А с Еремеем всё оказалось просто. Утром после возвращения с прогулки по реке, он несколько поотстал от Ярцева, привязывая лодку к месту стоянки. А когда появился перед домом, то услышал чужую речь и увидел сквозь щель незакрытых ворот, как арестовывают его квартиранта. И Еремей понял, что следующим арестантом будет он. Бросив вёсла и сумку с уловом, Еремей бросился бежать. Где он пропадал до глубокой ночи и где умудрился напиться – одному Богу известно.
Покачиваясь, Еремей остановился посередине двора и огляделся. Пьян он был изрядно, однако солдата, стоящего у ворот, разглядел. Обычно дома после двух-трёх стопок Еремей мирно заваливался спать. Но в эту ночь доза выпитого была заметно больше, и хранитель дома купца Ухова из тихого пьяницы превратился в буяна и дебошира.
– Ты что делаешь в моём дворе, свинья французская! – заорал он и угрожающе двинулся на солдата. Тот растерялся. Приказ ему был: оставаться незамеченным при появлении во дворе кого бы то ни было, но обратно никого не выпускать. И пока он собирался с мыслями, Еремей выхватил у него ружьё. Второму солдату пришлось выйти из темноты и броситься на помощь. Но Еремею алкоголь добавил храбрости. Взмахнув отнятым ружьём, Еремей вонзил штык солдату в бедро. Тот заорал благим матом, и на крыльцо дома тотчас же выбежали Клеман и Поль.
Видя, что виновник шума не Донадони-Ярцев, которого он так ждал, Клеман пришёл в ярость:
– Взять его! – скомандовал он, указывая на Еремея.
Но Еремей, сам в прошлом солдат, сдаваться не собирался. Раздухарившись не на шутку, он продолжал орать и махать ружьём со штыком.
Выполнить команду Клемана было некому: один солдат валялся на земле, корчась от боли; второй, лишённый оружия, не знал, как быть. Выручил Поль. Резко метнувшись к Еремею, он засадил ему прямым в челюсть, да так, что ружьё отлетело в одну сторону, а Еремей в другую. Боксёрских навыков Поль не утратил.
В темноте во дворе разбираться было сложно. Клеман сделал знак всем зайти в дом. Солдат поднял и подхватил за плечи раненого товарища. Поль потащил за шиворот ничего уже не соображавшего Еремея.
Крутов почувствовал, как бьётся сердце. И он решился. Подойдя к поленнице, сняв несколько чурок сверху, он стал прощупывать пространство между стенкой сарая и дровами. Ага… вот! Он вытащил сначала пустую банку из-под краски, а затем что-то, находившееся в ней и завёрнутое в платок. Развернул – табакерка!
…В тот момент, когда он перелезал через изгородь, во дворе раздались голоса. Но это его уже не волновало. А через несколько минут Алексей Крутов отвязывал своего коня, спрятанного в чаще леса. Дальше – в путь! Как проникнуть в город и выбраться из него, минуя сторожевые посты французов, Ярцев ему подробно объяснил.
Он шёл, шёл, с трудом пробиваясь сквозь лесную чащу. Ранен он не был, но силы были на исходе. Утром с первыми лучами солнца они с Алексеем Крутовым двинулись в путь к своим. Гнали по дороге, как могли, и поначалу всё шло гладко, пока они не нарвались на жандармский патруль. Патруль состоял из пяти всадников с офицером и предназначался для отлова дезертиров – в первую очередь иностранных солдат Великой армии, – а также бродяг, беглых арестантов и прочих уголовников. Ярцеву и Крутова сделали знак остановиться.
Жандармов Ярцев узнал по жилетам и штанам из жёлтой кожи и синим воротникам с красным кантом. Вчера, когда его конвоировали по территории Нижнего замка, он имел возможность увидеть группу жандармов, отдыхавших после патрулирования. Они разместились кружком, а в центре сидели со связанными руками двое солдат в грязных мундирах и без головных уборов, – очевидно, пойманные дезертиры.
Времени на раздумье не было. Представляться капитаном Донадони, находясь в гражданской одежде и не имя при себе офицерской книжки, было бессмысленно – чем не дезертир? И Ярцев в разговоре с офицером объяснил, что они служат лекарями в больнице и следуют в Витебск.
– Оружие при вас есть? – спросил начальник патруля и как-то подозрительно посмотрел на Ярцева.
– Как тут без оружия, кругом разбойники, – спокойно ответил Ярцев.
На лице офицера мелькнуло злорадство:
– Так, значит, лекарь? А не тебя ли вчера конвоировали в Нижнем замке? Сбежал?!
Сколько секунд было в его распоряжении? Четыре? Три? А может, всего две? Но их Ярцеву хватило, чтобы дать условный сигнал Крутову, означавший: прорыв! Хватило и на то, чтобы выхватить спрятанный под сюртуком пистолет и выстрелить в офицера. Оставшись без командира, остальные жандармы поначалу растерялись и принялись беспорядочно палить из ружей по удаляющимся всадникам. Но вскоре один из них принял команду на себя. В результате четверо бросились в погоню, оставив пятого с раненым офицером.
Кони у французов были лучше. И вскоре Ярцев с Крутовым почувствовали, что их настигают.
– Скачите, Пал Петрович! – закричал Крутов. – Я их задержу.
Ярцев гнал, не оглядываясь, но выстрелы слышал чётко. Один, второй… ещё один… ещё… Потом выстрелы смолкли. А через несколько минут он почувствовал, что лошадь хромает, видимо, пуля задела её. Вскоре она пала.
Ярцев прислушался: за ним никто не гнался и, к великому сожалению, Крутов тоже. Трагизм положения заключался не только в том, что остаток пути ему предстояло идти пешим. Хуже другое: основная часть русских войск, включая штаб корпуса, передислоцировалась с того места, с которого три месяца назад он и трое казаков отправлялись в тыл к французам.
Уже стоял октябрь. Было холодно. Тропа петляла, временами исчезая в лесной чаще. Днём он ориентировался по солнцу и шагал вперёд, делая лишь небольшие остановки, чтобы собрать и пожевать созревшие ягоды шиповника или напиться из ручья. Картуз он потерял, сюртук ободрался. Но он всё шёл и шёл, понимая, что не дойти до своих и не представить хранящиеся у него сведения не имеет права.
Бивак 6-й артиллерийской бригады Финляндского корпуса генерала Штенгеля, пришедшего на помощь корпусу Витгенштейна, располагался вдоль небольшой речки с чистой водой, скорее ручья, через который в ряде мест можно было перепрыгнуть с берега на берег. К ночи дневной гул, состоящий из звона оружия, мычания волов, ржания коней и говора солдат заметно поутих. Но окрестности продолжали дымиться от бивачных костров.
Огонь костров высвечивал силуэты пушек, смягчал холодную ночь. Небо то покрывалось облаками, то очищалось. Но дождя не было. Офицеры бригады, поужинав из полевой кухни, расположились в своих шалашах, которые заблаговременно соорудили солдаты. Не всем после Финляндии, где они проживали на квартирах, нравилось ночевать в шалашах у костра. Но что поделать: война есть война. А отдых, какой ни есть, необходим. Через несколько часов трубный звук известит подъём, будут разводы по караулам; снова задымятся полевые кухни и начнётся привычная для солдат и офицеров походная деятельность.
Спали не все. Командир бригады полковник Гогнидзе и несколько офицеров сидели вокруг большого костра, подбрасывали сучья и вспоминали былое. Когда к костру подошёл дежурный, Гогнидзе поднял голову и строго глянул на него: что случилось?
– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, нами задержан человек в гражданском.
– Кто таков?
– Говорит наш, по званию капитан.
– Капитан и в гражданском?
– Так точно.
– Оружие при нем было?
– Был пистолет, забрали.
С минуту Гогнидзе раздумывал, потом сказал:
– А веди-ка ты его, братец, сюда, к костру. Посмотрим, что за птица.
Ещё издали, в отблеске костра, было видно, что человек, идущий под конвоем дежурного и двух солдат, шагает из последних сил. Гогнидзе окинул их взглядом, по мере приближения стал всё пристальней всматриваться в облик задержанного. А когда они подошли совсем близко к костру, невольно поднялся:
– Не может быть… Ярцев? Точно, Ярцев, что б мне пропасть!
– Я, ваша светлость. – Ярцев устало улыбался, но было видно, что он едва держится на ногах.
Командир бригады отпустил патрульных и с интересом осмотрел задержанного:
– Что за маскарад? Командир пионерной роты и в таком рванье?
В это время к костру подошли ещё несколько офицеров бригады.
– Ба! Явление второе: те же и граф Ярцев! – воскликнул барон Граббе и обнял Ярцева. – Где же вы, Пал Петрович, пропадали эти два года? Воевали?
– Воевал.
– И где же, позвольте поинтересоваться?
– На той стороне.
– Ничего не понимаю. – Арнольд Граббе пожал плечами и раскурил трубку. – Загадками говорите, граф.
У Ярцева не было желания пояснять свои слова. Он лишь тихо произнёс:
– Я рад вас видеть, барон. И всех вас, господа.
Но Граббе не унимался:
– Вы что, граф, в самом деле с той стороны?
– С той.
– Говорят, там паночки очень даже симпатичные, не то, что финские крестьянки?
В их разговор вмешался Гогнидзе:
– Сознайтесь, что с одной из них закрутили роман?
Ярцев удивился, если бы барон Граббе и князь Гогнидзе спросили что-нибудь иное. На вопрос товарищей по оружию он не ответил, но, видя вокруг знакомые лица, почувствовал, что приходит в себя.
– Господа, поверьте, эти два года мне очень вас недоставало. Может быть, когда-нибудь после войны я расскажу вам, чем занимался эти годы. Но сейчас мне нужен полковник Мещерин из штаба корпуса. Срочно…
В это время к костру быстрым шагом спешил ещё один офицер.
– Пал Петрович, милочка моя, как я рад! – ротмистр Петушков шёл, раскинув руки в стороны, намереваясь, как и Граббе, заключить Ярцева в объятия.
Ярцев устало усмехнулся: неужели опять карточные долги? И словно угадав его мысли, Арнольд Граббе тихо произнёс:
– Берегите бумажник, граф.
Командир бригады словно опомнился.
– Да полно вам, господа, – строгий его голос охладил пыл офицеров от неожиданной встречи. – Чего пристали к человеку, он еле на ногах держится. А ну усадить его, накормить, налить чарку.
На востоке уже светало. Лёгкий ветерок сносил с берёз и осин сухую листву. У изголодавшегося Ярцева не было сил отказаться. Выпив, отведав кашицы с мясом, он почувствовал себя значительно лучше: