Сегодня утром, как только я открыла глаза, он пришел ко мне с набором юного лаборанта.
– Зачем ты берешь у меня анализы?
Натан захлопывает крышечку непонятной пластиковой пробирки, которую еще недавно присоединял к игле.
– Кровь многое может рассказать о состоянии человека, – говорит мужчина дежурно, убирая в маленькую квадратную термосумку кровь и баночку с мочой, которую я недавно заполнила. – Тебе заметно стало лучше, Эйприл. Стоит посмотреть.
– Ты сейчас будешь проводить всякие…как это называется?
– Нет, – усмехается доктор Палмер, застегивая сумку и вставая с моей кровати. На мгновение я забыла, что рука лежала на его колене, и теперь она плетью падает вниз. Я все еще испытываю слабость. – Ты же не думаешь, что у меня дома есть реактивы? Я в больницу быстро смотаюсь. Отдам это Хэйли и сразу обратно. Я очень скоро вернусь.
– И ты не боишься оставить меня в доме одну?
Он мотает головой, глядя на меня сверху вниз.
– Шесть часов бодрствования вчера, сегодня без каких-либо отклонений. Не думаю, что твое состояние резко ухудшится в ближайшие двадцать минут. А потом, я уже буду дома.
Доктор быстро выходит из комнаты, ничего не говоря на прощание. Я же падаю на спину и закрываю глаза. Может еще поспать? Призраки памяти остались где-то в тех минутах, что я корчилась в бреду и полу сознании. Сейчас я на удивление спокойна. Только вместе с утихающей болью проходят и вкус, и цвет вокруг. Единственное, что говорит о том, что я еще живу, так это расшатанные чувства, которые сейчас чуть притупились. Возможно, в силу недавних сильных переживаний и истерик.
Вчера я узнала – прошло всего полторы недели с моего появления в этом доме. Хотя кажется, будто это были долгие месяцы. Так часто я проваливалась в сон и просыпалась, что становится трудно различить сутки.
Не могу заставить себя спать. Открываю глаза и смотрю на светлый потолок, который ночью становится похожим на нарисованное ребенком звездное небо. Хочу ли я дозы? Да, хочу. Только это уже стало не болезненной потребностью, а стойким желанием. Мне нужно просто притвориться. Словно я и вправду избавилась от собственных демонов. Чаще улыбаться, что ли?
Живот урчит какую-то грустную песню. А я с ужасом осознаю, что не слышала, как щелкает замок в двери комнаты, что стала моей тюрьмой.
Медленно поднимаюсь и смотрю на её серое дерево с недоверием и надеждой. Почудилось или он забыл?
Медленно поднимаюсь и шагаю босыми ступнями к преграде. Кончики пальцев немеют от напряжения в те секунды, что я тянусь к её ручке. Затаив дыхание, я поворачиваю медный кругляшек и легко тяну дверь на себя.
На не заперта!
Чуть ли не задыхаюсь от радости, выглядывая в бежевый коридор.
– Натан? – громко кричу, но он не отзывается.
Значит, точно уехал.
Быстро, насколько это позволяет мое ослабленное прошедшей ломкой состояние, бегу к входной двери и разочарованно бью по витражному стеклу. Здесь доктор Палмер не забыл закрыть. Обойдя дом, так и не нахожу ни одной открытой лазейки. Все наглухо заперто, а выбивать окна не вижу смысла. На улице пасмурно и, скорее всего, холодно. Деревья пестрят желто-оранжевой листвой. Сильный ветер безбожно срывает «одежду» с растений, кидает под ноги прохожим, для того чтобы листья втоптали в грязь. А люди проходят и даже не замечают, что попадает им на пути. Кому есть дело до листочков? Несущественное и увядающее. Промозглый вид не тянет гулять в майке и джинсах. Тем более я не могу найти свою обувь.
Неожиданно накатывает слабость. Сильная и безжалостная. Еле поднимаюсь по лестнице, держась за перила. Тяжело дыша, иду куда-то. Так же быстро меняется настроение. Все становится вдруг таким…печальным и безжизненным, что мне хочется плакать. И я плачу. От боли во всем теле, от зудящих повсеместно вен, от пережитого когда-то и несправедливости. Натан не имел никакого права оставлять меня вот так одну. Не смел даже запирать в комнате. Мне хочется дозы, непреодолимо и это тоже печалит. Проходит ли это вообще? Могу ли я заставить себя не хотеть? Как не испытывать всего этого?
В голос реву. Ноги сами несут меня куда-то. Я не могу вспомнить, где та комната с ракетами и толкаю ближайшую ко мне дверь.
Хочется вскрыть себе вены.
Это спальня. Явно его. Того козла, что держит меня. Приходит ярость и, еле держась на ногах, я подхожу к его кровати и с криком срываю с неё покрывало, скидываю одеяло, топчу его ногами и стягиваю простынь вместе с подушками.
– Будь ты проклят!
Сердце колотится, меня кидает в жар и на ногах становится неимоверно трудно стоять. Падаю в ворох белья, что теперь скомканным нечто валяется на полу и снова плачу. Это меня убивает.
Сквозь слезы, что заставляют картинку перед глазами расплываться, я вижу какую-то тетрадь в темно-синей обложке, на которой крупными буквами написано мое имя. Наверное, она лежала на кровати. Резко успокаиваюсь и отупело смотрю на нее.
Листы зашелестели в моих руках. Мне интересно, что это он пишет в ней. На первой же странице мелким и каллиграфическим почерком надпись «День 1».
– Какого?
День 1.
Она грубит. Девушка раздражена, нередко наступают моменты сильной агрессии. Не могу точно сосчитать время с последнего приема дозы. Скорее всего, около 20 часов назад, если судить по времени её поступления с передозировкой. На лицо начальная стадия абстинентного синдрома. Эйприл сидела на героине. Как долго? Ломка должна быть очень сильной.
День 2.
Озноб, увеличенные зрачки, боли в мышцах и паническое состояние. Эйприл не ест. Говорит, что не хочет. Запустила в меня светильником с тумбочки. На время убрал все опасное из комнаты. Надеюсь, она продержится дольше Брэдли.
Вечером было бредовое состояние. Поднялась температура, появилась сильная потливость.
День 3.
Ночью подняла меня криками. Хотя, я и так не спал, дежурил у дверей. Говорила, что не хочет надевать синее платье. Что за платье? Ударила по лицу и громко кричала о том, что ей больно. После отметил у нее сильный зуд. Жалуется на головную боль и мышечную. Говорит похоже на состояние, когда отлежишь руку. Все время мечется по комнате. Затем лежит минут двадцать, старясь уснуть. Минуту тишина и снова мечется по комнате. Просит её убить или дать дозу.
День 4.
В полпятого утра её начало рвать. Обильно, водой. Больше ничего не желает ни есть не пить. Еле вливаю в нее жидкость. Куриный бульон оказался у меня на одежде и был разлит по полу. Она пообещала меня убить. Стала более чем агрессивной. К вечеру жаловалась на сильные боли в кишечнике. Частые позывы в туалет. Пришлось выломать замок после последнего её похода. Обнаружил без сознания на полу. Обошлось без приема лекарств. После опрыскивания холодной водой и нашатыря пришла в сознание и, в который раз, накричала.
Эйприл выглядит изможденной и больной. Кожа сухая, серого цвета, глаза впавшие.
Мне становится стыдно, и я скорее пролистываю на последнюю запись.
День 10.
Двенадцать часов беспробудного и глубокого сна. Впервые за все время. Ни криков, ни разговоров сквозь сон.
Эйприл сильно похудела. (Не забыть взвесить, как только проснется). Да и я, наконец, выспался.
Девушка проснулась после полудня и попросила еды. Ела долго и тяжело. Бульон с хлебным мякишем. После взвесились. Потеря в весе около семи килограмм. На данный момент вес составляет 44,5 кг. При учете роста это сильная дистрофия. Так же отмечается дисфория и астения. Как будет спать этой ночью?
Поспрашивал у знакомых наркологов и психотерапевтов. Говорят, что синдром может длиться больше двух недель. Остаточные или отголоски синдрома могут продолжаться и вовсе несколько месяцев. И все же. Она держится дольше Брэдли.
– Интересно? – раздается над головой, и я пытаюсь сфокусировать взгляд на Натане.
– Сколько он продержался, Нат?
Мне не сколь ни стыдно, что хозяин комнаты обнаружил меня нагло читающей его записки. Все же он виноват, что запер меня.
– Нат? – удивляется доктор этому обращению. – Пойдем, на кухню. Думаю, нам стоит откровенно поговорить, согласна?
Я киваю и недоверчиво смотрю на подставленную мне руку.
*****
– Не знаю, в какой момент Брэд вдруг сломался. Никто из нас не заметил, что его гложет какая-то проблема. Он был таким же, как обычно. Говорил так же, шутил. Ничего не выдавало в нем той крайней степени депрессии. Я тогда жил отдельно, в квартирке на Веллингтон-стрит, но часто приходил сюда в гости. Родители говорили, что Брэдли вроде как нашел девушку, перестал ночевать дома и иногда стал занимать у них на подарки. Я даже радовался за него, пока, наконец, в один из визитов не застал его дома. Увидел, как он совал к себе в рюкзак вазу, которую бабушка завещала отцу. Тогда он мало походил на того Брэдли, что я знал. Когда мы поняли, что происходит, было уже поздно. На контакт он не шел, перестал вообще появляться. Всего однажды нам удалось с отцом его поймать и насильно отвезти в клинику. После взятых анализов мы с ужасом узнали, что у него ВИЧ. Беспорядочные связи, не одноразовые шприцы, сама понимаешь.
Натан вдруг затихает, и его пальцы впиваются в кружку так, что костяшки белеют. Я же сижу напротив него в моей руке точно такая же чашка с крепким чаем, на столе тарелка с двумя сандвичами. Хватаю его эмоции, жадно слушаю и понимаю, что позади у него не самые лучшие времена. О болезни Брэдли я ничего не знала. Он никогда мне не рассказывал об этом.
– После неудачной попытки положить его в клинику, Брэд вновь пропал. Мы искали его, обходили весь город в поисках некого «Приюта», но тщетно. Идти в полицию было очень плохим вариантом, поэтому об этом почти не думалось, – мужчина смотрит куда-то перед собой, взгляд потерянный и задумчивый. Кажется, Натан сильно любил брата. – Мы с родителями решили, что если он объявится, то вести мы должны себя крайне жестко. Время шло, его не было. Родителям пришлось уехать на время – в Кана