Они выйдут из «метели». Обязательно. Расскажут о ней друзьям. Приедут сюда с ребятами из лаборатории и, возможно, откроют новый подвид известного существа.
Вытянутая рука натыкалась на ветки и стволы. По крайней мере Аз полагал, что это ветки и стволы: руку он почти не чувствовал, и каждый раз слабо удивлялся тому, что она ещё может на что-то натыкаться.
Да, они обязательно выберутся. Если думать об этом, то леденящий изнутри страх остаться тут навсегда ощущается не так сильно. Как и жгучая боль где-то внутри головы.
Азу уже раз шесть показалось, что отведённый срок давно прошёл. Но он верил Егору, как никому другому. Когда пять минут по-настоящему истекут, он скажет. И пусть пока тяжело идти и почти невозможно дышать, надо продолжать переставлять ноги.
Егор остановился и сказал жутковато чужим, хриплым голосом:
— Стой. Проверка.
Азамат не сумел открыть глаза с первой попытки: ресницы смёрзлись. Увы, даже с закрытыми глазами он по-прежнему ощущал чудовищный холод. Не сработало. Они не выбрались из «метели».
Наконец Аз продрал глаза, кажется, пожертвовав нижними ресницами. Вокруг всё также бесновались ненастоящие снежинки. А ещё знаки на одежде больше не светились, полностью разрядившись в бесплодной попытке защитить людей.
Неужели это конец?
Откуда-то вдруг накатил животный ужас. Аз обмер, а в следующий миг инстинкты завопили: беги!
Егор схватил его за руку, всё ещё цеплявшуюся за карман, и, кажется, заслонил от чего-то. Что может быть хуже смерти в ледяном аду посреди тёплого октябрьского денька?
И нет, он никуда не побежит. Он не оставит своего командира и друга.
По ушам ударил оглушительный не то звон, не то крик. А затем снежный хаос вокруг замер — и разлетелся во все стороны, опадая стремительно тающими снежинками.
— Ой, глянь-ка, Васенька, — проскрипел старушечий голос, — и верно: люди добрые!
Аз выглянул из-за Егора и с изумлением увидел Авдотью Никитишну, известную всему спецотделу бабку из Рябиновки, с большущей корзиной в руке. У ног Никитишны сидел огромный чёрный котяра.
Аз обрадовался и ещё не оттаявшими губами с трудом прошептал:
— Кот! Ваас’кхан… — спец по редким существам не терял надежду однажды выговорить имя этого фамилиара правильно.
Но, видимо, не сегодня. Кот презрительно дёрнул ушами, потянулся, показав острые зубы, слишком большие для обычного, пусть и крупного кота, и лениво принялся умывать морду.
— Что вы тут делаете? — хрипло спросил Егор.
— Я-то? Вот, калину собирать пошла, — бабка поставила за землю корзину, полную ярко-красных ягод. — Утомилась, умаялась — домой собралась. А тут Васенька давай шерсть дыбить да ворчать. Ну и я почуяла: кушает какой-то монстр добрых молодцев.
Авдотья Никитишна хихикнула, и Аз так и не понял, что именно её позабавило: то, что она их спасла, или то, что их кто-то кушал.
— А кто это был? — спросил Азамат.
Кот снова потянулся и подошёл к «спецам». Аз попытался было его погладить, но зверь вывернулся из-под его руки и демонстративно потёрся о джинсы Егора.
— Это «яйнен куолема», «ледяная смерть», — проскрипела бабка. — Сильная тварь, ох, сильная. Любит людей жрать, повезло вам, что вы не простые человечки.
— А как вы с ней справились? — с любопытством спросил Азамат.
Стремительно отогревающееся тело нещадно болело, но не узнать что-то новое о незнакомом существе он не мог.
— А веточкой калиновой, знаками хитрыми и словом особенным.
— Покажете? — с надеждой поинтересовался Аз.
— Нет, — покачала головой бабка. — Не доросли ещё. А теперь отвезите-ка старушку домой. Заодно и чаю попьём, с мёдом, с травками.
— Спасибо, что выручили, — подал голос Егор. — Домой мы вас, конечно, отвезём, если найдём машину. А вот что касается чая…
— К машине Васенька сейчас нас выведет, — перебила Авдотья Никитишна. — А от чая не отказывайся: «яйнен куолема» глубоко в вас пробрался. Если остаточки не выгнать, заболеете и лёгкие выкашляете, месяца не пройдёт. Ну что стоите? Берите корзиночку — у бабушки руки болят — и пошли за Васенькой.
Аз с трудом заставил себя разжать пальцы и выпустить карман старшего. Егор шагнул к Никитишне, молча подхватил корзину левой рукой. В правой он всё ещё сжимал клетку.
Кот, распушив хвост, важно зашагал по одному ему видной тропке меж деревьями.
К машине вышли через пару минут. Азамат изумился: ему казалось, что они с Егором прошли по замороженному лесу километры, ан нет.
С «фордом», к счастью, всё было в порядке: видимо, «ледяная смерть» прошла стороной.
Васенька долго артачился, не желая залезать в машину. То ли защитные знаки ему не нравились, то ли Азамат. В конце концов усевшаяся на заднее сидение Авдотья Никитишна прикрикнула на кота, и тот ловко запрыгнул ей на колени и свернулся, прикинувшись шапкой.
Аз потянулся было со своего места погладить кота, но бабка погрозила ему пальцем:
— Руки прочь от Васеньки, а то ведь и укусить может. А ежели Васька от души кусанёт, то точно пожалеешь, что в «ледяной смерти» не остался!
Никитишна рассмеялась, видимо, радуясь тому, что Васенька и вот так умеет, и хихикала до самой Рябиновки.
Дома она и правда напоила «спецов» чаем на семи травах и даже предложила в баньке попариться, но «добры молодцы» это предложение отклонили, уточнив, что для полного исцеления хватило и чая.
По пути назад Егор мрачно слушал музыку, а отогревшийся Азамат чувствовал себя вполне довольным: насыщенное начало дня — будет, что сегодня рассказать Лизе!
Поговорим?
1 ноября
Поезд мчится сквозь ночь. Мимо пролетают чёрные деревья, дома, столбы, редкие машины.
Размеренный перестук колёс, ритмичное покачивание, сонный полумрак вагона.
Иногда проносятся мимо другие поезда, стремительно показывая мимолётные картинки чужой жизни: кто-то спит, кто-то пьёт чай, кто-то сидит, уткнувшись в телефон, а кто-то болтает.
Как по мне, самый смысл поездки в поезде — это ночные разговоры. Днём шум, суета, дети кричат, взрослые хотят поесть, покурить или в туалет. И все разговоры сводятся к обмену ничего не значащими фразами. А уж как появились телефоны, планшеты и прочие экраны, так и вовсе поговорить не с кем.
А ведь ночные разговоры по душам нужны! Можно столько узнать о попутчиках: это не просто общение, это исповедь, терапия, как сейчас принято говорить; это целая жизнь иногда.
Поезд замедляется, приближаясь к крошечной станции. Время стоянки — две минуты. Может, тут кто интересный подсядет? Пока что в моём купе только дрыхнущий мужик. Ему ничего по жизни не надо: только пожрать, поспать да за симпатичной девчонкой приударить. Девиц тут нет. Курицу-гриль он уже съел, выпил чаю, без интереса полистал газету и завалился спать.
Скукота.
Поезд замер, впуская в окна свет фонарей. Тишина. На станции тонким покрывалом искрится снег. Надо же, на прошлой станции снега не было. Мне нравится межсезонье: за одну ночь можно увидеть и конец осени, и начало зимы, а днём солнце местами ещё почти летнее.
Вчера была ночь Самайна или, как чаще говорят сейчас, Хэллоуина. Не то чтобы я верил во всю эту мистику, но праздничная атмосфера мне нравится: когда ещё люди столько говорят и думают о сверхъестественном и страшном?
Интересно, сейчас смена злюки с ледяным взглядом или маленькой тихони с красивыми тёмными волосами? Злюка мне совсем не нравится. Так и таращится на меня с неприязненным видом, будто ей не нравится, что я тут еду. Как сел, так она и глядит на меня злым волком, аж слегка не по себе. Да разве может проводница так на пассажира смотреть, а? Не может! Тихоня вот не таращится. Глаз лишний раз не поднимает и молча свою работу делает: пол протирает, уносит подстаканники, проверяет полки. С утра, когда мужик ещё не сел, сто рублей под полкой нашла, спрятала в карман, когда думала, что никто не видит. Я мог бы её одёрнуть, но не стал: каждый имеет право на свои маленькие грешки.
Дверь купе приоткрывается, впуская пожилую женщину с двумя большими сумками и жёлтым пакетом и проводницу с холодными, злыми глазами. В руке у новой попутчицы зажат телефон.
— Вот ваша полочка, — говорит злюка пассажирке и зыркает на меня, поджав губы. — Тут, правда, мужчина. Может, поменяться хотите?
— Да что ты, милая, не надо, — почти испуганно шепчет женщина. — Чего зря беспокоить людей? Я тут тихонечко устроюсь. Спасибо.
— Обращайтесь, — кивает злюка и уходит.
Поезд, качнув нутром, трогается. Ритмичный перестук колёс. Всё быстрее сменяются кадры ночных пейзажей за окном.
Женщина кладёт телефон на столик, снимает куртку, закидывает сумки под полку, вздыхает. Потом достаёт с верхней полки матрац и подушку. Косится на телефон и снова вздыхает, копаясь в пакете.
Сижу, наблюдаю. Я бы помог, но только если меня попросить. Зачем навязываться?
Попутчица снова вздыхает и грустно качает головой, глядя на тёмный экран телефона. Наверное, ждёт звонка. Может быть, это к новому ночному разговору? Я так скучаю по ним. В последний раз по-настоящему хороший разговор был у меня давным-давно.
Поезд разгоняется. Размеренно стучат колёса. Мелькают деревья за окном, тянутся между столбов бесконечные провода.
Моя попутчица достаёт из пакета тапки, переобувается, садится на свою полку. Берёт телефон и вертит его в руках.
В купе опять заглядывает злюка, отдаёт постельное бельё и просит звать её, если что. Бросает на меня недобрый взгляд и закрывает дверь. Пассажирка кладёт телефон на столик и начинает заправлять постель. Уже без вздохов, но по-прежнему грустно.
— С вами всё в порядке? — спрашиваю я, пошевелившись впервые с того момента, как вошла женщина.
— Ой! — вскрикивает попутчица и тут же добавляет шёпотом:
— Напугали! Я вас не заметила.
— Простите, — каюсь я. — Как раз не хотел напугать, вот и сидел тихонько.
Она близоруко щурится, пытаясь разглядеть меня в полумраке купе. Света из тёмного окна мало, и женщина видит только тёмный мужской силуэт. Улыбаюсь в ответ.