– А еще точнее?
– Пожалуйста, раз на то пошло, – Алферов снова вздохнул, как человек, которого обстоятельства и глупость окружающих вынуждают делать неприятные вещи. – Отец старшего лейтенанта Гайдука в 1937 году арестован и осужден в городе Харькове как враг народа, участвовавший в шпионской организации, проведшей ряд диверсий на Харьковском тракторном заводе и готовивший покушение на товарища Сталина. Признание его, написанное собственноручно, имеется. И тот факт, что студент Харьковского университета Павел Гайдук от отца публично отрекся, еще ни о чем не говорит. Допустим, он хотел, чтобы не выгнали. Ну, неважно… Дети врагов народа незаслуженно прощены партией и лично товарищем Сталиным. А ведь каждый из них, я уверен, только и ждет возможности отомстить советской власти.
Объяснение незаметно даже для Сотника превратилось в речь, которую оперуполномоченный особого отдела произносил гордо, понимая – возразить ему никто не сможет. Даже этот капитан – пускай даже его глаза с каждым словом сужаются, а губы стискиваются в тонкую нехорошую линию.
– Ну? – выдавил из себя Михаил.
– Не стоит изображать непонятливого, капитан. В разведке таких не держат, – особист снова ухмыльнулся. – Я не знаю, как человек с такой биографией попал в разведку полка. Пускай он даже отлично воевал и получал награды с благодарностями. Но факт остается фактом: вчера утром противник неожиданно перешел в контратаку, командование фронтом потребовало «языка», за линию фронта отправили группу во главе с Гайдуком… Пока все верно, капитан?
– Я сам лично отправлял группу, – Михаил сглотнул тяжелый ком, зная, чем закончит особист, – собственно, он и не думал услышать что-то другое.
– Значит, вы не снимаете с себя ответственности за случившееся, – довольный победой своей логики над чужими эмоциями, Алферов кивнул, перейдя при этом на «вы», – ведь теперь выяснение отношений плавно перешло в официальное объяснение: – По крайней мере честно.
– И что же, по-вашему, случилось? – принял его правила Сотник.
– Вернулся один Гайдук. С мертвым «языком». Его пояснения, что якобы не заметил, когда именно пленного немецкого офицера подстрелили, не лезут ни в какие ворота. В такой важный для фронта момент вернуться с той стороны без товарищей и с мертвым фашистом на прицепе, да еще пытаться что-то объяснять… Тем более, что это не первый случай, когда именно старший лейтенант Гайдук приносит с задания труп…
Алферов мог бы говорить еще долго. Только Сотник не собирался больше слушать. Он вдруг поймал себя на мысли, что слишком долго терпит бред этого сытого особиста, который не прикидывается, ни с кем не сводит одному ему понятные счеты: на полном серьезе он искренне верит в то, что Павел Гайдук, сын репрессированного харьковского инженера, сам является врагом народа. И что застреленный при переходе линии фронта захваченный немецкий офицер – спланированная Гайдуком диверсия. И даже гибель ребят из его группы на его, сына врага народа, совести. Его месть Красной армии и советской власти.
Оперуполномоченный особого отдела полка старший лейтенант Алферов искренне верил в возможность подобных заговоров. Он с горячим сердцем искал и находил врагов. Он пытался навести во вверенном ему полку порядок. Его так учили, он оказался среди лучших учеников.
Но Михаил Сотник, которого Пашка Гайдук однажды волок на себе через линию фронта под обстрелом, в лютый мороз, еще со школы терпеть не мог первых учеников. Дворовые пацаны в его родном Сталино ненавидели вечно правых выскочек, которые жаловались на поселковую шпану родителям, а те – участковому. Который сам вышел из таких вот поселковых, прошел Гражданскую и которому проще было договориться с сыновьями своих однополчан-работяг, чем с сыночками начальства.
Потому, устав слушать, раз и навсегда отбросив глупые мысли о последствиях того, что он как командир должен сделать, капитан Сотник коротко замахнулся и, как в кровавой уличной драке, послал правый кулак прямо в лицо старшего лейтенанта Алферова. В последнюю долю секунды направив сокрушительный удар не в челюсть, как собирался, а в скулу.
Особист оказался на удивление устойчивым. Видимо, в самом деле прошел не курсы, а более серьезную подготовку: угадав направление удара, смог уклониться – кулак Сотника лишь мазнул по скуле, перешел в контратаку, безуспешно пытаясь сбить разведчика с ног борцовским приемом. А когда Михаил ушел от него и собрался нанести новый удар, отскочил назад, к блиндажу, в движении вырывая пистолет из кобуры.
– Стоять! – заорал он. – Бросай оружие! Стрелять буду! Цыбенко!
Конопатый часовой, поняв приказ, тут же встал рядом с особистом, и теперь ствол его автомата смотрел в грудь Сотнику недвусмысленно. Однако подчиняться приказу Алферова разведчик не собирался. Чем бы ему это не грозило, он решил стрелять в заигравшегося в шпионов особиста. Рука уже расстегивала кобуру…
– Отставить! Прекратить!
Противники синхронно повернулись на крик. К ним, тоже вынимая на ходу оружие, спешил незнамо как оказавшийся тут политрук – начальник политотдела полка. Вокруг стояли, ошарашенные невиданным и неожиданным доселе столкновением, два десятка солдат и сержантов. Чтобы подбежать к месту происшествия, политруку пришлось растолкать их. Словно вспомнив что-то, он резко повернулся к зрителям, гаркнул во всю силу легких: «Р-разойдись!» – а потом – уже к противникам:
– Что здесь происходит? – не дождавшись мгновенного ответа, повторил, даже притопнув ногой: – Товарищи офицеры, что здесь происходит, я спрашиваю! Капитан Сотник!
– Беседуем, – процедил Михаил сквозь зубы.
– Нападение на офицера НКВД, – Алферов тяжело дышал. – У меня свидетели есть, товарищ начальник политотдела… товарищ майор…
– Так точно! – подтвердил конопатый Цыбенко, не думая опускать автомат.
– Убрать! – гаркнул майор, и когда часовой повесил автомат на плечо, повернулся всем корпусом к Сотнику, проговорил, не глядя на особиста: – Товарищ старший лейтенант, через полчаса ваша докладная – в штабе комполка.
– Есть! – Алферов, как мог, щелкнул каблуками начищенных сапог.
– Капитан Сотник…, – майор смерил Михаила пронзительным взглядом. – Капитан Сотник, сдайте оружие. Вы арестованы.
Завидев приближающуюся телегу, унтер-офицер Баум оживился.
До мобилизации в фельджандармерию Дитер Баум десять лет служил в гражданской полиции. Их городок в Средней Франконии был очень маленький, все знали всех, и поначалу Дитеру пришлось несладко: отчим, школьный учитель, не желал терпеть в своем доме жандарма. Но парень понимал, что мать – на его стороне: отец Дитера, ее первый муж, вернулся с войны постаревший, усталый, злой, какой-то серый, все время кашлял, потом начал харкать кровью, наконец, однажды выплюнул вместе с мокротами кусок собственного легкого. В том, что с ним это происходит, отец обвинял тех, кто предал Германию, подписав позорную капитуляцию. И повторял, как заклинание: немцам нужен мир и порядок, но если порядок и мир невозможны, миром стоит пожертвовать.
Отец даже не умер – сгорел от рака легких через год после своего возвращения. Потом Дитер услышал, как мать перешептывалась с соседкой: хорошо, дескать, что успел умереть сам, ведь когда совсем туго стало – с револьвером не расставался, привезенным с фронта, в глазах его, мол, женщина прочитывала желание взять да и покончить со всем одним махом, а каково бы ей было после, вдове самоубийцы…
Судя по тому, как быстро появился в их доме учитель, мать приняла скорую смерть мужа, как избавление, посланное свыше. Фронтовик много пил с такими же, как сам, потерявшими себя в окопах, а значит, постоянного заработка у него не было. К тому же, решил после раздумий Дитер, мать вообще вряд ли так уж сильно любила отца – девичье увлечение, проводы на войну, статус солдатской жены, имеющий по тем временам определенный вес: супруга патриота, воюющего с варварами.
Порядок, о котором покойный отец так истово твердил даже на смертном одре, у Дитера Баума ассоциировался преимущественно с полицейскими. Как же: они ведь следят за порядком! Потому, когда разговоры отчима на непонятную ему тему либеральных свобод надоели совсем, юноша отправился в полицейский участок, и уже через неделю щеголял по улицам в новенькой жандармской форме. Позже за отличную службу ретивого жандарма перевели с повышением в Кобург, там он скоро женился на пухлой и не слишком разговорчивой дочери колбасника, которого вполне устраивал зять в полицейской форме. Баум даже подумывал аттестоваться на офицерский чин, чтобы продвигаться по служебной лестнице выше, и, чем черт не шутит – может, когда-то занять пост начальника жандармского управления. Но как только Германия вступила в войну, он был мобилизован, чему на первых порах несказанно обрадовался: ведь когда воевал его отец, немцы позволили себя разбить.
Сейчас благодаря фюреру нация сильна. И у него, Дитера Баума, есть возможность сквитаться.
За все ж время, пока война шла, унтеру Бауму так и не пришлось побывать на передовой. Сначала, когда армии вермахта покорялись европейские столицы, он отчаянно переживал, даже считая себя в глубине души неполноценным: он, сын ветерана Первой мировой, должен идти в первых рядах победителей во Второй мировой войне. Однако со временем, особенно когда немецкая армия перешла советскую границу (солдаты, нижние чины и младшие офицеры чаще говорили «русскую», а всю занятую территорию называли «Россия», так понятнее и проще), он значительно поубавил пыл. Фронт здесь, казалось, был везде.
Огромный опыт, имеющийся у большинства фельджандармов благодаря тому, что в мирное время они занимались охраной порядка, успешно использовался в тылу. Один офицер как-то высказался об их задаче коротко и предельно ясно: «О нас говорят, что воюем с мирным населением. Но те, кто так говорит, не знает: здесь, в России, мирного населения нет». Правота его слов подтвердилась через десять дней: офицера убили из засады, когда моторизованный взвод ехал через лес.