зни не увидит.
В отличие от матерей Тхюи Ким Ань умерла снаружи другого разумного корабля, достаточно далеко от обломков кораблекрушения, и её можно подобрать. Сложно, как сказала Сюань, но для Тхюи нет такой цены, какую она не заплатила бы, чтобы вернуть хоть что-то от дочери.
Попав через пробоину в корабль, Тхюи не окажется слепой в темноте. Ее скафандр горит предупреждающими огоньками − температуры, давления, степени искажения. Последнее − именно то, что её убьет: слои нереальности совершенно не подходят для жизни, они действуют всё сильнее по мере того, как течения несут Тхюи к разбитому разумному кораблю. Когда скафандр наконец подведёт, легкие и другие важные органы раздавит и скомкает, как бумагу.
Это же убило Ким Ань в её последнем погружении, и это в конце концов убивает большинство дайверов. Почти все на «Лазурном Змее», конечно, кроме начальства, живут с этим знанием, этим нависшим смертным приговором.
Тхюи помолилась бы предкам − матерям Долгое Дыхание, − если бы знала, о чем просить.
Она сжимает в кулаке жемчужину. Отключает двигатели скафандра и смотрит на останки дочери, парящие перед ней.
Жемчужины, много жемчужин всех размеров − начиная от мелкой в руке Тхюи до больших, шарообразных, получившихся из внутренних органов. По сравнению с крушением разумного корабля эта смерть недавняя: скопление жемчужин по форме всё ещё смутно напоминает человеческое тело, если человека можно изобразить маленькими, круглыми предметами, похожими на капли воды или слезы.
Приборы показывают всплеск нереальности, а призрак обретает всё более отчетливую форму, пока перед Тхюи не предстает Ким Ань − такая, какой была при жизни. Волосы заплетены в косы, как всегда с растрепанными концами и кое-как завязанными лентами. Над Ким Ань шутили, что ей не нужен трос, потому что ленты зацепятся за шлюз достаточно крепко, чтобы удержать. Её глаза блестят то ли от слёз, то ли тем же маслянистым светом, что и жемчужины.
«Здравствуй, мама».
− Дитя, − шепчет Тхюи.
Течения подхватывают ее голос, разносят... И призрак кивает, хотя этот жест может относиться к чему-то, что Тхюи не видит.
«Давно не виделись».
Теперь они разлетаются, Тхюи уносит в какой-то тёмный безмолвный коридор внутри корабля, который распахивается, словно глаз. Нет, нет, только не сейчас, не после уверенности, что она погибнет в погружении, и Тхюи смещается, заставляя двигатели скафандра идти против течения, в темноту, пытаясь добраться до Ким Ань, удержаться за неё, хоть как-то схватиться...
Затем что-то налетает на неё сзади, она чувствует сквозь скафандр на затылке острую, давящую боль − и всё исчезает.
Тхюи приходит в себя, испытывая тошноту, полностью дезориентированная. Через комм идет вызов.
− Тхюи? Ты где? − Голос Сюань, задыхающийся от волнения. − Я могу помочь тебе вернуться, если ты не улетела слишком далеко.
− Я здесь, − пытается она сказать и повторяет трижды, прежде чем голос перестает дрожать и становится слышимым.
Ответа нет. Куда бы её ни унесло − а судя по показателям, это глубоко, − сигналы коммов отсюда не выходят.
Тела Ким Ань не видно. Тхюи помнит, как дергалась, стараясь остаться поблизости, когда их разделили течения, и теперь здесь ничего нет. Хотя призрак по-прежнему рядом, в этом же помещении, колышется в слоях нереальности, проявляясь в переплетениях света, который словно бы очерчивает саму сущность дочери несколькими четкими линиями.
Жемчужина по-прежнему у неё в руке, зажата под креплением на запястье. Остальные камни от дочери... Они пропали и теперь летают где-то среди обломков, где-то далеко, недосягаемые и...
Тхюи осматривается, пытаясь определить, где находится, и чуть не ахает.
Большое сводчатое помещение наподобие мавзолея − пять ребер, исходящих из одной точки, и каркас из электроники и органики, большая часть которого повреждена и отвалилась. Пульсирующие кабели, пересекающиеся в тугих узлах, сходящиеся и расходящиеся, словно извращенное подобие нервной системы. В центре помещения что-то похожее на кресло или трон, всё в гребнях и выступах, на вид скорее выращенное, чем изготовленное. Целый рой ремонтных ботов лежит неподвижно: должно быть, они сдались, не в силах оживить мёртвого.
Центральный отсек. Сердце корабля, где когда-то находился Разум. Маленькое, зачахшее существо на троне − всё, что осталось от его тела. Ну конечно. Разумы не вполне люди, и они сделаны так, чтобы выдерживать глубокие пространства.
− Тхюи? Пожалуйста, ответь. Пожалуйста...
Голос Сюань, теперь умоляющий, становится всё слабее. Тхюи и это знает: утрата надежды.
− Тхюи? Так тебя зовут?
Это не Сюань. Голос более глубокий и звучный. От него словно бы трясутся стены, дрожит оборудование, взметается пыль, а кабели извиваются, как обезумевшие змеи.
− Я так долго ждал.
− Ты...
Тхюи облизывает пересохшие губы. Скафандр сообщает, что нереальность стабилизировалась, и она не понимает, ободряющие это новости или нет. И что у неё есть около десяти минут, прежде чем скафандр откажет. Прежде, чем она умрёт, сжимая жемчужину дочери, с её призраком за спиной.
− Кто ты?
Долгие годы нереальность омывала корабль, накатываясь разрушительными волнами. Никто не мог выжить. Никто, даже Долгое Дыхание.
«Предки, храните меня».
− «Судно, посланное Колоколом», − отвечает голос.
Стены озаряются светом − ярким, красным, нестерпимым. По стенам со всех сторон начинают бежать письмена − стихи, романы, фрагменты слов, проступающие на маслянистом металле, слишком быстро, чтобы Тхюи могла уловить что-то, кроме обрывков, в которых чудилось что-то неприкрыто и тревожно знакомое.
− Я... был кораблем.
− Ты жив.
Он... он не должен быть живым. Корабли не выживают. Они умирают, как и пассажиры. Они...
− Конечно. Мы построены так, чтобы выдерживать самые дальние и самые искаженные участки глубоких пространств.
− Конечно. − Слова имеют вкус пепла. − Чего же ты ждешь?
Ответ корабля тих и жесток в своей простоте:
− Смерти.
Ещё жив. Ещё ждет. О предки! Когда корабль взорвался? Тридцать, сорок лет назад? Как долго Разум находится здесь, в глубинах, искалеченный и неспособный двигаться, неспособный позвать на помощь, словно человек, запертый в собственном теле после инсульта?
«Семь минут», − говорит скафандр Тхюи.
Руки уже начало покалывать, словно к ним прилила кровь. Рядом висит призрак Ким Ань − молчаливый, неподвижный, со слишком чёткими очертаниями, слишком реальный, слишком чуждый.
− Ждешь смерти? Значит, будем ждать вместе.
− Я был бы рад компании.
Голос «Судна, посланного Колоколом» мрачен и задумчив. Тхюи сошла бы с ума, проведя здесь столько времени, но, должно быть, разумные корабли более устойчивы.
− Но тебя зовут товарищи.
Вызов в комме превратился в треск. Одна из перчаток Тхюи начинает мерцать, застряв на полпути между нормальными очертаниями и когтистой искаженной клешней с пальцами, изогнутыми под неестественным углами. Это не больно, пока что.
− Да.
Тхюи сглатывает и перекладывает жемчужину в левую руку, нормальную, которая ещё не исчезает, и сжимает пальцы так, будто держит Ким Ань. Она бы схватила и призрака, если бы смогла.
− Слишком глубоко. Я не могу вернуться. Не успею, скафандр столько не протянет.
Молчание. Появляется боль в костяшках пальцев − слабая, почти неощутимая, но неуклонно нарастающая. Тхюи пытается согнуть пальцы, но боль превращается в острый, невыносимый укол, от которого выступают слёзы.
«Пять минут».
Наконец корабль отвечает:
− Хочешь сделку, дайвер?
Сделка, заключенная на краю гибели, когда ни одна из сторон не получит выгоды. Тхюи это кажется забавным в таких обстоятельствах.
− У меня мало времени.
− Иди сюда. В центр. Я могу показать, как выбраться.
− Это... − Тхюи стискивает зубы от боли. − ...бесполезно. Я уже говорила. Мы слишком глубоко. Слишком далеко.
− Нет, если я тебе помогу. − Голос корабля безмятежен. − Ближе.
И назло самой себе, потому что даже теперь она цепляется за то, что у неё есть, Тхюи подлетает к центру отсека и кладет руку − правую, сморщенную и больную, − на Разума.
Когда-то давно она слышала, что Разумы не любят, когда к ним так прикасаются. Что центральный отсек − их святилище, а кожа − нечто личное, её нельзя гладить и целовать, чтобы не повредить.
Но она чувствует... безмятежность. Время растягивается, пока почти не утрачивает смысл, пять минут забыты, и в это единое мгновение она видит, как прекрасно, когда течения не пытаются тебя убить или непереносимо исказить, и как невыносимо одиноко быть навсегда отрезанным от общности кораблей и космоса, утратить способность двигаться, полностью находиться в теле, которое не шевелится, которое повреждено так, что его нельзя починить, и тем не менее недостаточно повреждено, чтобы умереть.
«Я не знала», − хочет она сказать, но слова замирают на губах. Корабль, разумеется, не отвечает.
За спиной поднимается рой ботов. Они накрывают её, как облако бабочек, заслоняя поле зрения, рассыпаются по руке, и возникает ощущение, будто что-то втягивает её плоть, отделяя мышцы от костей.
Когда «Судно, посланное Колоколом» отпускает её, Тхюи стоит, пошатываясь, и пытается восстановить дыхание, а боты отваливаются от неё, словно шкура, и усаживаются на выступе возле Разума. Скафандр залатали и укрепили, мигающий дисплей показывает, что у неё есть двадцать минут. Боль пульсирует, исправленная рука горит огнем, напоминая, что её ждет, если она потерпит неудачу.
Письмена на стенах сменяются картой, разворачивающейся от центрального отсека до бреши в корпусе.
− Тринадцать минут пятьдесят семь секунд, − безмятежно произносит корабль. − Если ты сможешь лететь быстро.
− Я... − Она пытается что-нибудь сказать и может вымолвить только: − Почему?
− Не подарок, дитя. Сделка.
Голос корабля так же невозмутим и безмятежен, и Тхюи понимает, что «Судно, посланное Колоколом» сошел с ума: изъяны в его системах мелкие и несущественные, как трещинки на фарфоровой чашке, которая по-прежнему держит воду, но больше не целая.