идкий несладкий чай. К своему я даже не притронулся.
Тиканье в ее виниловой розовой сумочке почти стихло, стало не таким назойливым. Но меня отвлекло нечто большое и темное в воде, далеко внизу под пирсом, возможно тень от облака. Казалось, оно плыло под водой, потом исчезло под пирсом, и на мгновение я почувствовал запах соленого мокрого дерева и услышал плеск вязких волн об опоры.
Последовал короткий приступ головокружения, и я вспомнил рождественскую елку на красно-зеленом ковре, напоминавшем мне хамелеонов, кружевную скатерть на кофейном столике с заостренными ножками, похожими на «плавники» старых американских машин, деревянную чашу с орехами и изюмом, бокал шерри, длинные голени приходящей няни в прозрачных темных колготках, влажно блестевших в свете газового камина. От них я не мог оторвать глаз даже тогда, хотя мне было года четыре. Я попробовал сделать из блестящих ног няни мост, под которым проезжали бы мои машинки, чтобы поближе придвинуться к ним лицом. Их бледную кожу покрывали веснушки. Вблизи они пахли ящиком комода с женским бельем, а материал, из которого были изготовлены колготки, казался множеством маленьких квадратиков, которые превращались в гладкую вторую кожу, стоило мне лишь снова отодвинуться. Сперва одно, потом другое. Как же по-разному можно все видеть! То одна кожа, то другая. От этого мне становилось даже неловко.
Сидя за столиком кафе, напротив меня, Луи улыбалась, а глаза у нее блестели от удовольствия. «Ты никогда не поумнеешь», – сказала она, и я понял, что ей хочется крепко мне врезать. От сквозняка, залетавшего под дверь с продуваемого ветром пирса, меня пробирала дрожь, а из-за вздувшихся вен мои стариковские руки выглядели синеватыми на пластиковой поверхности стола.
Накрутив легкий шарф вокруг головы, Луи дала понять, что собирается уходить. Когда она поднималась, на очки ей попал свет длинной флуоресцентной лампы – мерцающий огонь поверх колючего льда.
Ни возле кафе, ни на пирсе, ни на травяной площадке за набережной никого не было, и Луи со всей силы ударила мне по лицу кулаком. Ошеломленный, я прислонился к закрытому киоску с мороженым. Рот наполнился кровью.
Минут десять я тащился за ней дуясь, потом пошел рядом, и мы стали бродить взад-вперед по почти пустым улицам города, заглядывая в витрины магазинов. Купили несколько открыток к Рождеству и фунт картошки, которую позже сварили и съели с безвкусной рыбой и консервированной морковью. В магазине «Все за фунт» взяли коробочку шотландского песочного печенья. В одной благотворительной лавке Луи приобрела, не меряя, юбку в обтяжку и две атласных блузки. «Понятия не имею, когда снова смогу носить что-нибудь приличное».
Проходя мимо магазина электротоваров, я увидел на двух телеэкранах лицо девушки. В местных новостях тоже показывали симпатичную девушку в очках в черной оправе, которая больше недели назад так и не добралась до работы. Это была девушка из собачьей конуры.
– Так вот что тебе нравится? – прошипела сквозь зубы стоявшая рядом Луи. – Так вот что у тебя на уме?
Ускорив шаг и наклонив голову, она пошла впереди меня – и так до самой машины, в дороге тоже не проронила ни слова. Дома уселась смотреть какую-то телевикторину, которую я не видел с семидесятых. Ее не могло быть в программе, и она вряд ли хранилась у «АйТиВи» в записи, но Луи захотела ее посмотреть, поэтому шоу и появилось на экране.
Я понимал, что мой вид ей невыносим и она не хотела, чтобы я смотрел телевизор вместе с ней. Поэтому разделся, ушел и лег в корзину под кухонным столом. Попытался вспомнить, была ли у нас когда-нибудь собака, или это мои зубы оставили следы на резиновой косточке.
Час спустя, после того как я улегся, свернувшись клубком, из гостиной донесся крик Луи. Думаю, она взяла телефон и набрала номер, который помнила уже многие годы, если не десятилетия. «Мистер Прайс на месте? Что значит, я набрала неверный номер? Позовите его немедленно!» Бог знает, что подумали об этом звонке на том конце линии. Я просто лежал, не шевелясь и плотно зажмурившись, пока она не повесила трубку и не принялась рыдать.
На кухне, среди смутных запахов лимонного дезинфектанта, собачьей подстилки и газа из плиты, убаюкивающе раздавалось тиканье.
Луи собирала пазл из тысячи кусочков, тот, что с рисунком мельницы у пруда. Она разложила его на карточном столике, протянув под ним ноги. Я сидел перед ней, голый, и молчал. Пальцы ее ног находились всего в нескольких дюймах от моих колен, и я не смел придвинуться ближе. На ней были черный бюстгальтер, нейлоновая комбинация и очень тонкие колготки. Луи то и дело суетливо потирала ногой об ногу, ногти на пальцах были покрашены красным лаком. Она сняла бигуди, и ее серебристые волосы поблескивали в свете рождественской гирлянды. Для век она выбрала розовые тени, которые придавали ее холодным, стального цвета глазам победоносную привлекательность. Когда она пользовалась макияжем, то выглядела моложе. Тонкий золотой браслет обвивал хрупкое запястье, а часы на металлическом ремешке тихо тикали. Циферблат был до того мал, что я не мог разглядеть, который час. «Полночь уже минула», – подумал я.
Пока Луи собирала пазл, она заговорила со мной лишь раз, тихим твердым голосом.
– Если тронешь, тебе кранты.
Мои вялые руки снова упали на пол. Все тело ныло от долгого неподвижного сидения.
Она же по большей части оставалась спокойной и безучастной все то время, что ушло у нее на завершение головоломки, так что в памяти у меня почти ничего не осталось. Запоминаю я что-то, лишь когда она заводится, и забываю об этом, когда успокаивается. Когда она в ярости, моя память переполняется.
Луи начала пить шерри из высокого бокала и отпускать нелестные замечания по поводу наших отношений. Вроде таких: «Не знаю, о чем я тогда думала? А теперь влипла. Ха! Посмотрите на меня, ха! Какой уж тут „Ритц“! Одни обещания. С тем парнишкой-американцем мне было б куда лучше. С тем, с которым ты дружил…»
Заводясь все сильнее, она принялась расхаживать по гостиной взад-вперед. Такая высокая, худая, внутренние поверхности бедер с мягким шелестом соприкасались при ходьбе. Я чувствовал запах ее губной помады, духов и лака для волос, который обычно возбуждал меня, особенно когда ее настроение становилось вздорным и капризным. А уловив уксусный запах злобы, начал вспоминать… По-моему… это была посылка, которая прибыла в комнатушку, где я жил несколько лет назад. Да, раньше я уже вспоминал об этом, и по-моему не раз.
Толстый конверт был адресован какому-то врачу, однако спереди кто-то написал: «ПО ДАННОМУ АДРЕСУ ПОЛУЧАТЕЛЬ БОЛЬШЕ НЕ ПРОЖИВАЕТ», и ниже добавил мой адрес. Только письмо не было отправлено мне или кому-то конкретно, вместо этого над моим почтовым адресом было написано: «Вам», далее: «Мужчине» и «Ему». Не было никаких данных отправителя, поэтому я вскрыл пакет. А в нем оказались старые часы, женские наручные часики на тонком поцарапанном браслете, пахнувшие духами, и так сильно, что, когда я взял их в руку, мне сразу представились хрупкие белые запястья. В вате обнаружился рекламный листок-многотиражка, расписывавший прелести некой «литературной прогулки», проводимой организацией под названием «Движение».
Я отправился по адресу, но, наверное, лишь для того, чтобы вернуть часики отправителю. То была воскресная тематическая прогулка: нечто, связанное с тремя жуткими картинами в крохотной церквушке. Триптих представлял собой изображения старого уродливого комода. Существовала некая связь между ним и местным поэтом, сошедшим с ума. По-моему, так. Я был уверен, что после утомительного променада в общественном центре участников ждали напитки. Расспросил членов группы, пытаясь выяснить, чьи это часики. Все отвечали: «Спросите Луи. Похоже, у нее были такие». Или: «Поговорите с Луи. Это ее». И даже так: «Луи, она ищет. Определенно».
В конце концов я вычислил эту Луи и подошел к ней, поговорил, сделал ей комплимент за потрясающий макияж век. Выглядела она настороженной, но похвалу оценила с помощью кивка и натянутой улыбки, не коснувшейся ее глаз.
«Вы, – сказала она, – из того дома, где живут бомжи? Я видела, как туда заходил один парень, и сперва приняла вас за него». Затем взяла у меня часы и покорно вздохнула: «Ну да ладно», будто принимая приглашение. «По крайней мере, вы их вернули. Только, боюсь, это будет не то, о чем вы думаете». Помню, тогда я смутился.
В тот день я не мог удержаться, любовался красивыми руками Луи и представлял ее в одних лишь узких кожаных сапогах, которые были на ней во время прогулки. Поэтому обрадовался, что часы оказались связаны с этой женщиной. Думаю, от моих знаков внимания она чувствовала себя особенной, но при этом они также раздражали ее, будто я был каким-то надоедалой. Я не знал, сколько ей лет, но она явно старалась выглядеть старше в сером пальто, с шарфом на голове и в трапециевидной твидовой юбке.
С первой же встречи она вызвала у меня неловкость, но также интерес и возбуждение. А в то время я был одинок и не мог выбросить эту холодную, неприветливую женщину из головы. Поэтому снова направился в общественный центр, зная, что там ежемесячно собирается странная группа людей, называющаяся «Движение».
Это неказистое, простое и гнетущее здание являлось штабом их организации, а его стены покрывали детские рисунки. Когда я пришел туда во второй раз, красные пластиковые стулья были расставлены рядами. Там стоял большой серебристый кипятильник для чая, а на бумажной тарелке лежало разное печенье. Я нервничал, поскольку никого не знал, а те, кто могли помнить меня по прогулке, казалось, не особо желали общаться.
На сцене должно было что-то произойти, и я сидел в ряду позади Луи. На ней было серое пальто, которое она не стала снимать в помещении. Голову она вновь повязала шарфом, глаза скрывали очки с красноватыми стеклами, на ногах – те же сапоги, а сама она не проявляла ко мне никакого интереса. Даже после того, как я вернул часы и она предложила заключить что-то вроде загадочного соглашения, что мы и сделали. Я подозревал, что она неуравновешенная, но тогда мне было ужасно одиноко. Все это приводило меня в замешательство, но моему недоумению было суждено лишь нарастать.