Поздним вечером адъютант, уже в виде приказа главнокомандующего, передал пожелание, чтобы к утру из Московского драгунского полка явились в штаб Кутузова подполковник Тимохин и корнет Белов. На рассвете Данилова разбудил корнет, который прибыл один. Вчера, около четырех часов, спасая полк от окружения, третий эскадрон принял на себя атаку французов. В этой отчаянной схватке русские кавалеристы не пропустили в тыл полка впятеро превосходящих мюратовских кирасир. Эскадрон потерял треть драгун убитыми, в том числе и своего временного командира — подполковника Тимохина.
Данилов и Белов выбрались на небольшой холм, с которого в сероватых сумерках просматривались как флеши, так и Курганная высота. Поле одной из самых кровопролитных битв в истории человечества выглядело очень странно — затихшим и безлюдным, если иметь в виду живых.
За несколько минут до шести артиллерия Наполеона одновременно открыла огонь в центре и на южном фланге. Но русские пушки молчали, и очень скоро стало ясно, что в укреплениях никого нет. Однако построенные в атакующие колонны французы оставались на месте. Орудия смолкли, наступила тишина. И стало слышно первое робкое карканье ворон, хотя казалось, что после вчерашнего ада они не вернутся сюда никогда.
Картина, воцарившаяся на поле, теперь выглядела еще более странно. Словно на место битвы двух самых сильных армий Европы один из противников забыл прийти. А второй не знает, что делать: то ли подождать еще, вдруг запаздывает, то ли объявить себя победителем.
Так продолжалось более получаса. Данилова нисколько не удивило странное поведение французов. Он ждал какой-нибудь хитрости. И дождался.
Первый взрыв ударил на средней флеши. Такой мощный, будто на воздух взлетел зарядный ящик. Потом еще и еще. Новые взрывы — на южной флеши, на северной, снова на средней. Минутой позже на Курганной высоте. Когда рвануло за лесом на Старой смоленской дороге, Данилов не сомневался, что это на Утицком кургане.
Николай развернул коня, попутно сделав знак Белову. Здесь делать больше нечего. Кони пошли рысью, унося седоков в сторону Можайска. И хотя Данилову не все было понятно с загадочными взрывами, он знал, что станет докладывать Кутузову. Дело, несомненно, приобретало скверный оборот. У французов действительно имелось оружие, которым они могли уничтожать целые полки, ничего не подозревающие о засаде.
На другом холме, сидя на лошади, Наполеон смотрел в подзорную трубу на пустые укрепления русских. Рядом с ним по обе стороны стояли Каранелли и Перментье. Свита располагалась поодаль.
— Кутузов не пошел в ловушку, — опуская трубу, проговорил император.
— Да. Причем сначала они заняли укрепления, но ночью все ушли.
— Может, нашли один из ящиков Бусто?
— Нет, ваше величество! Если нашли, то попытались бы открыть. Тогда мы обязательно должны были услышать взрыв! Хоть один.
— Верно мыслишь, Луи! Но не до конца. Никак не могу поверить, что Кутузов сам, ни с того, ни с сего, догадался о нашем подарке.
Наполеон перевел вопросительный взгляд на Каранелли, ожидая, что тот скажет.
— Вы считаете, что ему кто-то подсказал?
— Скорее всего. Помнишь, Луи, после Смоленска был ночной бой на Валутиной горе.
— Да, помню.
— А помнишь, как я приказал допросить пленного русского? У тебя сохранилось описание его командира?
— Конечно.
— А тот из твоих офицеров, которого ранили, рассказал, кто прострелил ему руку?
— Я не успел поговорить с ним.
— Так езжай прямо сейчас! У меня предчувствие, что тебя ждет неприятный сюрприз.
— Почему?
— Потому, что если это один и тот же человек, то можешь считать, что русские уже начали охоту на тебя. И тогда вполне возможно, что он следит за тобой. А я тебя предупреждал! Этот русский князь, из драгун, до сих пор жив еще?
— Я не могу утверждать наверняка, но вполне возможно.
— Я ведь приказывал убить его!
— Русские так быстро отступали от Смоленска… Но я займусь этим немедленно, ваше величество!
Глава девятаяМОСКВА
Москва пылала. Запах гари неотступно преследовал императора. Пожары потушить не удавалось, все новые и новые очаги появлялись, словно грибы после дождя. Даже приказ расстреливать всех, кто уличен в поджогах, не смог остановить огонь, каждый день все ближе и ближе подбирающийся к высоким кирпичным стенам Кремля.
Последнее время император стал ненавидеть пожары, что очень странно для военачальника — дым и огонь постоянно сопровождают его. Но после Смоленска эти верные «друзья» стали «неприятелями». Они уже не следовали за ним, а встречали в пустых деревнях, сообщая, что на трофеи и пополнение запасов рассчитывать не приходится. Вот и здесь, в пустом городе, огонь и дым временами доводили до исступления.
Наполеон не знал, что делать. Если бы в июне сказали, что после взятия Москвы Россия не попросит мира, он просто бы отмахнулся. Он и не собирался брать ее. Решительный бой должен был состояться в Полесье или у Минска, в крайнем случае, у Бобруйска или Витебска. А после этого царь Александр станет вынужден прислать прошение о мире, и Бонапарту останется только продиктовать условия. Но русские поступили по-другому, они предпочли бороться за победу любой ценой. Ценой сожженных городов и деревень, ценой разорения собственной земли, ценой сдачи Москвы, пусть хоть и не столицы, но на сегодняшний день одного из двух главных городов России. И они добились своего! Бородинское сражение показало, что у французской армии уже нет того подавляющего перевеса, который имелся в начале войны. И куда же все подевалось? Да, двадцать тысяч потеряли в Смоленске, еще сорок у Бородина. Но разве это много для армии, где более полумиллиона солдат? Русские потеряли не намного меньше, но теперь их армия почти не уступает наполеоновской. Пятикратный перевес в живой силе испарился вместе с растянутыми на сотни лье батальонами, полками, дивизиями, вынужденными дислоцироваться на разоренной земле.
Император задумчиво прохаживался по кабинету, из окон которого было видно пасмурное вечернее московское небо, отражающее всполохи пожаров. До встречи с Каранелли оставалось десять минут.
В довершение всех неприятностей появилась еще одна, которой Наполеон сначала не придал значения. Но затем мнение изменил и на борьбу с ней император решил бросить своего лучшего бойца.
Луи прибыл вовремя. Поздоровавшись, он по привычке замолчал, ожидая, когда Наполеон начнет разговор.
— Хочешь вина, Луи?
— Да, и лучше, если оно будет горячим. Очень промерз сегодня.
— Тогда, наверное, и ужин?
— Не откажусь, не ел с утра.
Наполеон позвонил в колокольчик.
Когда слуги получили распоряжения, дверь вновь затворилась. Император и Каранелли сели к столу.
— Как продвигаются твои поиски, Луи?
— Мы зашли в тупик. Удалось найти Московский драгунский полк, но третьим эскадроном командует заместитель.
— А где князь Данилов?
— Неизвестно.
— Тебе придется оставить это задание. Вернешься к нему, когда появится время.
— Как прикажете, ваше величество.
— Скажи, Луи, кто сейчас главный враг моей армии?
— Наиболее очевидный ответ, ваше величество, это Кутузов. Но вы бы не стали вызывать меня сюда, чтобы задать простой вопрос и получить на него простой ответ. Не так ли?
— Так. Конечно, не Кутузов, который сейчас где-то под Калугой. И не русская армия, которая станет атаковать нас в Москве.
— Атаковать в Москве? Нет, не станет. Это глупо.
— Рад, что мнение у нас сходится. А вот блокировать в городе он может попытаться?
— Привести сюда русскую армию? По-моему, после Бородино у него пропало всякое желание к новым баталиям. Даже Москву отдал без боя.
— Все ты верно понимаешь, Луи! Но ему нет смысла сюда армию вести. Он на нас более серьезного врага бросил. Надвигается зима, холода. Но главное — нас ждет голод. Запасы продовольствия в Москве оказались значительно скромнее, чем виделось мне. Фуража почти нет. Что ты предлагаешь в такой ситуации?
Каранелли давно привык, что при отсутствии других император часто обращается к нему за советом. Хотя это вряд ли можно было назвать обращением. Скорее просто проверял результаты размышлений.
— Надо зимовать. Привести в порядок армию, подтянуть резервы. А весной продолжить кампанию.
— Так говорит логика, мой друг, есть два весьма существенных обстоятельства.
Наполеон подошел к окну, выходящему на запад. Оставил одну руку за спиной, заложил другую за борт сюртука и замер. Высоко вскинутая голова оставалась неподвижной почти полминуты. Казалось, император обозревал отсюда всю Европу, от Московского Кремля до Елисейских Полей. Кто знает, может, так и было? И перед его внутренним взором прошли Смоленск и Вильно, Варшава и Вена, Берлин и Рим?
— Во-первых, меня не будет в Париже еще год. А я чувствую, что мое присутствие там уже необходимо. Но даже не это главное. Нам очень трудно будет перезимовать здесь.
— Почему? Хотя город и сожжен частично, здесь вполне можно разместить армию. Князь Московский, маршал Даву, наведет здесь образцовый порядок. Подтянем резервы. Вторую армию нужно собрать и разместить в Витебске. А весной обе двинутся на Санкт-Петербург: одна — через Псков, другая — через Тверь и Новгород. Пусть тогда русские гоняются за нами. Только им не догнать. Мы уйдем, едва появятся первые признаки распутицы. Но дорога идет на север. Это значит, что мы пойдем по хорошей, твердой почве, схваченной морозом. А Кутузову достанутся грязь и лужи.
— Так, — с явным интересом сказал Наполеон, — продолжай!
— Русские ушли в сторону Калуги, на юг, но они ошиблись. Дорога на столицу открыта. Конечно, сейчас мы не пойдем на Санкт-Петербург, надо отдохнуть, а через месяц за Новгородом уже будет снега выше колена. Но о весне Кутузов не подумал. А когда он поймет свою ошибку, то ему останется атаковать только Париж.
Последнюю фразу Каранелли произнес, не меняя серьезного тона, которым излагал план весенней кампании, но Наполеон оценил шутку. Смеялся он весело, но совсем недолго, как-то сразу посуровев.