– Ладно, что ни делается… – чуть пьяно сказала она, поднимаясь, и торопливо поволокла Мэри из-за стола.
– Э… – повернулась Тыблоко на внезапное бульканье.
Пока мы смотрели, как Чернобурка затаскивает свою добычу в палатку, сапёр успел раскупорить вторую и налить себе доверху.
– Хватит, – властно прихлопнула ладонью директриса.
– Как скажете, – покладисто согласился тот и задвигал кадыком, вливая в себя сразу всё.
– Чёрт усатый, – недовольно ругнулась Тыблоко, – спать иди.
– А и то верно, – улыбнулся прапор, засунул в рот конфету и удалился во тьму, довольно что-то насвистывая.
Ночь окончательно сгустилась, и за границей света от костров встала густая стена непроглядности. Из неё вынырнула и помаячила у меня на виду Мелкая. Она поглядывала на меня с тревогой, я кивнул ей успокаивающе, отпуская.
– Хорошая девочка, – прокомментировала Тыблоко, внимательно что-то во мне выглядывая.
Я промолчал.
Потом от умывальников в сторону палаток прошли Кузя с Томой.
– Вздул? – Алексеич повёл подбородком в их сторону.
– Словесно… – лениво махнул я рукой.
В голове приятно шумело, от брёвен тянуло теплом.
– Да тут уже не только вздуть можно, – Тыблоко прервалась, чтобы свирепо хрустнуть солёным огурчиком, а потом многозначительно подвигала толстыми щеками.
– Это всегда успеется, – после короткого молчания миролюбиво сказал я.
Военрук усмехнулся как-то набок и зашуршал очередным фантиком.
Я сидел, торопливо соображая: «Фактически Лексеич приказал мне Кузю прикрыть, но Тыблоко в курсе…»
– Кто наказывать будет? – я вскинул глаза на директрису.
– О-о… – протянула она многозначительно и быстро переглянулась с Алексеичем. – А хороший вопрос, да? Хм… Теперь вот даже и не знаю.
Она сложила руки под подбородком и о чём-то задумалась, глядя на жар между брёвен. Щеки её устало обвисли, и я невольно позавидовал таланту Бидструпа[9].
– А ты сможешь? – вполголоса поинтересовался у меня Алексеич.
Тыблоко уставилась на меня с неожиданным интересом.
– О-хо-хо… – протянул я.
Пришёл мой черед щуриться на то, как подёргивают сединой рдеющие угли.
Нет, в какой-то мере я её трудности понимал: если директор берётся наказывать, то, стало быть, знает, за что… А хочет ли она это показывать? Ой, вряд ли… При этом, пока в школе Лапкина, ни о какой гласности наказания речи идти не может – а как можно наказать Кузю негласно?
– Думаю, что справедливое наказание от меня она примет… – протянул я.
– Уверен? – Алексеич придавил меня тяжёлым взглядом.
– Ну, в общем – да, – я почесал в затылке и добавил: – Только вот я даже близко пока не знаю, какое наказание будет и справедливым, и полезным для неё.
Тыблоко и Алексеич опять коротко переглянулись, и я невольно заподозрил, что что-то я в своей школе до сих пор недоразглядел.
Тут со стороны леса донёсся счастливый протяжный девичий визг. Судя по всему, Паштет наконец дорвался до Иркиных рёбер.
Тыблоко прикрыла лицо ладонями и обречённо помотала головой из стороны в сторону. Потом отняла руки и прищурилась в темноту.
– Кто там? – ткнула пальцем куда-то в бок.
Я ничего не разглядел, но Алексеич тут же подсказал:
– Армен.
– Армен, – громко позвала Тыблоко, – это ты?
– Я, Татьяна Анатольевна, – и правда раздался откуда-то издали голос Армена.
– Кузенкову позови, – голос директрисы налился тяжёлым металлом.
Наташа явилась минуты через три. Замерла рядом со столом и всем своим видом изобразила трепетную лань – то грациозное эфемерное создание, что питается лунным светом и пыльцой с нектаром, исключительно с возвышенными мыслями в голове, невинно прикованное к этой грешной земле дурацкими законами Ньютона.
Впрочем, Тыблоко было этим не пронять.
– Кузенкова, – громыхнула она почти ласковым баском, – твою мать… Доскакалась, коза?
Кузя поджала задрожавшую нижнюю губу и посмотрела на меня заблестевшим взором. Я мгновенно покрылся испариной, сообразив. Впрочем, Тыблоко тут же меня и спасла:
– Думала, Василий Алексеевич не догадается? Да он таких умных, как ты, снопами вязал…
Следующие десять минут директриса виртуозно выгрызала Кузе мозг, сходу выбив её из образа, а следом доведя и до искренних слез, умудрившись при этом ни разу не упомянуть, за что, собственно, производится эта выволочка. Я пребывал в восхищении.
– Так вот, – наконец, Тыблоко тяжело перевела дух и перешла к раздаче: – Главный виновный тут – Соколов. Да, и не смотри так на меня, Кузенкова! Командир за всё в ответе! И я его примерно накажу. А уж тебя, голубушка, будет он вздрючивать! И если мне не понравится, как он это делает, то его наказание удвоится. Всё, – она повелительно взмахнула рукой, – кыш отсюда.
Кузя торопливой рысцой исчезла во тьме.
– Рано, – пробормотал я.
– Что рано? – приподняла бровь директриса.
– Рано сказали. Ожидание наказания – само по себе наказание.
– Верно, – покивала она, – но завтра будет некогда и негде, а потом – поздно.
– Тоже верно, – согласился я.
– Ладно, – сказала Тыблоко, завершая разговор, – давай, Андрей. У меня таких коз – целое стадо. Ты уж хотя бы своих вытяни. Я вижу – ты можешь.
– Татьяна Анатольевна, – простонал я, – это и есть ваше наказание? Скажите, что вы пошутили про его удвоение.
– Как знать, – она таинственно улыбнулась и повторила: – Как знать…
Глава 2
Понедельник, 8 мая, раннее утро
Новгородская область, окрестности деревни Висючий Бор
Встали мы по-солдатски, в начале седьмого. Хотели вырваться пораньше, а то пока доедешь… Нашему лобастенькому «пазику» не везде по гладкому асфальту катить; частенько под колеса ляжет «японский шлях» – то яма, то канава.
Посетив «мужские кустики», я закатал рукава. Молитвенно сложил ладони в «ковшик», поклоняясь Мойдодыру в ипостаси рукомойника, и стылая водичка обожгла лицо. Меня всего аж передернуло – как будто ядреного спиртяги хватил.
Припухшее алое солнце еще цеплялось краешком за исчерна-зеленый ельник, и знобкий туман, чуя безнаказанность, нахально лез под одежду, лапая разомлевшее тело. Поежившись, я застегнул верхнюю пуговку со штампованной звездой. Сегодня «джоггингом» не согреешься – времени в обрез.
Весь отряд дружно зевал и потягивался, сонно моргая на светило. У Томы на щеке оттиснулась складка – розовой чертой по нежной коже, бархатистой, как у дитёнка. А Пашкины волосы взъерошились косым подобием «ирокеза». Паштет долго приглаживал их, скрючив пальцы грабельками, пока не додумался смочить непослушные лохмы.
– Андрюша, смотри! – смешливо зашептала Мелкая, трогая меня за рукав. – Рыжий Вий!
Я натужно улыбнулся – мисс Ирвин семенила, держась за руку Чернобурки, и, похоже, не разлепляла глаз с самого вечера.
– Поднимите ей веки! Хи-хи…
Перехватив напряженный взгляд Кузи, я дернул плечом – мысли товарища Лапкиной не читаемы. Будет она вынюхивать смрадные следы, или не почует странность? Ох, мучало, мучало меня желание спалить «обезжиренные» доски к такой-то матери! Они бы здорово украсили вечерний костер… Нельзя.
Пропажа вонючих деревяшек сразу возбудит в «завуче» нехорошие подозрения.
«Отвлекать надо Чернобурку, отвлекать! – начала формироваться идея. – Забить ей голову шумом, не дать мыслям сцепиться в логические звенья…»
– Кружка кофию, – браво хмыкнул Алексеич, поглядывая на Мэри, – и в строй!
– Большая, такая, кружка… – мечтательно зажмурился Паштет. – Сгущенки туда ложки две… Нет, три! И с булочкой чтоб… С сырком… И с колбасо-ой!
Будто отвечая его хотеньям, разнесся трубный глас Тыблока:
– Завтрака-ать!
Первой на желанный зов откликнулась Фроська – пронеслась мимо вспугнутым зайцем, распустив брыли по ветру.
– Всю ночь не ел! – оживился Паштет, с шорохом потирая огрубевшие ладони, и дурашливо напел: – Вперед, стряпне навстречу, товарищи в еде-е!
– Есть, товарищ комиссар! – козырнул я, отвечая в обоих смыслах.
В голосе моем звучала изрядная фальшь, но простодушный Паштет не расслышал ее корявых ноток. Вытянув голову, он разочарованно отпустил:
– Ри-ис?.. – и тут же воспрял: – О, плов! Чур, мне двойную!
– Садитесь жрать, пожалуйста! – засмеялся Сёма, и подвинул доску на чурбаках, изображавшую скамью.
Ложки бодро зазвякали, врубаясь в кашу, обильно сдобренную «говядиной тушеной высшего сорта», а я, будучи на нервах, елозил, шлифовал задом скамейку, пока не углядел давешний тандем, ведомый Татьяной Анатольевной.
Рыжая русистка спотыкалась, внимая на диво говорливой директрисе, а та щебетала жирным контральто, задуривая голову Лапкиной. У меня даже глаза защипало, до того проникся.
– И что вы думаете? – Яблочкова тяжеловесно присела, держа мхатовскую паузу. – Он так и не приехал!
– Вот и верь после этого мужикам, – оскалилась Чернобурка улыбкой.
«Так… – мелькнуло в голове. – Тыблоко внимание поотвлекала, моя очередь».
– Светлана Витальевна, – заговорил я прочувствованно, как работница ЗАГСа на росписи, – а у нас сегодня праздник! Тамаре Афанасьевой шестнадцать исполнилось!
У Томочки ресницы запорхали, словно раздувая румянец, а Чернобурка даже обрадовалась моему вступлению – откровения директрисы ее утомили.
– Да-а? – с интересом затянула она, и воодушевленно взмахнула ложкой: – Так это надо отметить!
– Только не сейчас! – тревожно вскинулся Паштет. – Нам еще лагерь сворачивать, грузиться…
– К-хм… – деликатно кашлянул Василий Алексеевич. – А в десять… э-э… мероприятие.
– Да, – посерьезнела Чернобурка, – на такое опаздывать нельзя. Тогда… – она призадумалась. – Может, в Старой Руссе? Нам же все равно в столовую заезжать. Вот и устроим обед не простой, а торжественный!
– С тор-ртом! – плотоядно уркнул Сема.
– Торт я беру на себя, – Лапкина мягко шлепнула ладошкой по выскобленным доскам стола.