сознанию, позиции этого типа опираются на некогерентные или туманные метафизические допущения, к тому же во многом немотивированные; главной мотивацией выступает просто стремление любой ценой избежать дуализма. В конечном счете это воззрение имеет ту же объяснительную форму, что и тип С, — но с налетом метафизической таинственности. Тип С характеризуется большей прямотой.
Главной развилкой является выбор между типом А и остальными типами. Редуктивный функционализм и элиминативизм кажутся мне ложными с такой очевидностью, что я с трудом представляю, как кто-то мог бы принимать воззрения, относящиеся к типу А. Мне кажется, что подобные воззрения можно было бы принимать лишь в том случае, если бы принимающие их считали, что с сознанием вообще не связано каких-либо значительных проблем. Тем не менее опыт показывает, что почти треть людей готова без особых колебаний принять позицию A-типа. Это указывает на Великое Разделение, упомянутое в предисловии, — грань между позициями, принимающими сознание всерьез, и теми, которые не делают этого.
Во многих отношениях грань, отделяющая тип А от остальных типов, является гораздо более глубокой, чем та, что имеется между типами В и С. Различие между двумя последними типами связано с весьма тонкими метафизическими проблемами, тогда как первое из них затрагивает самые что ни на есть фундаментальные интуиции. Несмотря на то что как тип В, так и тип А являются «материалистическими» воззрениями, воззрения типа В по своему духу оказываются гораздо ближе к воззрениям типа С. Обе этих позиции, в отличие от A-типа, признают глубину проблемы сознания.
В конечном счете при обсуждении этой проблемы мы не можем двигаться дальше, опираясь на аргументы. Если кто-то настаивает, что объяснение доступа и способности давать отчет объясняет всё; что Мэри ничего не узнает о мире, впервые получая опыт красного, и что функциональный изоморф, отличающийся сознательным опытом, непредставим, то я могу лишь заключить, что, когда речь заходит о сознании, мы оказываемся в разных плоскостях. Быть может, наша внутренняя жизнь драматически разнится. Быть может, один из нас «когнитивно замкнут» по отношению к интуициям другого. Более вероятно, однако, что один из нас запутался или находится под влиянием какой-то догмы. В любом случае как только диалектика доходит до этого места, мы оказываемся на мосту, который мы не можем пересечь с помощью аргументации. Здесь мы можем лишь грубо скрестить интуиции, как нередко бывает при обсуждении глубоких философских вопросов. Детальная аргументация в силах содействовать тому, чтобы обособить и описать эту схватку, но не решить ее исход.
В начале этой работы я сказал, что мой подход предполагает серьезное отношение к сознанию. Теперь мы можем уточнить, о чем идет речь. Серьезно относиться к сознанию — значит признавать, что помимо реализации различных функций имеется и еще что-то интересное и нуждающееся в объяснении[114]. Это имеет статус prima facie посылки, которую мог бы опровергнуть лишь исключительно сильный аргумент. И ни один из известных мне аргументов даже не приближался к этому результату. В самом деле, теоретики A-типа обычно не выдвигают аргументов против этой посылки, а попросту отрицают ее. И наоборот, за какой-то чертой оказывается почти невозможным приводить аргументы в пользу этой посылки, как и в пользу существования сознательного опыта. В лучшем случае можно попробовать прояснить эти моменты в надежде на просветление.
После прояснения указанных моментов читатели могут решить для себя, стоит ли всерьез отнестись к сознанию. Всё, что я утверждаю, — так это то, что если мы всерьез относимся к сознанию, то дуализм свойств оказывается единственным разумным вариантом. Если мы отвергли редуктивный функционализм и элиминативизм, то нам придется признать, что сознание не является логически супервентным на физическом. А если мы отвергли логическую супервентность, то перед нами прямой путь к дуализму свойств. Воззрения В-типа популярны, но, как кажется, не выдерживают серьезной философской проверки. И главный метафизический выбор, который остается сделать, — это выбор между стандартным воззрением С-типа и воззрением С-типа. Мы не обязаны сразу решать этот вопрос — я сам не решил его для себя, — но в любом случае можно заключить, что, если мы хотим всерьез относиться к сознанию, мы должны признать фундаментальность феноменальных или протофеноменальных свойств.
Некоторые из концепций, представленных в философской литературе, не укладываются с очевидностью в нарисованную мной схему. Но эта схема позволяет без труда локализовать их и проанализировать их проблемы. В примечаниях я кратко обсуждаю девять таких позиций: биологический материализм[115], физикалистский функционализм[116], психофункционализм[117], аномальный монизм[118], репрезентационализм[119], концепцию сознания как высокоуровнего мышления[120], редуктивный телеофункционализм[121], концепцию эмерджентной каузальности[122] и мистерианство[123].
6. Размышления о натуралистическом дуализме
Многие, в том числе и я сам в прошлом, полагали, что можно относиться всерьез к сознанию и одновременно оставаться материалистом. В этой главе я доказывал, что это невозможно — по очень ясным причинам. Мораль в том, что если мы хотим иметь дело с этим феноменом, то мы обязаны в каком-то виде принимать дуализм. Можно было бы сказать, что мы не можем съесть материалистический пирог и закусить его сознанием.
Тем не менее многие озаботятся поисками какой-то альтернативы той позиции, которую я представил, так как сочтут неприемлемым ее дуалистический характер. Такая реакция естественна, учитывая различные негативные ассоциации, возникающие в связи с дуализмом, но я подозреваю, что она основана всего лишь на каких-то современных догмах. Чтобы убедиться в этом, стоит рассмотреть различные основания, которые могли бы подтолкнуть к отрицанию дуализма в пользу материализма, и в объективном свете оценить аргументативный вес этих оснований.
Первое основание для предпочтения материализма — простота. Это хорошее основание. При прочих равных условиях мы должны предпочесть более простую теорию той, что является более расточительной в онтологическом плане. Бритва Оккама указует нам на то, что мы не должны умножать сущности без необходимости. Но здесь нет равенства условий и есть необходимость. Мы видели, что материализм не может объяснить феномены, которые нуждаются в объяснении. Так же как Максвелл, вводя электромагнитные поля для объяснения определенных естественных феноменов, пожертвовал простой механистической картиной мира, мы должны принести в жертву простое физикалистское мировоззрение для того, чтобы объяснить сознание. Мы отдали должное Оккаму, признав, что для опровержения материализма нам нужны сильные аргументы. Но когда такие аргументы представлены, бритва Оккама не в силах спасти его.
Второе и, быть может, самое действенное основание в пользу материализма имеет индуктивный характер: материализм работал всегда и везде. Если взять такие феномены, как жизнь, познание или погода, то мы или уже располагаем их материалистическими объяснениями, или у нас есть серьезные основания полагать, что они где-то на подходе. Почему ситуация с сознанием должна чем-то отличаться от ситуаций такого рода?
Это основание, однако, легко нейтрализовать. Как мы видели, существует простое объяснение успеха материалистических теорий в различных внешних областях. Когда речь идет о таких феноменах, как обучение, жизнь и погода, объяснены должны быть лишь структуры и функции. Если исходить из каузальной замкнутости физического, то следует ожидать физического объяснения таких структур и функций. Но уникальность случая с сознанием в том, что здесь надо объяснять не только структуры и функции, так что едва ли стоит ожидать сходства самого объяснения.
В самом деле, в главе 2 мы видели, что, принимая во внимание природу нашего доступа к внешним феноменам, мы должны ожидать успеха материалистического объяснения любых подобных феноменов. Наше знание об этих феноменах физически опосредовано — светом, звуком и другими перцептивными медиаторами. При условии каузальной замкнутости физического мы должны ожидать, что феномены, которые мы наблюдаем при их посредстве, логически супервентны на физическом — в ином случае мы ничего не узнали бы о них. Но наш эпистемический доступ к сознательному опыту является доступом совершенно иного рода. Сознание находится в самом центре нашего эпистемического универсума, и наш доступ к нему не является чем-то перцептивно опосредованным. Основания ожидать материалистического объяснения внешних феноменов, таким образом, не работают в случае сознания, и любой индуктивный вывод, который может быть сделан исходя из них, в лучшем случае будет шатким.
В-третьих, многие отдавали предпочтение материализму, чтобы всерьез относиться к науке. Считалось, что дуализм сам по себе бросает вызов науке. Согласно Черчленд (Churchland 1988), «дуализм не стыкуется с эволюционной биологией, а также с современной физикой и химией». Но это совершенно не так. Ничто в той дуалистической позиции, которую я защищаю, не требует от нас подвергать сомнению науку. Каузальная замкнутость физического сохраняется; физика, химия, нейронаука и когнитивная наука могут идти своим привычным путем. В своих областях физические науки в полной мере успешны. Они замечательно объясняют физические феномены; они лишь не могут объяснить сознательный опыт.
Черчленд указывает и на другие основания отказа от дуализма: (1) на систематическую зависимость ментальных феноменов от нейробиологических феноменов; (2) на современные вычислительные достижения, показывающие, что комплексные результаты могут достигаться и без нефизического гомункула; и (3) на отсутствие свидетельств в пользу дуализма, а также дуалистических объяснений и методологии. Первые два основания не работают против моей позиции. Что же касается третьего, то я уже привел аргументы в пользу дуализма, а дуалистические объяснения и методология будут проиллюстрированы в оставшейся части моей работы.
Четвертый мотив избегать дуализма возникает у многих вследствие разного рода спиритуалистических, религиозных, супранатуральных и других антинаучных спекуляций по поводу данного воззрения. Но они совершенно несущественны. Согласно той позиции, которую я отстаиваю, сознание управляется естественным законом, и не исключено, что в конечном счете о нем можно будет создать внятную научную теорию. Не существует априорного принципа, говорящего о том, что все естественные законы должны быть физическими законами; отрицание материализма не означает отрицание натурализма. Натуралистический дуализм расширяет нашу картину мира, но не приводит к появлению на ней каких-то сил тьмы.
Сходное беспокойство вызывает то обстоятельство, что, как считали многие, одобрение дуализма привело бы к отказу от объяснений. Говоря словами Деннета (Dennett 1991), «при любви дуализма к тайнам принять дуализм — значит сдаться» (с. 37). Не исключено, что это так относительно каких-то видов дуализма, но это не является его автоматическим следствием, как, надеюсь, станет ясно из оставшихся разделов книги.
Иногда можно услышать и пятое возражение против дуализма, состоящее в том, что он не может объяснить, как происходит взаимодействие физического и нефизического. Но в модели естественной супервентности ответ прост: они взаимодействуют благодаря психофизическим законам. Существует система законов, гарантирующих, что данная физическая конфигурация будет сопровождаться опытом такого-то рода, так же как существуют законы, диктующие то, что данный физический объект будет определенным образом гравитационно воздействовать на остальных.
Можно было бы возразить, что это не говорит нам, чем именно является эта связь или как некая физическая конфигурация порождает опыт. Но искать подобную связь было бы ошибкой. Даже в фундаментальных физических законах мы не можем отыскать того «связующего звена», которое и осуществляет всю работу. События просто происходят в соответствии с законом; и начиная с какого-то момента нельзя спрашивать «как». Как показал Юм, поиск подобных предельных связей не может привести к успеху. Если такие связи действительно существуют, они совершенно таинственны как в физическом, так и в психофизическом случае, и поэтому последний из них не создает здесь нам какой-то особой проблемы.
Примечательно, что противники Ньютона выдвигали сходное возражение против теории гравитации: как одно тело может оказывать воздействие на другое удаленное тело? Но со временем это возражение утратило силу. Мы научились принимать какие-то вещи за нечто изначальное.
Иногда беспокойство вызывает также и вопрос о том, как в дуалистической модели могло бы эволюционировать сознание: не происходило бы так, что здесь, словно в фокусе, в природе неожиданно появлялся какой-то новый элемент? Но это не проблема. Подобно фундаментальным законам физики, психофизические законы вечны и существовали с начала времен. Дело могло обстоять таким образом, что на ранних этапах существования Вселенной не было ничего, что удовлетворяло бы физическим антецедентам этих законов, а поэтому не было и сознания, хотя это зависит от природы законов. В любом случае по мере развития Вселенной в результате эволюции возникли определенные физические системы, удовлетворяющие соответствующим условиям. При появлении этих систем сознательный опыт автоматически стал сопровождать их в результате действия тех самых законов, о которых мы говорили. Если признать реальность и вневременность психофизических законов, что и делает натуралистический дуализм, эволюция сознания не будет особой проблемой.
Короче говоря, лишь очень немногие из привычных оснований отвергать дуализм затрагивают отстаиваемую мной позицию. Главной остаточной мотивацией отрицать его могут быть просто негативные коннотации соответствующего термина, а также тот факт, что он идет вразрез с теми убеждениями, с которыми росли многие из нас. Но если мы отвлечемся от этих ассоциаций, то мы увидим, что нет оснований считать, что дуализм не может быть разумной и вполне приемлемой позицией. И я считаю, что очерченная мной концепция является той концепцией, с которой может научиться жить и которую может даже ценить тот, кто считает себя материалистом, но при этом хочет всерьез относиться к сознанию.
И впрямь моя концепция — это воззрение, которое и сейчас могут неявно разделять многие из тех, кто называет себя «материалистами». Всё, что я сделал, — так это раскрыл онтологические следствия естественной позиции, в частности той, что сознание «возникает» из физического. Некоторые дуалисты могут даже счесть мои воззрения слишком материалистическими на их вкус, но тут уж ничего не поделаешь. В идеале это позиция, использующая достоинства тех и других и лишенная их недостатков.
Этот дуализм, таким образом, не требует от нас отказа от множества важных элементов научного мировоззрения наших дней. Он требует лишь того, чтобы мы отбросили догму. В остальном эта позиция просто дополняет данное мировоззрение; это необходимое расширение, нужное для того, чтобы включить сознание в состав научного мировоззрения. Наше кредо таково: если это дуализм, то мы должны научиться любить дуализм.