Однако весной 1942 года ни Старинов, ни Гречин об этом не знали. А узнать право же хотелось.
– Товарищ полковник, но в тылу врага, в том же Харькове, я уверен, работает наша разведка. Думаю, это не так сложно уточнить… – сказал капитан.
– Ты и уточнишь. Сегодня будешь в Главном разведуправлении, поставь им такую задачу.
Авдей вопросительно смотрел на Илью Григорьевича.
– Что мне там делать? Думал, мы сегодня уже на Калининский фронт двинем.
– Я двину, а ты рванешь в ГРУ. Таков приказ.
– На кой ляд я там понадобился?
– Не знаю, дорогой мой. Не объяснили. В Генштабе только сказали – капитану Гречину прибыть в разведуправление. Так, что все вопросы к ним. В том числе и по харьковскому особняку.
Авдей проводил до машины Старинова, пожал ему на прощание руку. У самого как-то неприятно засосало под ложечкой.
– Товарищ полковник! Я быстро обернусь и мигом к вам. Вы там плацкарт для меня забронируйте.
– Почему плацкарт? Для тебя лучшее купе забронирую, возвращайся, – улыбнулся Старинов.
Машина уехала, а Гречин все стоял в нерешительности. Тяжело, тревожно было на сердце. Он забросил на плечо вещмешок и зашагал вверх по улице.
Глава 7
Лейтенант Николай Григорьев не любил большие шумные собрания. Не нравились ему нудные докладчики, длинные речи выступающих, скучающие лица начальников в президиуме. Открыто дремать на таких мероприятиях было боязно. Заметят, как пить дать, получишь нагоняй. Вот и приходилось делать вид, что слушаешь, внимаешь речам с трибуны.
В пехотном училище, где учился курсант Григорьев, такие собрания проходили довольно часто. Но когда началась война, было уже не до собраний. Нет, конечно же случались горячие митинги, короткие комсомольские заседания, но чтоб в составе полка, почти за год войны, это было впервые. Поговаривали, что в полк должен приехать член Военного совета Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Богаткин.
Собраться приказали в местном доме культуры, которое чудом уцелело от немецких бомбежек. До последнего времени там располагался госпиталь, но его неделю назад эвакуировали в тыл, и ДК пустовал. Там разместили наскоро сколоченные лавки, и теперь зал наполняли командиры и солдаты.
Николай зашел в зал и, не разглядывая сцену, стол президиума, решил побыстрее проскользнуть в дальние ряды. Однако его узрел командир полка подполковник Корнеев. Он стоял за столом президиума и зорко всматривался в зал.
– Лейтенант Григорьев! – позвал он Николая.
Тот оглянулся и увидел, как командир полка помахивает ему рукой, подзывая к себе. Николай подошел к столу, вскинул ладонь к пилотке.
– Товарищ подполковник!..
– Стоп! – остановил его Корнеев. – Слушай меня внимательно. Твое место не на сонной Камчатке, а в третьем ряду с краю. Это раз. Второе. После собрания я провожу члена Военного совета и приду, а ты ждешь меня в штабе. Усек?
– Так точно, товарищ командир.
– Пока свободен. Занимай место в партере согласно купленным билетам.
Лейтенант понял: день не задался. Его ждал партер, потом долгое бдение у дверей кабинета комполка. Он же прекрасно понимал, что такое приезд члена Военного совета фронта. Теперь их бравый командир сам себе не хозяин. Когда отпустит его генерал, тогда он и посетит служебный кабинет.
Зал был уже заполнен почти полностью. Еще несколько минут – и по рядам пробежали редкие аплодисменты, набиравшие все большую силу. За столом президиума появился генерал Богаткин и, как пишут в газетах, «сопровождающие его лица». Никого из этих лиц Григорьев не знал.
Командир полка открыл собрание, предоставил слово члену Военного совета. К удивлению Николая, Богаткин был короток. Он сказал, что Красная армия мужественно сражается с врагом, их полк показывает образцы мужества и героизма, и, оказывается, генерал приехал вручить награды передовым командирам и солдатам части. После этих слов зал одобрительно зашумел, вспыхнули островки веселья, но командир полка поднял руку, стараясь успокоить подчиненных.
– А теперь к делу! – сказал генерал. – Слово для оглашения приказа командующего Северо-Западным фронтом имеет подполковник Корнеев.
– За истребление немецких захватчиков, образцовое выполнение заданий командования по уничтожению живой силы и техники врага и проявленные при этом мужество и героизм награждаю!..
Командир полка сделал паузу и торжественно произнес.
– Орденом Красного Знамени капитана Стриженова Евгения Ивановича.
Командир второй роты, сидевший впереди Николая, торопливо поднялся и зашагал к сцене, поднялся по ступенькам, вытянувшись по стойке смирно, представился генералу Богаткину. Тот вручил ему красную коробочку с наградой, пожал руку. Стриженов, повернувшись к залу, ответил на поздравления, как положено по уставу.
– Служу Советскому Союзу!
Зал взорвался аплодисментами.
– Лейтенанта Яшкина Григория Семеновича…
Подполковник оторвался от чтения приказа и сказал, обращаясь к Богаткину:
– В госпитале Яшкин.
– Что ж, – сказал генерал. – Вручим ему в госпитале.
– Орденом Красного Знамени! – повторил комполка и добавил: – Нашего замечательного снайпера Григорьева Николая Терентьевича.
Это было столь неожиданно, что услышав свою фамилию, он растерялся. Словно это были вовсе не его фамилия, имя и отчество. Николай сидел, а генерал напряженно искал его глазами в зале.
Сосед толкнул Григорьева и сердито прошептал.
– Колян! Ты чего сидишь, как пентюх! Тебя вызывают!
Он встал и, не веря в происходящее, пошел к сцене, поднялся по ступенькам. Навстречу шагнул улыбающийся член Военного совета. Он протянул орден, пожал руку и, обращаясь к залу, сказал:
– Вот какой у нас снайпер Григорьев! Громить фашистов он не терялся. За два дня боев уложил в сырую землю шестьдесят семь гадов. А орден получать застеснялся.
В зале засмеялись, раздались одобрительные возгласы, а потом, словно гром, грянули аплодисменты. Командиры и солдаты полка встали со своих мест, долго хлопали в ладоши, приветствуя героя.
Николай стоял на сцене, не зная куда себя деть. Аплодисменты не стихали. Генерал Богаткин поднял руку, чтобы успокоить зал, и, когда шум улегся, сказал.
– Товарищи! У нас есть подарок для вашего героического снайпера. Военный совет фронта вручает лейтенанту Григорьеву именную снайперскую винтовку!
Богаткин протянул Николаю новую, сияющую лаком, снайперку. Григорьев склонился и, едва сдерживая слезы, поцеловал цевье снайперской винтовки. В зале вновь загудели, и он взорвался новыми, еще более мощными, аплодисментами.
Григорьев возвратился на свое место. Его тут же стали поздравлять, попросили посмотреть орден, чьи-то руки потянулись за винтовкой. Николай сидел взволнованный, смущенный от такого внимания. Он и представить себе не мог, что его знают в полку. Одно дело в роте, ну в батальоне, но чтоб в целом полку… Даже не верилось. Крепко сказал член Военного совета: «За два дня прикончил шестьдесят семь гадов». Николай, конечно, и сам гордился этой победой, но вспоминать о том бое не любил. Можно храбриться, стоя на сцене, получая ордена, а тогда он думал, что это его последний бой. Конечно, никому об этом не сказал, не признался, но в тот сумасшедший день попрощался с жизнью. Особенно, когда вызвал огонь на себя.
Никогда прежде за год войны не случалось ничего подобного. Всякое бывало: сутками лежал не шелохнувшись на морозе, летом под палящим солнцем, под проливным дождем, твердо зная – твое движение может стать последним. Снайперская дуэль – это прежде всего дуэль нервов, а потом уже мастерство стрелка, быстрота реакции. Порою, в самые трудные, отчаянные минуты, как гремучая змея, вползает в голову предательская мысль: все, больше не могу, не выдержу, лучше страшный конец, чем бесконечное ожидание под прицелом фашиста. Никогда Николай не давал волю таким мыслям, и потому всегда выигрывал. Но тот бой действительно мог стать последним.
А началось все, как ни странно… с тишины. Целые сутки немцы никак себя не проявляли. Не было даже беспокоящего огня. Привыкшие к неумолкающему грохоту бомб, вою мин и треску пулеметов, свисту пуль, бойцы только улыбались друг другу. Не надо было кричать на ухо товарищу, можно было просто сказать, и тот, оказывается, запросто слышал и понимал тебя.
Командир роты лейтенант Семен Скачков и снайпер Григорьев всматривались в передовую линию окопов врага.
– Что скажешь, Коля? – ротный обратился к Григорьеву, который прильнул к прицелу своей снайперки.
– Вроде все как обычно. Никаких особых шевелений. Скопления народа в окопах не вижу.
– Смотри, смотри внимательнее. Пятой точкой чую, неспроста притихли, суки. Что-то замышляют.
Снайпер внимательно «ощупывал» каждый знакомый до боли метр перед окопами противника. К этому его не надо было призывать. Еще в детстве, в далекой псковской деревне Щеткино, его отец, заядлый охотник, учил не просто бродить с ружьем по лесу. Он учил маленького Колю читать лес. Пройдут они километра два, а батя вдруг остановится и спрашивает: что нового в сравнении с прошлым разом заметил. А что там нового, лес он и есть лес. Ветку узрел сломанную. Наверное, охотники. Нет, усмехается отец. Не охотники, а грибники. Сломана она давно, с месяц назад, потемнела на сломе и засохла. А тогда еще был не сезон охоты.
Но Коля хитер. Его не просто так ущучить. «А может, это браконьеры? Они сезонов не соблюдают». «Да нет, – не соглашается отец, – если бы браконьеры в нашу глушь забрели, они бы натоптали бы здесь, как бизоны. Мы бы сразу с тобой их разоблачили. Это скорее кто-то из деревенских ветки надламывал, чтобы обратную дорогу найти».
Стрелять начал учить его батя с малолетства. Заряды специально делал для него легковесные, чтобы отдачи сильной не было. Потом в школе он пошел в стрелковую секцию. Победил на районных соревнованиях. Поехал на область. Занял второе место. Дальше было военное училище, победа на чемпионате округа… Потом, как гром… 22 июня 1941-го.