— Да, ты прав! Я думал об этом. Весеннюю кампанию можно закончить за полтора месяца. И если все получится, как ты говоришь, честное мое императорское слово — вторую армию поведешь ты! Я серьезно! Сдашь отряд Доминику и станешь во главе армии.
— Благодарю за честь! Только, может, мне сначала с дивизией поупражняться?
— Это лишнее. Только твой прекрасный стратегический план под серьезной угрозой. Именно для этого я вызвал тебя.
Раздался стук в дверь, внесли ужин. Бонапарт велел поставить блюда на стол.
— Придется обойтись без прислуги, Луи!
— Это не страшно, — улыбнулся Каранелли, наливая вкусно пахнущее темно-красное вино, над которым вился легкий пар, — хуже без еды.
— Это выстрел точно под кивер! Именно без еды! Мне коньяк, Луи! — заметив вопросительный взгляд Каранелли, проговорил император.
Отпив глоток, он продолжил:
— С нами воюют по другим правилам! Не по тем, что приняты в цивилизованной Европе. Война идет не за победу одной из армий. Русские воюют на уничтожение, полное уничтожение нашей армии! Я хочу подчеркнуть — русские, а не только их армия! Царь Александр отказывается от переговоров, хотя я еще месяц назад отправил к нему Тучкова с письмом. Он не ответил, и теперь понятно, что и не собирается. У нас осталось немного вариантов. Мы должны поставить Александра в безвыходное положение. Можно разгромить Кутузова, но боюсь, для этого придется гоняться за ним по Сибири. Твой план проще и надежнее. Только…
Бонапарт отхлебнул еще глоток, взял дольку лимона.
— Ты ешь, Луи! — сказал он, заметив, что Каранелли не решается прикоснуться к еде раньше императора. — Я сыт! Ешь и слушай.
Допив рюмку, Наполеон наконец отправил лимон в рот. Немного поморщился — то ли от кислого привкуса, то ли от собственных мыслей.
— Похоже, Кутузов учел все. И даже возможный наш поход на Санкт-Петербург. Он… Он считает, что весной у нас не будет армии!
Луи даже поперхнулся. Нарушая собственное правило, перебил императора.
— Как это, не будет армии?
— Он надеется ее уничтожить за зиму.
— Вот как? Он надеется зимой, в холод и метели, привести сюда не только кавалерию, но и пехоту, что значительно сложнее. Кроме того, он собирается тащить сюда пушки?
— Он собирается уморить нас голодом! Они уничтожат припасы, сожгут все деревни на двадцать лье от Москвы!
— Это не беда! У нас огромные запасы провианта и фуража в Витебске! Можно создать склады в Смоленске, Дорогобуже, Сычевке, Вязьме, Можайске. Мы не первый раз занимаем зимние квартиры в стране неприятеля. Можно вспомнить Пруссию.
— Можно! Только здесь не Пруссия. На следующий день после того, как мы взяли редут при Шевардино, Багратион отправил к нам в тыл адъютанта с отрядом.
— Большой отряд?
— Не больше двух сотен сабель, кажется, гусары Ахтырского полка. Но эти сведения неточные. А вот дата точная! Понимаешь, русские готовятся к генеральному сражению. Кутузов не знает, чем оно закончится, но отряд уходит в наш тыл!
Наполеон остановил свою речь, пытливо вглядываясь в лицо Каранелли. Но на Луи двести гусарских сабель не произвели впечатления.
— Вижу, ты не понял! Хорошо, сейчас объясню. Не генеральное сражение, не битва двух армий является для них самым главным. Русские ведут войну по другим, понимаешь, Луи, по другим правилам! Они отдают нам села и города, некоторые, как Москву, без боя! Потому, что намерены задушить нас голодом и холодом. В их войне это важнее, чем победа на поле брани. И они отправляют отряды для перехвата наших обозов. Нет, не случайно Кутузов открыл нам дорогу на Петербург. Он просто делает ставку на то, что к весне мы все помрем с голоду.
Наполеон замолчал, и Каранелли решился на вопрос.
— Моя задача — уничтожить отряд этого адъютанта Багратиона?
— В первую очередь! Но будут и другие. Тебе нужно уничтожать всех, кто встретится на дороге с оружием в руках. Даже если это будут обычные крестьянские вилы.
Последние недели для Данилова стали крайне тяжелыми. После доклада о взрывах на укреплениях Николай попросил Кутузова отпустить его в полк, однако тот отказал. Залесскому, командиру драгунского полка, отослали письмо, что подполковник Данилов временно будет находиться при штабе главнокомандующего. Тот, лишившийся на Бородинском поле командиров первого и четвертого эскадронов, девять ротных и Тимохина, философски отнесся еще к одной потере. Опытный командир, он понимал, что если покинувший свой эскадрон майор Данилов называется теперь подполковником, состоящим при штабе армии, то для этого есть нешуточные причины. А потому и не стал никому говорить о депеше.
Николай не очень хорошо себя чувствовал на новом месте — другая, совсем не та, что в полку обстановка, другие люди, многим из которых он не нравился тем, что почти каждый вечер беседовал с Кутузовым с глазу на глаз. Все же остальное время, не имея никаких обязанностей, Данилов не знал, чем себя занять.
Особо длинный разговор произошел у Николая с главнокомандующим накануне совета в Филях. Еще раз, во всех подробностях, стараясь не пропустить никаких деталей, Данилов рассказывал все, что знал об отряде французских лазутчиков.
— Да, нагнал ты на меня страху! Не станем Москву оборонять! — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Кутузов. — Ты, князь, все еще в полк хочешь или привык уже в штабе?
— Нет, ваша светлость, не привык. Да и не привыкну, наверное, никогда.
— Тогда поезжай к своим. Только помни, если понадобишься, сразу тебя и выдерну, как репку из грядки.
— Спасибо!
— И поменьше рассказывай о том, что знаешь.
— Да я давно уже никому ничего не рассказываю. Не хочу, чтобы говорили, будто бы умом тронулся.
— Ну это не велика беда! У меня треть штаба «тронутых». А вот если сплетни всякие пойдут, которые у нас раздувать горазды, то это уж настоящая напасть. Нет ничего страшнее для армии, чем досужие слухи. А корнет твой как?
— Нет, лишнего не скажет. Я велел молчать. Да и не знает он ничего, только взрывы видел.
— Это хорошо. Теперь вот что, ваше сиятельство, возьми-ка ты за правило в чужие полки наведываться. Особенно сейчас, на марше, когда на Калугу пойдем. Или встань где-нибудь на дороге да смотри, кто мимо прошел, кто проехал. Глядишь, может, и увидишь кого из своих знакомцев. Я командиру твоему отпишу, чтобы помогал тебе во всем.
— А мы идем на Калугу? Сдадим Москву?
— Сегодня совет примет такое решение. Только об этом никому пока, князь!
В полку стало особенно грустно, хотя командир порадовался возвращению Данилова и сердечно поздравил его с повышением в звании. Но, прочитав письмо Кутузова, вздохнул.
— Чувствую, Николай Тимофеевич, ненадолго вы к нам. Что делать, ветераны покидают свои полки. Закон войны. Лучше уж на повышение, чем… чем, как Тимохин.
Николай вспыхнул. Скрытый упрек послышался в словах Залесского.
— Я ушел по его приказу!
— Не кипятитесь, подполковник Данилов, я знаю. Он успел мне перед атакой французов сказать, что отправил вас в тыл с важным заданием. И судя по тому, что вы вернулись с письмом от главнокомандующего и в новом звании, то выполнили его успешно. Можете мне как вашему командиру рассказать суть дела? А то я Тимохина не успел расспросить.
— Простите, господин подполковник, — извиняющимся тоном произнес Николай, которого грыз стыд за нелепую вспышку, — не могу. Прямой приказ Кутузова.
— Понятно. Тогда вопросов больше не имею. Если у вас будут какие-нибудь просьбы, обращайтесь. Приму как приказ главнокомандующего. А сейчас отправляйтесь в эскадрон, там заждались уже.
— Слушаюсь.
— И еще, Николай Тимофеевич… вы не принимайте гибель Тимохина на свой счет. Это судьба. Конечно, история с уходом выглядит немного странно, только знаете, я когда в полк пришел, то мне первым делом рассказали про взятие Тельница. Так что вы не думайте, в этом полку про вас слово недоброе никому сказать не дадут.
— Спасибо. Извините за несдержанность.
— Не стоит того, пустое. Вы в чем себя казните, Николай Тимофеевич? Что не погибли на Бородинском поле? Так на войне это дело поправимое.
В эскадроне откровенно обрадовались возвращению Данилова. Рутинная работа как-то захватила Николая. Тем более, ежедневно он тратил пять-шесть часов на выполнение приказа Кутузова. И только вечерами, лежа в той постели, какая подвернулась на сегодняшний день, Данилов вспоминал Тимохина. И как-то заново осознавал, кем был для него этот человек, которого не суждено теперь увидеть. Никогда. Какое это страшное слово — никогда…
Отряд поручика Яловского терпеливо сидел в засаде, ожидая добычу. Первый раз по дороге в сторону Вязьмы прошли кирасиры, численностью не меньше эскадрона. Затем большой обоз, который явно был не зубам отряду в три дюжины сабель. Наконец, во второй половине дня появилось несколько повозок, нагруженных доверху мешками, в сопровождении шести конных. Едва русские вылетели из рощи, как французы, побросав повозки, бросились наутек. Лишь один немного замешкался, кажется, что-то пытаясь найти в телеге. Но, увидев, что русские уже близко, пустился вслед за товарищами. Догонять их в лесу на противоположной стороне дороги кавалеристы не имели никакого желания. Тем более добычу нужно было срочно убирать, — не ровен час, поедет кто-нибудь из французов.
Повозки быстро двинулись по тракту, но уже через полверсты свернули на неприметную дорогу, ведущую к одному из многочисленных хуторов. Наблюдавший из леса француз сложил подзорную трубу и стремительно зашагал через лес к полю, где под присмотром еще двоих человек стояли лошади. Вскоре туда вышли сопровождающие обоз всадники, которые бежали с поля несостоявшейся битвы.
— У нас всего четверть часа, — произнес один из них.
— Да, — подтвердил тот, что уходил от повозок последним.
— Нужно торопиться.
Лошади пошли рысью вдоль кромки леса. Французы торопились перехватить русских, захвативших повозки.