Все лавры конечно же достались Лористону, который лично отвозил в Париж добытые материалы. Для барона Клемана настали чёрные дни. Если Биньона он не любил, то высокомерного Лористона люто возненавидел.
А потом началась война. В канун её французское посольство в Петербурге закрылось, а Лористон и Клеман поступили на военную службу соответственно в чине бригадного генерала и полковника. Результаты разведывательной деятельности бюро Биньона Наполеон признал неудовлетворительными, отправив Биньона комиссаром в Вильно и разочаровавшись в оперативной разведке. Её функции он рекомендовал корпусным начальникам осуществлять своими силами. Казалось всё?
Нет, не всё. Примерно через месяц после начала войны Наполеон вызвал Клемана к себе.
– Клеман, разведка и контрразведка – это как две закадычные подруги: одна не может без другой, – начал он при встрече без всяких пояснительных слов. – Я знаю, на что вы способны как разведчик. Теперь настало время стать контрразведчиком.
Далее император обрисовал суть дела. Он считает, что поражение под Клястицами во многом связано с тем, что русские знали планы Удино.
– Вопрос, Клеман, один: случайно это или результат работы агентуры русских, – глядя в упор произнёс Бонапарт. – То, что они оставили в западных губерниях свою агентуру, это факт. А раз так, поезжайте в Полоцк вместе с Сен-Сиром. И я бы очень не хотел, чтобы повторилось то, что привело к поражению в Клястицах. Всё, желаю удачи!
За эти несколько минут аудиенции Клеман не произнёс ни единого слова – только слушал.
…Карета мерно покачивалась на дорожных ухабах. Клеман чувствовал себя уставшим, даже несмотря на то, что рад был получить от Юзефа перехваченное донесение русских. Хотел вздремнуть, но не вышло: думы, думы… Нападения он не опасался. На нём был штатский костюм, а на таких русские разбойники не нападают. Да и по-русски он говорил хорошо, мог всегда выдать себя за неуспевшего сбежать от французов русского чиновника.
Задача, поставленная ему императором, оказалась не из лёгких. Первоначально он готов был поверить, что упреждающий удар русских под Клястицами был результатом их тактической разведки и допроса пленных. Но сейчас, после перехвата донесения, после того как Юзеф сообщил о загадочном агенте в форме французского офицера и о другом, прихрамывающем, в штатском, понял, что у русских в Полоцке серьёзная агентура, разоблачить которую для него, барона Огюста Анри Клемана, дело чести.
…Размышляя, вспоминая, строя планы, Клеман не заметил, как карета въехала в Полоцк.
На Чезаре Конти было больно смотреть. Подперев пухлой рукой щёку, как будто кто-то хотел её отнять, он ходил взад-вперёд по своей комнатухе и причитал:
– Я самый несчастный человек на свете. Я два дня ничего не ел. У меня болит зуб. Ну, зачем, зачем я поехал в эту дикую страну! Что я тут забыл?
«Открой сейф, который стоит в подвале, и ты узнаешь, что здесь забыл», – хотелось пошутить Донадони-Ярцеву, но он лишь заметил:
– Наша армия под предводительством доблестного маршала Сен-Сира одержала победу, а вы, мой дорогой Чезаре, впадаете в уныние. Выше голову! Воин Великой армии должен стойко переносить все невзгоды.
– Что мне победа, если я голодный! – почти заорал интендант корпуса и вдруг медленной, но грозной походкой, глядя исподлобья, направился к стоящему у дверей Донадони. – Я должен поесть! Слышите, я должен поесть!
Донадони-Ярцев подавил улыбку. Ему показалось: ещё немного и обезумевший от голода Конти набросится на него, как волк на овечку. «Да-а… – подумал он, – уж если главный интендант корпуса страдает от голода, плохи твои дела, Бонапарт».
Надо было что-то предпринимать. Доведённый до голодного отчаяния старый мошенник Конти мог придумать причину и сбежать. Например, в соседнее герцогство Варшавское, где от голода он так бы не страдал. Ярцев понимал, что это плохой вариант. Конти служил своего рода хорошим прикрытием для него. Шёл второй месяц пребывания Ярцева в Полоцке, но никто ни разу не поинтересовался, чем он занят и в каком полку воевал во время недавних сражений. А так всё просто: служит под командой интенданта Конти – и всё.
И Ярцев пошёл на рискованный шаг, хотя по инструкции Мещерина не имел права никому говорить, где проживает. Доктор Витковский не в счёт: именно он устраивал Ярцева квартировать в дом купца Ухова.
– Милый Чезаре, а не отобедать ли вам у меня? – как ни в чём не бывало спросил Ярцев.
От неожиданного предложения Конти замер, склонил слегка голову вправо и отмахнулся рукой, что означало: «Нет, не может быть. Бросьте вы…»
– Парижских деликатесов я не обещаю, а вот кашей накормлю, – повторил приглашение Ярцев.
Русская каша в понятии итальянца Конти была чем-то похожа на мелко измельчённые макароны. Но это не имело никакого значения. Он, голодный, был согласен на любую пищу.
– Итак, Чезаре, жду вас у себя через два часа. – Ярцев назвал номер дома.
– Как через два? Я же умру от голода! – взмолился Конти.
Ярцев достал свои карманные часы:
– Ну, хорошо, через час. Придёте?
Последнее можно было и не говорить. Слова благодарности и готовности прийти интендант корпуса выразил искренне, что можно было не сомневаться: ради того, чтобы поесть, Чезаре Конти может не только прийти, но и приползти.
Надо отдать должное купцу Ухову. Смотрителю своего дома и хозяйства Еремею он оставил неплохой запас круп, сухарей и солёностей; в сарае лежали заготовленные дрова. А если учесть, что в августе на огороде поспели огурцы и помидоры, Еремей со своим постояльцем капитаном Донадони больших проблем по части питания не испытывали. При этом Донадони-Ярцев удивлялся, почему французские фуражиры рыщут по деревням. В самом Полоцке можно было неплохо поживиться. Правда, на один раз, поскольку первый же отряд французских фуражиров забрал бы всё, не оставив последующему ничего.
Конти уплетал кашу, как говорят в народе, «за обе щёки». Ярцев смотрел на него и тихо посмеивался, а Еремей, не видевший в своей жизни более голодных людей, качал головой и крестился. Ярцеву стоило больших трудов убедить Еремея второй раз за день сварить кашу. Тот, хоть и был в пьяном состоянии намного чаще, чем в трезвом, но строго соблюдал дневную норму расхода круп. Два внеочередных наполеондора, выданные ему Ярцевым, сделали своё дело. Еремей быстро разжёг печь, приготовил в горшке кашу и, вскипятив воду, заварил в небольшом чайнике траву, издававшую приятный запах, – чем не чай.
В это время в дверь ворот постучали. Стук был условный – стучал Гнат. Ярцев дал знак Еремею, что сам выйдет к воротам.
Гнат был взволнован:
– Хозяин вернулся.
– Что, вылечился?
– Не знаю, но вернулся. Ходит злой, орёт на всех.
Ярцев понимал, что надолго упрятать градоначальника в больницу Витковскому не удастся. Что ж, придётся мириться с его возвращением.
– А что французы? – спросил он.
– У них был военный совет. Насколько я разобрал, обсуждали размещение войск вблизи города. Что-то о мостах говорили…
– И ты недослушал? – Ярцев схватил Гната за грудки.
– Дослушаешь тут, – стал оправдываться Гнат. – Я французский и так плохо разбираю, только приложил ухо, как во дворе появился хозяин. И сразу ко мне в конюшню. Что мне оставалось делать… слезать – и во двор.
Ярцев тяжело вздохнул, задумался. Потом спросил:
– Давненько я не получал от тебя известий. Как часты у Сен-Сира военные советы?
– Этот первый, – недоумённо пожал плечами Гнат.
– Как первый? Первый военный совет за месяц?
– Первый… Бог свидетель! – перекрестился Гнат. – Я и сам удивляюсь. Удино проводил их регулярно, через два дня на третий, а накануне сражений вообще каждый день. А этот… обосновался в монастыре иезуитов и сидит не тужит. Только вчера вот собрал совет.
– В монастыре иезуитов? Но зачем?
– Ну, уж мне это знать не дозволено, – покачал головой Гнат. – Хотя…
– Что, хотя?
– В народе сказывают, в подвалах монастыря большие запасы продовольствия и вина.
Услышанное заинтересовало Ярцева. Отпустив Гната, приказав ему по возможности продолжать наблюдение, но быть осторожным, он вернулся в дом.
Чудодейственное влияние еды сказалось быстро. Откушав русской каши, Чезаре Конти переменился в лице, повеселел и принялся жестами разговаривать с Еремеем. Еремей кивал и тоже был весел, хоть по-итальянски ничего не понимал. А Конти вдруг приятно обнаружил, что у него перестал болеть зуб.
…На следующий день, когда Конти явился в дом Еремея за очередной порцией пищи, он был уже в хорошем настроении. С интересом осмотрев жилище купца Ухова, он изрёк:
– И в этой, как говорят русские, халупе купец прятал свои сокровища? – Конти вздохнул и покачал головой.
– Всё так, дорогой Чезаре, – заверил его Донадони-Ярцев. – А сколько вокруг таких вот халуп: в городках, в деревнях, в местечках у богатых жидов. Мы же с вами теряем понапрасну время.
– Вы правы, вы правы, – согласился интендант корпуса. – Я добьюсь надёжной охраны, и мы с вами поедем по этим злачным местам. И кое-что найдём!
– Прошу прощения, мой полковник, но я бы посоветовал первым делом наведаться в монастырь иезуитов, где облюбовал себе жилище наш славный маршал Сен-Сир. Монастырь в городской черте, и охраны нам не надо.
– Позвольте, зачем нам монастырь? – пожал плечами Конти.
– Я слышал от многих, что там собраны какие-то ценности, поэтому присутствие командующего оберегает их от посторонних глаз.
– Ценности? – Глаза Конти загорелись. – Если так, то почему же я, интендант корпуса, об этом не знаю?
– Вот и я так думаю: почему? Это надо исправлять.
– Конечно, конечно, сейчас же выезжаем, – засуетился Конти и тут же опомнился: – Вот только сначала я отведаю каши.
Лоран де Гувион Сен-Сир не имел дворянских кровей. Его отец был кожевником, мать – прачкой. Это уже после правления Наполеона, став в 1817 году военным министром, Сен-Сир получит титул пэра Франции. Но сейчас, осенью 1812-го, он был доволен и тем, что за победу в сражении под Полоцком император наконец-то его возвёл в сан маршала. За