– Ну, вот и всё, – констатировал Витковский, накладывая бинтовую повязку, и глубоко вздохнул, как человек сделавший нужное дело. – А вы молодец, не издали ни звука. Бывает, мои пациенты кричат так, что за версту слышно.
Витковский уложил Донадони-Ярцева на диван, велев с полчаса спокойно полежать, и, уходя, напомнил:
– Завтра в то же время ко мне на перевязку. Небольшую прогулку разрешаю, но только с тростью.
Устроившись на диване, Ярцев задумался. Тяжёлые мысли овладели им. Нет, нога здесь ни при чём, не о раненой ноге думал он, и не жгучая боль после разреза и обработки раны терзала его душу. Передвигаясь по городку, хоть и с трудом, он в нескольких местах прислушивался к разговору офицеров и солдат. И что же он увидел, услышал: у них, усталых и голодных, бодрое настроение, и говорят они… о победе! Выходит сражение закончилось в их пользу? А если это так, то, значит, что его добытое с таким трудом донесение не дошло до Мещерина и, соответственно, до Витгенштейна… От этой мысли Ярцеву стало не по себе.
Он даже не расслышал, как к дивану подошла Кристина.
– Это вам пан Витковский просил передать, – сказала она по-русски и положила рядом с диваном трость.
– Благодарю вас, сударыня, – Ярцев сделал попытку подняться, но она запротестовала:
– Лежите, лежите.
Тогда он решился:
– Выполню все ваши пожелания, но и вы выполните одно моё. Посидите со мной.
Она видела в нём только человека, нуждающегося в помощи. Будь он здоров, она, возможно, просто бы ушла.
– Посидите, прошу вас, – повторил он.
Кристина Витковская взяла стул, поставила рядом, присела.
– Дайте вашу руку, – попросил он.
Она смутилась:
– Вам не кажется, сударь, что это уже второе пожелание?
Ярцев улыбнулся:
– Это продолжение первого. А если серьёзно, я верю в одно: если молодая женщина прикоснётся к руке раненого воина, он обязательно поправится.
– Откуда у вас такое поверье?
– Давным-давно с моим отцом произошёл случай, который едва не стоил ему жизни, но сделал его счастливым.
Она впервые с интересом посмотрела на него:
– Какой же, если не секрет?
Как бы он хотел рассказать всю правду… но, нельзя. Иначе пришлось бы поведать, кто он такой на самом деле. И Ярцев перевёл разговор в другое направление:
– Скажите, пани Кристина, вы действительно хотите стать доктором?
Такой вопрос застал её врасплох, и она ответила не сразу:
– Хочу, как мой отец, – проговорила она и, на миг сомкнув глаза, тихо добавила: – Но, видимо, никогда не стану.
– Но почему?
– В России женщинам путь в медицину закрыт. Да и не только в России – везде.
– Простите, сударыня, я не знаток истории, но, по-моему, в Древней Греции разрешалось женщинам учиться медицине в школах?
– Знаю… И первой такой женщиной была Агнодика из Афин. Она решила обойти запрет, по которому женщинам и рабам нельзя было изучать медицину, и переоделась мужчиной.
– Молодец…
– Смеётесь…
– Что вы, что вы. Простите, сударыня, ради бога… Что же дальше?
– А дальше: ей долго удавалось скрывать обман, а когда всё открылось…
– Неужели её казнили? – на лице Ярцева появилось сострадание.
– Нет, за неё заступились её же пациентки. Но это было давно, очень давно. Поэтому у меня единственный шанс постичь медицину… Будете смеяться…
– Переодеться мужчиной?
– Угадали.
– Но, позвольте, зачем переодеваться. Насколько мне известно, в Московском университете есть медицинский факультет.
Упомянув Московский университет, Ярцев разом смолк. Он многое знал о нём, потому что у него была мечта: уйти после войны в отставку и поступить в университет изучать инженерное дело. Как бы он хотел сказать об этом сидящей рядом с ним застенчивой молодой женщине с серыми умными глазами, тоже мечтающей учиться.
– Медицинский факультет есть, – вздохнула Кристина, – но женщинам туда путь закрыт. Для поступления в университет нужно сначала получить начальное образование, а потом среднее. У меня нет ни того ни другого – меня воспитывали моя тётя пани Магда и гувернантка. Но это ещё не всё. – Она горько усмехнулась. – Преподавание медицины женщинам совместно с мужчинами считается неприличным. Этому противится мужское общество, опасаясь, что изучение устройства человеческого тела, его пороков и дурных болезней приведёт к женскому развращению.
– Ну, хорошо, – не унимался Ярцев, – есть же ещё в Петербурге Повивальный институт, основанный императрицей Марией Фёдоровной.
В знак несогласия она покачала аккуратной головкой; слегка шевельнулись её волнистые, пепельного цвета волосы:
– Стать повивальной бабкой? Это не для меня. Я хочу иметь лицензию, иметь врачебную практику, как мой отец. Кстати, пан Эдвард закончил Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию. Как я ему завидую… А ещё меня волнует, как бороться с эпидемиями, почему вымирают целые деревни, города?
Ярцев внимательно слушал. Ему был приятен её негромкий певучий голос.
– Тысяча извинений, сударыня, если мой вопрос воскресит в вашем сердце боль. Ваш жених…
– Его тоже очень интересовало, почему возникают эпидемии и как с ними бороться. Год назад юг Испании охватила эпидемия какой-то болезни. Мне рассказывал отец, это была не чума и не холера, а что-то другое. Пан Анджей направился туда как доктор и заразился… Он похоронен там, в Испании, в общей могиле.
Настало время откланяться. Ярцев осторожно поднялся.
– Мы славно побеседовали. У меня даже нога перестала болеть. Не удивлюсь, если пани Витковская станет первой женщиной-доктором.
Он чуть было не добавил «…в России», но вовремя остановился.
Они стояли друг против друга, и он, на несколько минут забыв о своих думах и тревогах, ощущал запах её волос. Ему показалось, что она уже как-то по-другому смотрит на него, не так, как смотрит доктор на больного, хотя по лицу её невозможно было определить, что оно таит: застенчивую улыбку или скрытую тоску.
– Как жаль, что вы пошли служить Бонапарту, – тихо произнесла она.
Что ему оставалось делать? Молчать? И всё же он ответил:
– Помилуйте, сударыня, если вы об этом будете напоминать, у меня снова заболит нога.
Склонив голову в поклоне, Ярцев собрался уходить.
– Вы трость забыли, капитан, – напомнила она.
Он взял в руки трость, слегка опёрся на неё:
– Что вы, что вы… Как я могу забыть то, что позволил себе принять из ваших рук.
Превозмогая боль, опираясь на трость, Донадони-Ярцев шёл по главной улице Полоцка. Гната нужно было повидать немедленно. Вот и дом Грабовского. Как и было условлено, в это время у ворот копошился Гнат: что-то скоблил, что-то чистил, делая вид, что работает. Когда Ярцев приблизился, Гнат снял шапку, что означало, хозяина в доме нет. Видимо, доктор Витковский, по совету его же, Ярцева, надолго уложил в госпиталь городского градоначальника.
Когда они поравнялись, Ярцев шепнул:
– Не здесь, а у меня через полчаса.
…Еремей привычно храпел в соседней комнате, и они могли свободно разговаривать:
– Так, говоришь, передал пакет молодому казаку по имени Алексей?
– Точно так, передал.
– А дальше?
– Что дальше? Сел в седло и назад.
Ярцев задумался: может, с Крутовым по дороге что случилось?
– Вас никто не видел? Где ты казаку передал пакет?
– Во дворе… кто нас мог там видеть…
– А в доме? В доме кто-то был?! – Ярцев едва не перешёл на крик.
Теперь уже задумался Гнат:
– Не учуял я… Хотя…
– Что хотя?..
– Вспомнил! – встрепенулся Гнат. – Я уже было сел в седло, как входная дверь приоткрылась, и на миг показался какой-то бородатый мужик.
– Уж, не в сером ли больничном халате?
– Точно так, в сером.
Ярцев, тяжело вздохнув, подавил стон. Как же он мог недооценить этого… Прокопия Мелешко! Ярцев быстро вспомнил, как несколько дней назад, когда он впервые увидел этого самого Мелешко, что-то показалось ему не так в его облике. Что? Руки! Конечно же руки! Когда тот попытался натянуть на себя сползшее одеяло, то невольно обнажил свои руки – небольшие, белые, совсем не похожие на руки крестьянина. Даже у молодого казака Алёшки Крутова, который до военной службы ходил за плугом, руки были шершавые, большие и совсем не белого оттенка. Ещё два года назад Мещерин, готовя в Секретной экспедиции его, Ярцева, для «путешествия» по Европе, учил узнавать людей по рукам.
«Какой же ты простофиля…» – прошептал Ярцев самому себе и сжал кулаки. Он уже не сомневался, что этот бородатый с холёными руками имеет отношение к французской контрразведке. Возможно, он и перехватил пакет, адресованный Мещерину.
Надо срочно что-то делать! Что? Убрать этого гада, а ещё лучше схватить и выведать у него все секреты. Скорее, скорее… С минуту на минуту в больничной избе могут появиться возвратившиеся Михалыч и Луговой. Как отвести от них опасность? Вдруг засада? Хотя нет, французы боятся надолго задерживаться в деревнях. Если и появляются, то только за провиантом и фуражом. И всё-таки, а вдруг?
Раздумывал Ярцев недолго. Витковский! Вот кого можно послать! Он доктор, не раз посещал больничную избу и подозрений не вызовет. Более того, в бричке, в которой разъезжает Витковский, найдётся и ему, Ярцеву, место, особенно если она будет крытая.
Отпустив Гната, Ярцев направился к соседям Витковским. У ворот ему встретилась Кристина.
– Простите великодушно, сударыня, пан Витковский дома?
– Дома, – утвердительно кивнула она и осторожно спросила: – Что с вами, капитан? На вас лица нет.
Ярцев попытался улыбнуться:
– Бога ради, сударыня, не обращайте внимания. Это бывает.
Как бы он хотел сейчас остаться с ней, прогуляться хотя бы раз по дорожке небольшого садика, что прилегал к дому доктора. Но, увы… все его мысли были прикованы к больничной избе.
Доктор Витковский слушал внимательно. Ярцев рассказывал ему всё подробно, кроме одного – не назвал Гната. Гната знал только он, поэтому вместо имени говорил «мой человек». Задав несколько вопросов, Витковский утвердительно кивнул: