В туннеле, вмещающем вторую лестницу, жарко и душно. Чувствую запах пота и чего-то похожего на смрад старых штор, сгнивших от сырости в гараже, который я обследовал как-то в детстве. У подножия лестницы на пути у меня возникает какая-то маленькая женщина, и я со вздохом останавливаюсь. Она пытается поднять чемодан с колесиками на следующую ступеньку. От него исходит ужасная вонь. Обычно в таких случаях я помогаю, но сейчас спешу и не могу терять ни секунды.
На деревянных ногах поднимаюсь на второй пролет лестницы и вхожу в соединительный туннель, который ведет к платформам Бейкерлу.
Свет в туннеле такой тусклый, что я натыкаюсь на кого-то идущего в противоположную сторону. Ни он, ни я не извиняемся, и оба спешим дальше. Но я все еще чувствую ребрами толчок его костлявого локтя, как и он моего.
Временно сбитый с толку столкновением и плохим освещением, наступаю на что-то хрустящее. Всмотревшись в илистую темноту у себя под ногами, вижу скрюченную, прижавшуюся к стене фигуру. Я наступил ей на ногу. Вижу сандалию и стелющийся по полу подол чего-то, похожего на халат. Но на что бы я ни наступил всем своим весом, оно издало звук ломающихся пополам хлебных палочек. Смотрю вниз. Морщусь.
– Извините.
Голова, плотно завернутая в грязный платок, смотрит на меня или, наоборот, никак не реагирует? В тусклом свете я вспоминаю, как однажды в школе покрыл воздушный шарик обойным клеем и полосками газеты, а затем раскрасил. Через несколько дней я проткнул и вынул шарик, а высохшую, пустую голову выкинул, не захотев брать ее домой. С радостью затолкал в мусорное ведро, пахнущее апельсиновыми корками и карандашной стружкой.
У человека на полу тоже нет четко обозначенных глаз. Они кажутся бумажными и плоскими в резко очерченных глазницах. Но под одеждой что-то шевелится. Кажется, сидящая на грязной плитке фигура протягивает ко мне руку, но та падает и клацает, будто сжимает игральные кости.
В конце туннеля на платформе «Бейкерлу, восточное направление» полно пассажиров, которые, кажется, не особо торопятся садиться в поджидающий поезд. Наверное, они ждут, когда люди сперва выйдут.
Между неподвижными телами пробивается ванильный свет из стоящего состава. Сквозь грязные окна виднеются затылки пассажиров, которым посчастливилось занять сидячие места в это время суток. Некоторые головы опущены – они читают газеты и книги либо просто смотрят вниз, отведя взгляд от толпящихся вокруг людей. Кто хочет поймать на себе недобрый взгляд незнакомца, вынужденного делить с тобой вагон метро?
Я обхожу толпу сбоку и двигаюсь вдоль края платформы, в надежде разглядеть щель между телами, сквозь которую смогу подобраться к открытой двери. Но я не могу приблизиться к ней, потому что вокруг каждой полукругом, неподвижно стоят люди, желающие попасть в вагон. Никто, кажется, не выходит, и места для посадки больше нет. Пассажиры в поезде стоят у открытых дверей и молчат. Никто никому не смотрит в глаза.
«Уважаемые пассажиры, не оставляйте свои вещи без присмотра».
Объявление повторяется дважды, после чего я теряю терпение и спрашиваю ближайшего ко мне мужчину:
– Что происходит?
Но потом вижу кусочек белого провода, тянущийся из его уха и исчезающий под пальто. «Айпод». Его пальто знавало лучшие времена, и я гадаю, почему он не стряхивает перхоть с плеч.
«Из-за падения человека под поезд движение по линии Джубили остановлено в обоих направлениях».
Возможно, это сказалось и на Бейкерлу. Я знаю, какой страшный импульс распространяется здесь от любого сбоя.
Повернувшись, ловлю на себе взгляд молодой женщины. Вскидываю вверх брови и качаю головой – знакомый признак опаздывающего пассажира лондонской подземки. Но ее лицо остается непроницаемым. Кожа у нее в плохом состоянии, и мне кажется неприличным пялиться на нее слишком долго. В любом случае разговаривать она не в настроении. Просто хочет ехать своей дорогой. И стоит неподвижно, вместе со всеми остальными, молча желая, чтобы поезда на линии Бейкерлу снова пришли в движение.
Я поднимаю глаза на цифровой дисплей, в надежде, что тот поделится со мной информацией. На нем горит надпись; «КУРЕНИЕ НА ВСЕЙ ТЕРРИТОРИИ СТАНЦИИ ЗАПРЕЩЕНО». Затем она меняется на сообщение, что следующий поезд до станции «Элефант энд Касл» прибудет через семь минут.
О, с меня довольно. Я не могу стоять здесь часами и смотреть на неподвижный поезд. Этот должен уехать, а когда прибудет следующий, все, кто уже собрался у края платформы, сядут первыми. У меня не будет ни единого шанса.
Проталкиваюсь и протискиваюсь обратно сквозь безмолвную, неподвижно стоящую на платформе толпу и возвращаюсь в туннель, чтобы оценить прогресс на Виктории. Возможно, давка уже рассосалась.
В темном соединительном туннеле передо мной очень медленно, вровень друг с другом движутся три неясные фигуры, так что никто не может их обойти. Наверняка туристы. Никакого этикета. Бродят в час пик, не понимая, куда идут. В счастливом неведении о потребностях тех, кто действительно работает в городе. Идите по левую сторону, черт возьми, друг за другом. Вся система рухнет, если мы все будем так себя вести.
Приподнявшись на носки, я пытаюсь обойти их. Но теряю равновесие, зацепившись за каблуки фигуры слева. Должно быть, она немощная или пожилая, потому что от малейшего прикосновения валится вперед, вскинув руки над сгорбленным телом, будто пытается удержаться на льду.
Я причинил ей боль? Ей? Это женщина, чьи тонкие ноги обуты в белые спортивные туфли? Кажется, на ней еще юбка. Трудно понять. Двое других останавливаются и поворачивают головы в сторону, наблюдая, как их спутница шатается, словно ребенок, делающий первые шажки. Они ничего не говорят.
– Извините, пожалуйста, – говорю я. Но две стоящие прямо фигуры не реагируют, лишь поворачивают головы. Только из-за темноты я не уверен, в мою ли сторону. Чувствую в силуэтах их голов враждебность или пренебрежение. Возможно, возмущение оттого, что их толкнули.
Неужели я невнимателен или излишне агрессивен? Задумываюсь над своим поведением. Но затем они начинают кружить на месте, словно мое вмешательство или смена направления их дезориентировали. Один смотрит на потолок, будто пытаясь вспомнить какое-то давнее событие из своей жизни, и вздыхает. Медленными и преднамеренными движениями они, кажется, все дальше расходятся друг от друга, продолжая при этом преграждать проход. Я хочу помочь фигуре, которую толкнул, и повторяю:
– Извините.
Но быстро убираю руку, когда мои пальцы обхватывают в тонком рукаве блузки что-то твердое, но не толще флейты. И хотя туннель освещен лишь рассеянным светом, идущим с платформы линии Бейкерлу, я уверен, что фигура, которую я коснулся, согнулась пополам и пытается укусить меня. Слышу, как что-то клацает, словно два игральных кубика в деревянной коробке. И делаю шаг назад.
Все трое поворачиваются и смотрят на меня.
– Вы ходите шеренгой в час пик. Господи.
Я проталкиваюсь сквозь них и иду дальше. За спиной раздается стон, шорох одежды, а затем шлепок, как от ладони по керамической поверхности. Там, позади, кто-то тоже стонет. Добравшись до конца туннеля, я поворачиваюсь и смотрю назад, во тьму, откуда пришел. На фоне полукруга белого света вижу лишь одну из фигур, стоящую теперь прямо, с растрепанной, как у давно нестриженного старика, головой.
Я прохожу мимо приземистой женщины с большим чемоданом на колесиках. Тот по-прежнему стоит на первой ступеньке, и она просто смотрит на него.
Да, дерьмо случается. Зачем волочь сюда что-то таких размеров? Я, что ли, должен надрываться и тащить его вверх по лестнице? Эти чемоданы всегда такие тяжелые, будто в них носят якорь или наковальню. Может, ты и в отпуске, но кому-то из нас нужно на работу, дорогуша.
Толпа жаждущих попасть на линию Виктория южного направления не двигается, как и тогда, когда я проходил мимо них несколько минут назад. Они все еще жмутся друг к другу, опустив головы. Клин из людских тел тянется от одного края лестницы до другого. С той единственной разницей, что теперь они съежились еще плотнее и чувство нервного нетерпения возросло до такой степени, что скоро кто-то начнет толкаться. Волосы у всех, стоящих сзади, выглядят так, будто им требуется хорошее мытье и расческа.
Возможно, мне нужно было вернуться на платформу Бейкерлу восточного направления и пройти в самый дальний ее конец. Почему я не подумал об этом раньше? Там я смогу перейти на линию Виктория южного направления, а затем выйти на противоположном конце этой платформы.
Разворачиваюсь и вновь вхожу в темный туннель. К счастью, трех старых фигур, с которыми я столкнулся, нигде не видно. Хотя они все равно не узнали бы меня в темноте, если бы я прошел мимо. Но в середине туннеля слышу возле самого пола голоса. Бормотание. Смотрю вниз и в тусклом свете вижу намек на группу тел, сбившихся в кучу и медленно двигающихся. Они жмутся к стене, стоя на четвереньках, и шарят вокруг, словно что-то уронили.
На линии Бейкерлу ничего не изменилось. Толпа пассажиров, стоящих у открытых дверей неподвижного поезда, не сдвинулась с места. А те, кого я задел на платформе, проходя мимо, лишь бормочут, пошатываясь. Я вижу все те же равнодушные лица, глядящие из открытых дверей вагонов. Высокомерно, будто они являются членами высшего социального класса, потому что находятся в поезде. Тогда как те, что на станции, могут лишь смотреть на них завистливыми глазами. Никто в поезде не шевелится. Они совершенно неподвижны, но все же в них есть что-то выжидательное, как у манекенов. Растрепанные пародии на людей в рабочей одежде, стоящие под пыльными желтыми лампами склада.
Все скамьи в задней части платформы заняты теми, кто устал стоять. Некоторые прислонились к соседям, рты раскрыты, глаза пустые. Вскоре я уже перешагиваю через тех, кто, не найдя места на сиденьях, сел прямо на грязный плиточный пол. Мужчины в костюмах-двойках сидят, вытянув ноги. Из-под брюк торчат носки, шнурки развязаны. У них очень тонкие лодыжки. Белые пальцы сжимают потертые портфели.