– Он, конечно, обрадовался, да? – спросила Тани, не называя Спасителя.
– Он еще не знает, я хочу быть уверенной до конца, – сказала Луиза, сожалея, что такую новость первыми узнали подруги.
С огорчением и тошнотой она отправилась после обеда в редакцию, где по-прежнему работала внештатным сотрудником. Но очень скоро утешилась, представив, как обрадует своей новостью больших и маленьких обитателей дома на улице Мюрлен.
Спаситель приготовился к последней в этот день консультации.
– Марго.
Он постарался, чтобы голос его прозвучал как можно нейтральнее.
И все-таки услышал вопрос:
– Удивились мне?
Марго расположилась в кресле.
Подбородок приподнят, глаза полуприкрыты – снисходительно-высокомерное выражение лица подходит семнадцатилетним идеально.
– А должен?
– Но я же прервала терапию, вы не помните?
– В феврале две тысячи шестнадцатого.
За два года Марго изменилась. Нос удлинился, появилась горбинка, что придало лицу своеобразие и характерность. Пышные медно-рыжие волосы и едва заметный макияж подчеркивали белизну кожи.
– Вы сказали Бландине, что я приду на консультацию?
– Нет.
– Поклянитесь!
– Марго, врачебная тайна распространяется на всех моих пациентов.
– Думаю, она много чего вам обо мне наговорила.
Марго подняла руки и скрутила волосы в жгут, словно хотела собрать их в узел, но потом опять распустила. Рукава сползли вниз и обнажили запястья.
– Бабочку мою помните? – спросила она и еще немного сдвинула левый рукав.
Татуировка скрывала шрам, оставшийся с тех пор, как она резала себе руки.
– Я тогда была маленькой девчонкой и попросила татуировку себе в подарок на Новый год. Больше всего хотела позлить отца. Он считает татуировки вульгарностью. Недавно сделала себе еще одну.
– Бабочку?
– Татуировку. Но не могу ее вам показать. – Она снова скрутила волосы в жгут и прибавила: – Внизу спины. Цветок. Я сама нарисовала для мастерицы. Татуировка – это произведение искусства и завершение очередного этапа. Теперь я думаю о другом.
– О другом? – переспросил Спаситель.
– Думаю сделать себе пирсинг. Но новый замысел должен еще созреть. – Марго жеманно тянула слова и играла волосами. – Вы знаете, что я больше не живу у матери? Бландина наверняка вам сообщила. – Марго опустила рукав. – Пирсинг на пупке.
Спаситель и бровью не повел, но мгновенно все свел воедино: мать – пупок – рождение.
– Жизнь с папой тоже не подарок. Но он, по крайней мере, не депрессивный.
Спаситель слегка приподнял бровь, но и этого хватило, чтобы Марго взвилась:
– Конечно! Я знаю! Вы подумали, что отец меня убедил в маминой депрессии. Но он ничего не выдумал! У мамы действительно была депрессия после моего рождения.
– Мы с тобой уже это обсуждали, Марго. Послеродовая депрессия – очень распространенное явление, в ней нет ничего особенного.
– Для вас вообще нет ничего особенного, – огрызнулась Марго. – А в том, что три раза на дню хочется в окно выпрыгнуть, тоже нет ничего особенного?
– Тебе три раза на дню хочется выпрыгнуть в окно?
– Нет, я это так… Вообще-то… – Она снова скрутила волосы в жгут и усмехнулась. – Папу это злит страшно. «Оставь в покое волосы! Вот увидишь, я тебя остригу!» В остальном он мной доволен. У меня средний балл девятнадцать.
– А ты довольна?
– Что всем глаза мозолю и все меня ненавидят? Конечно, довольна, еще бы! – В ее иронии сквозила горечь. – Мы живем в стране, где успешных презирают. Ну вот! Теперь и я говорю как папа.
Марго снова надменно вскинула голову, но на глаза у нее навернулись слезы, и она часто-часто заморгала.
– Знаете… Когда увидите Бландину, скажите ей от моего имени, что я ничего не имею против нее. Она по-прежнему…
Волнение перехватило ей горло.
– По-прежнему… – подхватил Спаситель, ободряя ее.
– …моя младшая сестренка.
– Так, так, так.
Марго выпрямилась в кресле и принялась вместо волос сгибать себе пальцы.
– Я ненавижу их обоих. Мать отняла у меня отца. А он отнял у меня мать.
Марго убежала от матери, ища защиты у отца. Но не нашла, потому что родители продолжали воевать.
– А ты никогда не думала об интернате?
– Как Самюэль? Нет, спасибо! Я бы не потерпела у себя в комнате еще кого-то. У отца с мачехой я, по крайней мере, живу в роскоши.
И она перебрала все, что имела: одежки с ума сойти, отдых дорогущий, машина с шофером, шестьсот евро в месяц на карманные расходы, новая виолончель, которая стоит бешеных денег.
– Сеанс закончился? – осведомилась она свысока.
– Нет, еще есть немного времени.
Спасителю не нравилась ее напряженность – раньше, стараясь избавиться от нее, Марго резала себе руки. Надрез острым лезвием, кровь, физическая боль служили для нее успокоительными средствами.
– Где бы ты сейчас хотела оказаться? – спросил он.
– Прямо сейчас?
– Да. Закрой глаза и представь себе место, где тебе хорошо, – произнес он своим бархатным, завораживающим голосом. – Так. Что видишь?
– Сад.
Марго охотно включилась в игру и с закрытыми глазами стала его описывать. Сад с вишневым деревом в цвету, пестрыми птицами, маленьким детским домиком, журчаньем ручья. Спаситель повторял каждое ее слово глубоким серьезным голосом, и Марго понемногу расслабилась и даже начала слегка улыбаться.
– Настоящий рай. – И прибавила через несколько секунд, открыв глаза: – Это бабушкин сад, когда мне было шесть лет.
«Много ли детям нужно? – вздохнул Спаситель, закрывая за Марго дверь. – Небольшой садик в пригороде и дружные родители».
Вечером, обведя взглядом компанию, сидящую за столом, Спаситель подумал, что его ребят, наверное, можно считать благополучными. Лазарь уже подросток, красивый, с золотистой кожей, удлиненными глазами. Может быть, слегка меланхоличный. Поль пошел в мать, завораживающий блондин. И пока не хочет взрослеть. Алиса занята очередным прыщом. Габен, скорее всего, опять лентяйничал целый день. В целом они чувствуют себя неплохо. А как профессиональный психотерапевт он знает, что неплохо – это уже очень хорошо.
– У меня для вас сюрприз! – объявила Луиза, входя с супницей. – Я сварила тыквенный суп.
Спаситель вдруг увидел Луизу в золотом сиянии, она была как на иконе, и его озарило: она беременна! Жово встал и подвинул Луизе стул, усадив ее с галантностью старинного рыцаря, словно и его посетило озарение. Вот только почему Луиза ничего ему не сказала?
– Спаситель…
Было около одиннадцати, они уже погасили в спальне свет.
– Что?
– Я жду ребенка.
Он еще нежнее прижал ее к себе.
– Это чудесно.
– Ты догадался?
– Подсказал тыквенный суп.
– Решил, что это каприз беременной женщины?
– Нет. На тебя снизошла благодать, и ты явилась мадонной с супницей в руках.
– Ты не знаешь самого интересного. Срок уже восемь недель.
– Два месяца!
– Да, последние месячные были «фальшивыми», то есть они как бы были, но я была уже беременна. Это часто случается, так мне сказала гинеколог.
– Два месяца! – повторил Спаситель. – Надо же! Значит, оглянуться не успеешь…
– Я поговорю с Алисой и Полем. А ты возьмешь на себя всех остальных?
– Прямо сейчас? А подождать немного можно?
– Подождать чего?
Спаситель не ответил. Не трубят вслух о своей удаче, не называют имени ребенка, когда его ждут, не покупают кроватку, пока он не родится, – он был суеверным.
На следующий день, в среду, как всегда, были уроки месье Козловского.
Месье Козловский и в глубокой старости будет казаться юношей, а сейчас ему всего-то навсего около сорока: рост метр шестьдесят девять, легкий, как перышко, с едва заметной проседью в светлых волосах и удивленными васильками глаз. Одежду он любит такую, чтобы подчеркивала его стройность и гибкость, все у него в обтяжку: узкие брюки, приталенная рубашка, короткий элегантный пиджак. Как только урок начался, Алиса оперлась подбородком на руку и, не слыша ни единого слова учителя, любовалась его движениями. А Козловский, объясняя что-то классу, повернулся ко всем спиной и писал на доске. Голый мужчина напугал бы Алису, изысканный Козловский пробуждал мечтательность.
– Во время классного часа, – сказал он, обернувшись, – мы вернемся к обсуждению новых школьных правил. Инспектор просил, чтобы каждый из вас лично их подписал.
Марина свирепо взглянула на Алису: «Мы этого не допустим!»
– Пусть засунет эти правила известно куда, – жестко объявила она на перемене.
– Скажи ему о кроссовках, – напомнила Алиса.
– Да! Никто не будет диктовать, как мне одеваться!
Сельма перечитала правила и обратила внимание на пункт: «Лица мужского пола обязаны носить брюки не слишком широкие и не слишком узкие».
Все девчонки, кроме Алисы, прыснули.
– У него самого штаны в облипочку, так что непонятно, где у него там все помещается, – буркнула Марина, уже не стесняясь своей грубости.
Девочки почувствовали: они готовы к бою.
– Итак, что вы скажете относительно новых школьных правил? – задал вопрос Козловский, покачиваясь с пятки на носок.
Алиса подбодрила Марину взглядом. Раз уж она у них во всем первая, пусть и говорит первой.
– Слушаю, Везинье.
Козловский часто обращался к ученикам по фамилии.
– Вот кроссовки, я не понимаю, почему их запретили?
Учитель так удивился, что застыл на носках и сдавленным голосом спросил:
– Вот, значит, что вас смутило?
Ханна поспешила Марине на помощь:
– В первую очередь наезжают на девушек – юбки, украшения, макияж…
– Это сексизм, – отважилась вставить Сельма.
– Это называется «дресс-код», – возразил Козловский. – Он есть также и для мальчиков.
– Это же для того, чтобы к девчонкам меньше приставали, – подал голос один из учеников по имени Полен.
– Именно, – согласился Козловский и зачитал: – «Меры, предназначенные для защиты лиц женского пола от сексуальных домогательств».