– Рыцари уже на стене, бьются с проклятыми язычниками, – опять разъяснил Генрих, – поспешим и мы туда, мой мальчик.
Через пару минут, пробежав по шаткому штурмовому трапу, мы оказались на крепостной стене, заваленной трупами, валяющимися в лужах крови, в основном – убитыми защитниками замка, легковооруженными воинами с деревянными щитами без кольчуг, порой и без шлемов. Помню, как изумился тому, насколько быстро крестоносцы одолели язычников и взяли приступом стену, все случилось исключительно быстро, в мгновение ока. А чему было удивляться? Ведь немцы были настоящими профи, это было их ремеслом. Тем временем рыцари штурмовали две башни, расположенные по соседству, во всю глотку славя Иисуса Христа, в ответ с башен раздавались рыданья и стоны эстов… Отовсюду доносились победные крики крестоносцев – предвестники победы, бой неотвратимо двигался к финальной развязке.
Хоть непосредственно возле нас и не было врага, но находиться на открытой стене все равно было опасно – стрелы и копья, будто рой фантастических насекомых наперегонки летали вокруг нас с омерзительным свистом, леденящим душу. На правой от нас башне уже взвился стяг меченосцев, а все ее защитники были либо перебиты рыцарями, либо сброшены вниз, но левая не сдавалась, продолжая отчаянно сопротивляться, – оттуда эсты стреляли из луков, метали копья и камни… И тут я увидел, как один из язычников – воин без шлема с косматыми рыжими волосами, без устали мечущий копья то в рыцарей, пытавшихся прорваться наверх, то в арбалетчиков, засевших на верхней площадке осадной башни и стрелявших по эстам, вдруг начал шарить глазами по сторонам в поисках очередной жертвы и внезапно уставился на меня, увидев как мы с Генрихом отираем крепостную стену… Ясное дело, моя черная сутана ему не понравилась… Увидев, как я перепугался, даже присел от страха, что было абсолютно бесполезно, рыжий осклабился в довольной улыбке, играючи перекинул с руки на руку копье и с силой метнул… Я был уверен – в меня… От ужаса я закрыл глаза, а открыв, увидел пронзенного насквозь Генриха – острие окровавленного копья вышло из его спины наружу… Генрих захрипел и начал оседать, выпустив из рук крест, который с легким стуком ударился о настил, я подхватил оседающее тело учителя… Все произошло молниеносно, можно сказать в доли секунды, что не укладывалось в голове, во что не хотелось верить… С башни раздался дьявольский хохот убийцы, скачущего в пароксизме восторга, с ненавистью взглянув в его сторону, я увидел, как пронизанный сразу тремя болтами, снайперски пущенными арбалетчиками, он кувырнулся через башенные зубья и прямиком загремел в преисподнюю.
На губах Генриха выступила кровавая пена, тело забилось в предсмертных конвульсиях… Я понял, что это – конец… Его голубые глаза умоляюще смотрели на меня, а губы едва шевелились, силясь что-то произнести… склонившись над его лицом, я прильнул ухом к окровавленным губам.
– Я знаю, кто ты есть на самом деле, Конрад, – послышался едва различимый хрипящий шепот, Генрих судорожно глотнул воздуха и с огромным усилием продолжил, – желаю тебе, мой мальчик, вернуться домой… целым и невредимым… да благословит тебя Господь, да ниспошлет он тебе свою благодать…
Больше он ничего не сказал, умолкнув навсегда. Я был потрясен. Генрих пожелал мне вернуться домой в мое время, чего я так жаждал все полтора года, находясь здесь… Как? Как он обо всем догадался?.. Этого мне уже никогда не узнать. Я закрыл ему глаза и долго, очень долго сидел подле него, обхватив руками голову бедного Генриха, качаясь из стороны в сторону, словно баюкая младенца. Заметив, что его левая рука крепко сжата в кулак, я бережно разжал холодеющие пальцы и увидел на его ладони… свою зажигалку.
Не знаю, сколько я просидел возле учителя, только бой давно переместился на кривые и узкие улочки городища, собственно, даже не бой, а форменное избиение жителей Монэ – разве крестоносцы способны были простить возмутительный факт упорного сопротивления?.. Никого не пощадили тевтоны – ни детей, ни женщин, ни стариков – всех убили, оставив в живых только одного эста, дали ему лошадь и велели скакать в замок Вальдэ, стоящий в центре Эзеля, самый большой на острове, чтобы рассказать во всех подробностях о произошедшем в замке Монэ.
Когда я спустился вниз, все небо было черным-черно от занявшихся кругом пожарищ – огнем и мечом крестоносцы прошлись по всему городищу, буквально стерев его с лица земли, оставив одно пепелище. Повсюду валялись трупы, алела кровь, снег от пожаров местами стаял, обнажив каменистую почву, кое-где превратился в кровавую кашу, отовсюду несло гарью и смертью… Хотелось поскорее выбраться из разоренного замка в открытое поле, вздохнуть полной грудью чистого воздуха и забыться хоть на какое-то время…
И тут я увидел бегущую молодую женщину с безумными глазами, растрепанную, перепачканную сажей и кровью, в блузке и в клочья разодранной юбке, в прорехах которой белели полные ноги, она держала за руки двух жалобно скуливших детишек, босых и полураздетых. Увидав мою рясу, она с ужасом замерла, но, поняв, что я безоружен и ничем не угрожаю, подхватила на руки малышей и бросилась бежать дальше, только и сверкнули в луче солнца серебряные браслеты на руках и инкрустированное янтарем ожерелье. Тут из-за угла осадной башни вывернул патруль крещеных балтов, этих средневековых «шуцманов», верных псов тевтонов, с обнаженными мечами и палицами, обагренными кровью. Топоча и гогоча – вот сейчас будет потеха, они быстро настигли своих жертв, глумясь повалили наземь, сорвали с женщины ожерелье и браслеты, да она и сама готова была все отдать, только бы детей оставили в живых… Напрасно молила о пощаде, валяясь в ногах перед карателями и проливая горючие слезы… Детей на глазах матери забили палицами, а ее изрубили мечами.
Я стоял поодаль, с ужасом наблюдая за кровавой расправой, не в силах помочь, не в силах отвести глаза, не в силах двинуться с места. Помимо воли воображение дорисовало их современный бандитский облик, и я представил вместо средневековых палачей полицаев из «шуцманшафта», одетых в штатское, с тяжелыми карабинами в руках, на левом рукаве которых белела повязка со свастикой в лавровом венке с девизом – Treu. Tapfer. Gehorsam. (Надеюсь, не ошибся в немецком написании – «Верный. Храбрый. Послушный».) Так вот, оказывается, откуда веревочка вьется – из глубины веков, им что язычников, что иудеев убивать – все едино!
Обратив в пепел замок Монэ, христианское войско поспешило к замку Вальдэ. Как я уже раньше упоминал, он был самым большим и самым укрепленным городом среди других эзельских городов. Если бы состоялась осада замка, то под его стенами, без сомнения, сложили бы головы многие воины христианского войска, не говоря уже про язычников, их истребили бы всех до единого. К счастью, этого не произошло. Услышав леденящий душу рассказ о страшном избиении соплеменников, который поведал гонец, посланный Альбертом из замка Монэ, а также увидев, сколь огромное и непобедимое войско немцев собралось у стен замка, ужас охватил сердца вальдийцев, и они смиренно сдались на милость победителя. Старейшины, одетые в праздничные одежды, вышли из замка с дарами и мирными речами, истово упрашивая епископа Альберта совершить таинство крещения и обещали вечно платить дань немцам. Тут все христианское войско охватило ликование, и крестоносцы в религиозном экстазе дружно запели хвалу Господу Богу.
Конечно же, рижский епископ дал вальдийцам мир, но, как водится, в подобных случаях, взамен потребовал заложников – сыновей самых знатных людей. И после того, как дети были отданы, епископ Альберт лично омыл в источнике святого крещения местного владыку, седого согбенного старца, а вслед за ним и других знатных вальдийцев, после чего их повели в город, дабы проповедовать Христа и низвергнуть Тарапиту и прочих языческих богов.
Да, это надо было видеть! Священники, не мешкая, освятили колодец, стоявший посреди замка, и наполнив студеной водой огромную бочку, начали крестить: сначала старейших и лучших из лучших, а за ними всех остальных – мужчин, женщин и детей… Все толкались и вопили, как ненормальные: «Окрести меня скорей! Окрести!» – всем не терпелось поскорее окреститься, ибо, помня беспощадный лозунг крестоносцев «Крещение или Смерть!» язычники боялись, что не успевших окреститься до захода солнца попросту убьют. Началась невообразимая давка, и богоугодное дело могло бы, пожалуй, закончиться значительными жертвами, но вовремя вмешалась епископская стража, которая оттеснила толпу и быстро навела порядок.
Надо учесть, что в то время замок был переполнен беженцами, здесь оказалось несколько тысяч людей, сбежавшихся сюда со всей округи, чтобы укрыться, поэтому крещение продо́лжилось и на второй, и на третий день – с утра до самого вечера священники неустанно крестили всех страждущих, уже валясь от усталости. А люди все шли и шли…
Вскоре к замку Вальдэ явились эзельские послы со всех концов острова, прося мира и добиваясь таинства крещения. Само собой, радости немцев не было предела. Вновь потребовали от прибывших малолетних заложников. А также велели, чтобы эзельцы немедленно вернули свободу всем пленным шведам, захваченным в ходе прошлогодних разбойничьих набегов. Безусловно, требования крестоносцев выполнились без проволочек. И пошли немецкие священники, охраняемые меченосцами, крестить языческий народ по городам и весям Эзеля. Основное крестоносное войско продолжало стоять у стен Вальдэ, как гарант повсеместного Святого Крещения на острове, и я тоже покуда оставался в его рядах, лелея надежду на скорое возвращение в Ригу.
10 февраля, в день поминовения христиан, павших при штурме замка Монэ, включая и Генриха, отслужили заупокойную мессу. На седьмой день после смерти, как принято у католиков, в отличие от православных, у которых поминки справляются, как известно, на девятый. По завершении службы меня вызвали к епископу Альберту. Шагая туда вместе с посыльным, я гадал, зачем это я понадобился самому епископу, просто терялся в догадках…