Спаянные на жизнь и смерть — страница 2 из 9

Мы последовали за ним. Небо было хмурое; собирался идти снег… Мы долго пробирались по лесу и наконец вступили на узкую горную тропинку. Миновали гору… И перед нами выросла другая, густо поросшая диким виноградником и старыми тёмнозелёными соснами. Лес шумел под порывами ветра. Над вершиной горы парил одинокий орёл. Никакой дороги здесь уже не было, и старик вёл нас напрямик. Мы едва поспевали за ним, с нас градом лил пот. Стараясь не отстать, мы выбивались из последних сил.

Но вот мы добрались до вершины горы и так и застыли на месте… Перед нами на ровной площадке был насыпан большой могильный холм. На камне красными иероглифами было выведено: «Здесь погребён корейский герой командир отряда Ким». И немного пониже: «От китайских граждан».

Сестра заплакала, а я спросил с сомнением:

— А может, это не отец?

— Здесь лежит твой отец, мальчик, — сказал старик, и слёзы выступили у него на глазах. — Он погиб в прошлом году, тринадцатого июля. Это был настоящий герой. В июле партизанский отряд окружили японцы. Чтобы прорвать вражеское кольцо, партизаны разделились на три группы. Командир Ким оказался отрезанным от них. Он спрятался вон за тот большой камень, — старик указал рукой вперёд, — и стал отстреливаться от японцев. Скольких он тут уложил, трудно и сосчитать. Потом его ранили, но он всё равно продолжал стрелять и продержался до ночи. К утру японцы убрались отсюда. На другой день я отправился в лес за дровами и в одной лощине наткнулся на Кима… Он был без сознания. Я унёс его из лощины и спрятал в одной из пещер. Туда я таскал ему еду и воду; привёл своего старого соседа, чтобы тот оберегал его покой. Да только обошла нас удача! Дни стояли жаркие, и рана у Кима загноилась. Сосед искал для него лекарственные травы, даже богу молился… Но ничего не помогало… На третий день ваш отец умер.

Выслушав рассказ старика, мы с сестрой горько зарыдали.

Ким Ен Гир остановился, чтобы перевести дыхание. Сестра его с трудом удерживала слёзы, губы у неё были закушены до крови. На лицах бойцов читалось глубокое волнение.

— Старик принялся нас успокаивать… Он вытащил из-под памятника свёрток в промасленной бумаге и сказал, что это оставил для нас отец. Я торопливо развернул свёрток и увидел записную книжку и клочок полотна от отцовской рубашки. На полотне было кровью написано по-корейски: «Борись, сынок! Борись вместе с китайским народом против захватчиков — до полной победы!»

Глава втораяНа память — пуля, залитая кровью

Однажды Ким Ен Гира ранило. Он лежал в госпитале, расположенном возле устья реки Серебряной. К тому времени город Фынчен был уже освобождён, и Кимы послали своей матери письмо. Оставив дом на попечение невестки, мать забрала с собой младшего сынишку, совсем ещё мальчика, и отправилась навестить свою дочь и раненого сына.

Дочери мать не застала: та дежурила в палате тяжело раненых. Увидев мать, Ким Ен Гир сел на постели, глаза его засветились радостью.

Прошло уже два года, как Ким и его сестра покинули родной дом. В чёрных волосах матери появились седые пряди; на её старой серой юбке прибавились новые заплаты.

Она присела на край постели и принялась расспрашивать сына о его скитаниях. Когда она услышала, как погиб её муж, глаза её остались сухими и только чуть покраснели…

— Вы правильно сделали, что вступили в Народно-освободительную армию! — твёрдо сказала она. — Смотрите же, честно выполняйте свой долг!

Она крепко пожала руку своему сыну.

Сердце его переполнилось горячей любовью к матери… Бедная, сколько горя, сколько невзгод пришлось ей вынести за свою жизнь!..

Рассказав сыну, как живёт его жена, мать вынула из-за пояса вышитый кисет с разноцветными шёлковыми кисточками по краям.

— Этот кисет велела передать тебе жена, — сказала она с улыбкой. — Береги его!

На кисете была надпись: «Герою, уничтожающему врагов». Ким Ен Гир весь так и просиял от радости.

Мать между тем открыла корзину, сплетённую из ивовых прутьев. Корзина была доверху наполнена пышными золотистыми пирожками.

— Бери, это твои любимые!

Ким, как ребёнок, обрадовался угощению.

— Товарищи! — обернулся он к соседям по палате. — Отведайте-ка наших корейских пирожков!

Раненые стали отказываться:

— Не нужно, оставьте их себе.

— Да что там «не нужно»! Кушайте!.. — И мать Кима, подозвав к себе младшего сына, велела ему положить возле каждого раненого по нескольку пирожков.

В палату вошли врач и Сяо Цзян, совершавшие обычный обход. Врач промыл Киму рану и наложил на неё лекарственную мазь. Сяо Цзян сделала перевязку.

— Послушай-ка, дочка, — тихо обратилась к ней мать Кима. — Как ты думаешь, не опасная у него рана?

Сяо Цзян поправила свои косички и улыбнулась:

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, мамаша! Ничего опасного нет!

— О нас здесь очень заботятся, мама, — сказал Ким. — Я уже почти совсем поправился.

Опираясь на плечо младшего брата, он вышел вместе с матерью во двор погреться на солнышке.

Река Серебряная с журчаньем сбегала с гор и исчезала за лесом… В горах среди густой зелени алели волчьи ягоды.

Мать с сыновьями присела на каменную скамью. Ким Ен Гир, улыбаясь, достал из кармана несколько листков — это были благодарности командования за проявленную в боях отвагу. Он протянул матери и два ордена. Мать бережно держала ордена на ладони, лицо её сияло радостью и гордостью.

— И двух лет не прошло, сынок, как ты в армии, а гляди-ка, успел уже отличиться!.. Наденешь свои ордена — и всюду тебе почёт и уважение!

— Знаешь, мама, — закурив сигарету, сказал Ким, — славой нашей мы обязаны Китайской коммунистической партии и председателю Мао. Если бы ты видела, как китайские товарищи помогали мне, как они меня воспитывали! Вот, к примеру, мой командир взвода Чжан Ин-ху. Запомни это имя, мама! Сколько я видел от него добра! Мне сейчас самому смешно вспоминать о том времени, когда я только что пришёл в часть. Объявили как-то тревогу… Товарищи мои быстро оделись, приладили свои ранцы. А я замешкался… Привык к крестьянской одежде: там ведь не смотришь, где зад, где перёд!.. Вот и надел брюки задом наперёд… Чжан Ин-ху — он был тогда командиром отделения — и другие бойцы помогли мне разобраться с одеждой, затянуть ранец, надеть обмотки, завязать шнурки на ботинках… Один я с этим век бы возился! Бегать быстро я тоже не умел. Когда я побежал, патронташ у меня отвязался и больно бил по спине. Одной рукой я сжимал винтовку, другой придерживал патронташ. Посмотрел бы кто на меня со стороны — умер бы со смеху!

Многому научили меня товарищи. И прицеливаться, и стрелять, и бросать гранаты, и драться врукопашную. Они не жалели для меня ни сил, ни времени… Командир отделения сам показал мне, как надо чистить винтовку. Он разобрал её на части и называл каждую из них: вот это спусковой крючок, а тут — боевая пружина. И я был старательным учеником, мама!

Как-то зимой выдались трудные, тяжёлые дни. Таких я за всю свою боевую жизнь не запомню! Обувь у нас износилась, мы разорвали свои рубашки, лоскутьями обвязали ноги. И, пройдя чуть не босыми больше сотни ли, с ходу выбили противника с одной высоты!

А есть нам в этот день было нечего…

На высоте стояли высокие голые деревья. На самых верхушках белыми шапками лежал снег. К ночи поднялся буран. А нам нужно было удержать позицию до подхода главных сил. И мы её удержали! Враг не смог отбить у нас высоту и отступил…

Ночь была холодная-холодная. Винтовку можно было держать, только закинув за спину или обняв руками. Дотронешься до неё ладонью — и рука примерзает к стволу. Горнист поднёс к губам трубу — так пришлось отдирать её вместе с мясом. Ноги у меня закоченели, и, чтобы согреть их, я расхаживал взад и вперёд. Пустой желудок тоже, казалось, замёрз. На глаза невольно навёртывались слёзы… А командир отделения ободрял нас:

— Враг не смог выбить нас с горы! — сказал он. — Теперь он думает, что мы все здесь перемёрзнем. Но мы — бойцы коммунистической армии и не испугаемся трудностей! Держитесь, товарищи!.. Старайтесь побольше двигаться и гоните, гоните от себя сон! Я уверен, задание будет выполнено и мы одержим победу над врагом.

Он отправил бойцов на посты, а меня задержал в укрытии и не велел никуда уходить.

— Вы, корейские товарищи, и без того делите вместе с нами все трудности фронтовой жизни… Нелегко вам приходится. О вас, как о новичке, я обязан заботиться больше, чем о других.

Протесты мои на него не действовали. Увидев, что я совсем замерзаю, он снял с себя шинель и заставил меня одеться.

— А ну-ка, устроим бег на месте… Может, согреемся.

Он взял меня за руку, и мы с ним немного попрыгали…

— Да, товарищ Ким, — задумчиво сказал Чжан Ин-ху. — Не отведав горького, не оценишь и сладкого… Китайцы и корейцы связаны одним горем, одним счастьем. И если революция победит в Китае, то и корейский народ наверняка добьётся победы.

Я вспомнил о завещании отца, написанном кровью, и горячо сказал:

— Я знаю: Китай и Корея — одна плоть, одна кровь… И поверьте, я перенесу любые невзгоды, любые трудности! Для нашей обшей победы я готов пожертвовать даже жизнью!

Шинель и прыжки согрели меня, но зато сильнее стал чувствоваться голод. Ноги ныли от усталости… Чжан Ин-ху заглянул мне в лицо. Ночь была тёмная, но при слабом свете звёзд я заметил, что шапка-ушанка у него покрылась слоем инея, а на ватнике наросла ледяная корка.

Командир с улыбкой спросил:

— Вы, верно, проголодались, товарищ Ким?..

Он достал из своей сумки кукурузную лепёшку. Она совсем промёрзла и была твёрдая, как сталь.

— Да разве её раскусишь? — воскликнул я.

Чжан Ин-ху молча расстегнул ватник и спрятал лепёшку у себя на груди. У него зуб на зуб не попадал от холода. Застегнувшись, он взял меня за руку, и мы снова принялись прыгать. Прыгали мы долго, пока не свалились от усталости. Чжан Ин-ху вытащил из-под ватника оттаявшую лепёшку и, отламывая от неё кусок за куском, заставил меня съесть её. Нет, ты только подумай, мама, они относились ко мне лучше, чем к родному! Помню, я не мог удержаться, и слёзы хлынули у меня из глаз, словно вода, прорвавшая плотину.