– Что ж, раз надо, придётся отложить дела и ехать. Но я поеду один.
– Но почему? Я же буду не в седле? – недоуменно выговорил Ярцев.
– Во-первых, я врачеватель, а вы больной. Я предписал вам лежать, а вы ходите и ходите, нарушаете моё предписание. А во-вторых, вдруг там, как вы говорите, засада? Моё появление подозрений не вызовет. Многие в Полоцке, в том числе и градоначальник, знают, что я посещаю больничную избу. А вот зачем туда пожаловал капитан французской армии, объяснить военной полиции будет трудно. В общем, мой вам наказ: оставаться завтра весь день дома и лежать, лежать, лежать. А под вечер, когда я вернусь, ко мне на перевязку.
…Весь следующий день Ярцев не находил себе места, даже о больной ноге забыл – всё ждал приезда Витковского. Хотел было наведаться к Чезаре Конти, но передумал. У вороватого интенданта корпуса случались дни, которые он называл «дни удачного улова», имея в виду реквизированные ценности. В такие дни они до глубокой ночи занимались их перебором и оценкой. Так могло случиться и в этот день, поэтому Ярцев решил у Конти не показываться.
Тёплый августовский день уже остывал, когда на главной улице Полоцка показалась знакомая бричка. Когда она остановилась у ворот дома, Витковский медленно вышел из неё и выглядел усталым от поездки. Путь туда и обратно, который всадники проделывают за два-два с половиной часа, обошёлся ему почти за полдня.
Ярцев, хромая, опираясь на трость, спешно подошёл.
– Там нет никого, – негромко произнёс Витковский. – Вроде бы всё, как всегда: кровати заправлены, в шкафчике снадобья, инструменты, а людей нет. Ни-ко-го… И только на полу большое кровавое пятно.
По булыжной мостовой центральной площади Полоцка двигалась карета с задёрнутыми на окнах шторами. В карете сидели двое, мужчина и женщина.
– Мы не виделись всего-то год, а кажется, что целую вечность, – признался мужчина и, глядя на свою спутницу с нескрываемым обожанием, добавил: – Под северным солнцем русской столицы вы, графиня, стали ещё прекраснее.
– Вы мне льстите, барон, – откликнулась женщина. – Если уж кто и должен восхищаться, так это я вашим умением появляться в нужное время и в нужном месте.
– Комплимент принят, но я всё же не понимаю, почему вдруг я появился в нужное время и в нужном месте?
– Потому что моя карета вечно ломается. Месяц назад, когда я уже собралась выехать из Петербурга, сломалось колесо. Пришлось задержаться. Вот и сейчас, весь путь из русской столицы я сидела, как на иголках, боясь поломки. А что вы ещё хотите от беззащитной женщины, ведь тут по лесам бродят разбойники. К счастью, на меня никто не напал. Но стоило въехать в Полоцк, как тут же снова сломалось колесо. И если бы не вы…
– Так это ваша карета накренилась на бок? – рассмеялся мужчина. – А я-то думал, отчего это графиня Мазовецкая нервно вышагивает взад-вперёд.
Лёгкий смех барона был лишь данью уважения к спутнице. В действительности он уже несколько дней поджидал графиню Мазовецкую – возможно, своего лучшего агента. Поэтому в следующую минуту его взгляд стал серьёзным:
– Ну, как они там? – спросил он.
Мазовецкая ждала такого вопроса:
– Когда я уезжала, праздновали победу, прославляли генерала Витгенштейна.
– И каким же образом?
– Достаточно шумно. Даже песни слагали.
– Песни? Что ж, русских понять можно. Основная армия отступает, а корпус Витгенштейна, почти вдвое меньший по численности, чем вместе взятые корпуса Удино и Макдональда, добился победы.
Барон Клеман отвёл глаза от своей спутницы, раздвинул оконные шторы и устремил взор за окно кареты вдаль:
– Интересно, что сейчас они будут петь после недавнего поражения?
На ухоженном лице графини появилось что-то, напоминающее ехидную улыбку:
– Если недавняя битва – их поражение, то, значит, это и наша победа. В таком случае, почему славный маршал Сен-Сир, сменивший Удино, не идёт на Петербург? Нет, барон, победа, которая ничего нам не даёт, не победа. Русские отступили и перегруппировывают свои войска.
Барон Клеман задёрнул штору и снова перевёл взгляд на свою очаровательную спутницу. В его взгляде было удивление и даже в некоторой степени испуг:
– Что я слышу, графиня… Вы и в военном деле прекрасно разбираетесь.
– Приходится, барон, приходится. Ученице такого человека, как вы, надлежит разбираться во всём.
– И в первую очередь…
– …в человеческих душах.
– Браво, графиня, в таком случае вопрос: каково настроение в высшем обществе русской столицы?
И к этому вопросу Мазовецкая была готова:
– С началом войны почти паническое. Многие уезжали. Даже император и двор собирались выехать в Казань. Но сейчас после победы русских в Клястицах и назначении Кутузова главнокомандующим, настроение заметно улучшилось.
– А низы?
– О, там настроение совсем другое. Крестьяне, студенты. Разночинцы формируют ополчение. Но, по мнению моего хорошего знакомого – генерала из Военного министерства, ополчение вряд ли окажет серьёзную помощь Витгенштейну. А вот войска, расквартированные в Финляндии…
– Что, что о них слышно? – с нетерпением спросил Клеман. – Ими намереваются усилить русский корпус?
– Скорее всего, да. Хотя вопрос окончательно не решён.
Клеман задумался. Опять глянул в окно, за которым медленно двигались придорожные берёзы. Потом задал, наверное, главный для себя вопрос:
– Как вы считаете, войди мы в Петербург, могло русское дворянство заставить Александра отречься от престола?
Теперь уже задумалась Мазовецкая. Правда, ненадолго:
– Я вполне допускаю это, – ответила она тоном человека, разбирающегося и в политике.
Тем временем карета выехала из города на просёлочную дорогу.
– Мы правильно едем? – спросил Клеман.
– Правильно, барон. До имения брата совсем близко.
Клеман снова лукавил: эту дорогу он хорошо знал. В отсутствие Элеоноры Мазовецкой, которая больше года «вращалась» в высших кругах Петербурга и заводила связи, он за последний месяц не раз наведывался к её старшему брату Тадеушу Мазовецкому. Правда, интересовал его не владелец поместья граф Мазовецкий, а совсем другой человек.
16 августа 1772 года Екатерина II узаконила присоединение восточных земель Белорусии к России. Её манифест «О принятии под Российское подданство уступленных от Польши провинций» адресован был жителям восточных белорусских земель и содержал в себе пункты, согласно которым могла проводиться конфискация имений. В нём указывалось, что имения землевладельцев и прочих владельцев собственности, которые в трёхмесячный срок не присягнут на верность новой власти, будут секвестированы. Те же, которые присягать не желали, должны выехать за границу русского государства. На протяжении трёх месяцев им разрешалось продавать имущество. Когда же время, отведённое на продажу имущества, заканчивалось, а помещик или собственник имение не продал, то оно подлежало под секвестр (конфискацию) и отдавалось в казну.
Жители городов, деревень, сёл и местечек беспрекословно приняли присягу. На них распространялись все права и привилегии, которыми пользовалось дворянство Российской империи. Но большинство польских помещиков и верхушки католического духовенства присяги не приняли и эмигрировали за границу. Имения их были секвестрованы.
Мариан Мазовецкий к таким не принадлежал. Он перестроил свою усадьбу в классическом архитектурном стиле на русский лад, и сейчас она включала дом с мезонином, небольшой парк с решетчатой оградой, а также хозяйственные постройки: амбар, кузницу, конюшню и при ней каретник для экипажа. Несколько сот саженей отделяли усадьбу от крестьянских поселений.
После смерти Мариана Мазовецкого имение унаследовал его сын Тадеуш. Младшей дочери Элеоноре отец завещал приличную сумму денег, которую она успешно тратила в модных салонах Варшавы, Берлина и Парижа. В Париже она и познакомилась с бароном Клеманом, который уже тогда имел отношение к наполеоновской разведке и понимал, что красивая молодая женщина, знающая несколько языков, годится не только в любовницы.
Элеоноре Мазавецкой Клеман расписывал самые радужные перспективы сотрудничества. После победы Бонапарта над Россией, а в предстоящей войне и победе он нисколько не сомневался, права на наследие будут пересмотрены. Значит, имение может перейти от брата, давшего, как и отец, присягу Российской империи, к ней, графине Мазовецкой. Это Элеонору очень даже устраивало: деньги рано или поздно закончатся, а имение будет приносить приличный доход.
Карета остановилась у самых ворот. Встречать гостей вышел лично Тадеуш Мазовецкий. За спиной его, шагах в пяти, стоял другой человек: среднего роста, неприметной внешности, на вид лет сорока. Это был управляющий имением Юзеф Мелешковский. Последовали улыбки, обмен поцелуями брата с сестрой, приглашение отобедать. Барон Клеман, естественно, согласился.
После скромного обеда, когда карета барона отъехала от чугунных ворот имения метров на 200, на её пути возник тот самый управляющий, который встречал гостей вместе с хозяином имения. Клеман ожидал такой встречи, поэтому велел остановиться и в знак расположения открыл дверцу кареты.
Польский аристократ Тадеуш Мазовецкий был человек осторожный и с приходом французов не осмеливался открыто перейти на их сторону: а вдруг, вернутся русские. И всё же французам он тайно служил. Как только они вошли в Полоцк, его имение посетил господин, с которым они ранее познакомились в Варшаве. Этот человек, а это был барон Клеман, интересовался, нет ли вестей от сестры Элеоноры. Разговорились. Барона также интересовали настроения крестьян, обременённых сбором продовольствия и фуража. Мазовецкий признался, что настроение крестьян по отношению к французам отрицательное. «Откуда такие сведения?» – спросил Клеман. И Мазовецкий признался, что его управляющий, некто Юзеф Мелешковский, хорошо знающий быт крестьян, по заданию его, пана Мазовецкого, регулярно наведывается в окрестные сёла, наклеив бороду и переодевшись крестьянином. Клеману эта идея понравилась. И вскоре Юзеф Мелешковский, он же Прокопий Мелешко, сопровождал к русскому биваку несколько подвод с сеном.