Китано ощутил мощный удар, словно по кораблю саданули гигантским молотом. Японца отбросило назад, хватило затылком о переборку. Он тряхнул головой, чтобы снова прийти в чувство. Наступал момент истины. Пора действовать. Коннор все понял.
Руки скованы наручниками, но это не помеха. Китано сделал три резких вдоха-выдоха в технике Бусидо, как воин, готовящийся к самому важному в жизни акту. Затем поднял руки к лицу и засунул в рот средний палец правой руки. Вставил сустав между зубами в положение, отработанное на многих заключенных. Резко с силой сомкнув зубы, вонзил их между проксимальной и средней фалангами — это тоже было отработано на пальцах многих узников.
Боль — ерунда, даже если от нее темнеет в глазах. Китано сильнее боли.
Японец выплюнул откушенный палец на стол.
Китано сосредоточился на задаче, схватился за выступающую кость и надломил ее о край стола. Из обломка торчал маленький, не толще прутика, латунный цилиндр.
Из обрубка пальца хлынула кровь. В каюту в любую минуту могли войти. Еще несколько секунд, и дело будет сделано.
Раздался щелчок. Дверь открылась.
Лиам сразу же заметил брызги свежей крови на металлическом полу. Он охватил каюту одним взглядом. Куда подевался Китано? Неужели сбежал?
Лейтенант шагнул в сторону. Японец бросился на него с противоположной стороны.
Толчок отбросил Лиама на стенку. Он почувствовал, как что-то хрустнуло в плече. Огнем обожгла боль. Лиам попытался отстраниться, но Китано боднул его головой. Застилая глаза, брызнула кровь. Потерявший зрение лейтенант сумел отпихнуть от себя японца и схватить ртом воздух.
Через секунду Китано снова подскочил, готовый ударом сверху обрушить на него руки в наручниках. Лиам увернулся, двинул плечом в торс японского офицера и вместе с ним полетел на пол.
Противники дрались молча, яростно. Казалось, что схватка длилась несколько часов, но впоследствии оказалось, что не прошло и тридцати секунд. Наконец Лиам нанес решающий удар. Он сумел взять Китано в захват сзади и резко ударить головой о стальную переборку рядом с дверью. Китано, почти лишившись сознания, повалился на пол.
Он сам и все вокруг было залито кровью.
Лиам никак не мог отдышаться. Сильно болело плечо.
— Ты с самого начала знал о пенициллине!
Китано не ответил. Его глаза не выказывали никаких эмоций.
Лиам осмотрелся, обнаружил под ногами откушенный окровавленный палец.
Схватил Китано за руку — не хватало двух фаланг среднего пальца.
Что за чертовщина?!
Лиам потрогал обрубок носком ноги. Наклонился, чтобы рассмотреть поближе. Из пальца торчал небольшой предмет из тусклого металла.
Лиам вытащил его, обтер кровь пальцами. Цилиндр длиной не больше двух-трех сантиметров с резьбой посредине — уменьшенная разновидность латунного баллончика, который, по словам Китано, получил каждый из семи токко, — баллончика с узумаки.
— Боже! Ты мне, гад, сейчас все расскажешь!
Китано упорно молчал. Лиам в ярости наносил удар за ударом. В каюте стояла странная тишина — японец сносил побои молча, без единого крика.
— Ты будешь говорить, психопат чертов?!
Китано продолжал молчать. Его тело обмякло, глаза закрылись. Лиам держал его на весу за ворот. Когда он отпустил хватку, Китано рухнул на пол. Лейтенант стоял над ним, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки.
Японский офицер лежал без движения, глядя на соперника потускневшими глазами.
Лиам постарался успокоиться, разложить мысли по полочкам. Они с Китано были одни в каюте. Часовой остался снаружи. Наверняка заворожен видом гигантской панорамы ядерного взрыва.
Китано пошевелился. Попытался встать, но упал, ударившись спиной о стену. Тряхнул головой, стараясь привести себя в чувство, сделал новую попытку подняться. Заметил, что баллончик — в руках соперника.
Лейтенант взвесил цилиндр на ладони:
— В нем узумаки, верно?
Китано обмяк, признав свое поражение. Оба молчали. Лиам угрюмо смотрел на пленника в наручниках. Кровь мерно капала из обрубка его пальца, собираясь липкой лужей на полу. Китано истекал кровью. Достаточно подождать еще пять минут, и пленник тихо отчалит в мир иной. Ну и пусть подыхает! Лиам крепко сжал баллончик в руке.
— Чертов ублюдок!
Наконец Китано произнес:
— Убей меня.
— Что?!
— Убей меня. Я хочу умереть. Я не выполнил задание. Прошу, убей меня.
Лиам стоял в одиночестве на палубе «Северной Дакоты». Шел третий час утра.
Он украдкой глянул на маленький цилиндр в руке.
Последние шесть часов лейтенант провел у помощников Уиллогби, производивших опрос и готовивших для Макартура коммюнике с описанием событий, которые привели к уничтожению «Вэнгарда». Во второе коммюнике включили сообщение Лиама о том, что пенициллин способствует полному заражению организма. Уязвимость могла сохраняться неделями, даже годами, узумаки в считанные часы поражал желудочно-кишечный тракт. Заражение могло происходить через фекалии либо желудочный сок, содержащийся в рвотных массах, возможно даже, слюну. Как только грибок проникал в легкие, споры начинали распространяться посредством дыхания. О противоядии, если оно вообще существовало, никто не слышал. Микотоксины атаковали сознание, вызывали навязчивые идеи, галлюцинации и наконец позывы к убийству и самоубийству. Затем грибок добирался до внутренних органов, в которых начиналось кровотечение. Человек сходил с ума за несколько дней. Через неделю — умирал, если не успевал к этому времени убить себя сам. Носитель превращался в ходячую биологическую бомбу замедленного действия и жил ровно столько, чтобы успеть заразить окружающих.
Лиам рассказал, что застал Китано после взрыва раненым, с откушенным пальцем, представив это как попытку покончить с собой через потерю крови.
Они схватились в поединке. Лиам поборол пленного и вызвал подмогу.
Такова была официальная версия событий.
Лейтенант ни словом не обмолвился о латунном цилиндрике, который теперь сжимал в ладони.
«Выброси баллончик за борт, — стучала в голове настойчивая мысль. — Выброси. Отправь его на дно океана.
Бросай же, ирландский дурень!»
Китано пришел в себя в лазарете привязанным к койке. Вокруг — ни души. Лишившийся двух фаланг палец перевязан.
Баллончик пропал. Он ждал, когда явится военная полиция, начнет его допрашивать, пытать, терзать его плоть, пока он не расскажет все, что знал об узумаки.
Ничего подобного.
Против ожиданий его несколько часов кряду бомбардировали вопросами о пенициллине. Ничто иное допрашивающих, похоже, не интересовало. Никто даже не заикнулся о спрятанном в его пальце цилиндре.
Прошло еще несколько часов, и уверенность Китано стала тверже камня — американцы по-прежнему блуждают в потемках. Его тайна все еще не раскрыта. Лиам Коннор ничего им не сказал.
Прошло несколько дней, прежде чем они случайно встретились на палубе. Пленного на пару минут вывели подышать свежим воздухом. Лейтенант стоял у поручней. Они встретились глазами. Коннор едва заметно качнул головой и показал глазами на океан, словно говоря: «Цилиндр выброшен за борт».
Китано кивнул и отвернулся, как бы давая понять: «Ясно, я проиграл, узумаки — на морском дне».
Но в душе Хитоси знал: препарат все еще у Коннора.
ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ
День первыйПОНЕДЕЛЬНИК, 25 ОКТЯБРЯПолзунчики в «саду»
1
Лиам Коннор был влюблен в Корнелл. Он преподавал в университете больше полувека и в шутку говорил, что умрет где-нибудь на полпути между квадратным двором факультета искусств и Большим красным сараем. Корнелл — химера,[3] член Лиги плюща и Сельскохозяйственной школы штата Нью-Йорк одновременно. Здесь Набоков написал свою «Лолиту», а каракули Фейнмана заложили основы квантовой электродинамики. В то же время фермеры могли проверить в Корнелле пшеницу на заражение головней или заказать вскрытие павшей коровы.
Кампус примостился на склоне холма с видом на Итаку, городок с населением двадцать девять тысяч человек, зажатый в ущелье между двумя скалами. Университет в 1865 году основал миллионер-филантроп Эзра Корнелл, создатель системы денежных переводов «Вестерн Юнион», вольнодумец, считавший, что прикладные науки должны преподаваться так же ревностно, как и классические. Корнелл заработал большие деньги на телеграфе — технологии связи, перевернувшей мир, как спустя полтора века это сделал Интернет. Отец-основатель вложил целое состояние в университет нового типа, совершенно непохожий на обремененные религией и ветхозаветными порядками учебные заведения его эпохи. Эзра Корнелл называл свое детище «учреждением, в котором любой человек сможет обучиться любому делу». Этот афоризм стал девизом Корнелльского университета. С первого дня его существования студентов не разделяли по религии и полу. Первая женщина выпустилась в 1873 году, первый афроамериканец — двадцатью четырьмя годами позже. Лиам гордился университетским наследием, ценил и уважал выходцев из низов. И был уверен в том, что ценность личности определяется отнюдь не чьим-то мнением, а исключительно достижениями этой самой личности. Англичане, например, на протяжении восьми веков считали ирландцев скотами. Лиам об этом никогда не забывал.
Лабораторный комплекс профессора Коннора занимал скромное место в подвале корпуса естественных наук — новенького здания из стекла, стали и камня в самом центре кампуса, в тесном промежутке между залами Рокфеллера и Бейкера. В этот вечер ученый стоял посреди лаборатории, держа в руках серебряный заостренный пинцет пятого размера. Ирландцу шел восемьдесят седьмой год, он был одет в коричневые рабочие брюки, серый свитер и поношенные белые кеды. За шестьдесят лет работы в Корнелле Лиам собрал одну из самых необычных и разнообразных коллекций живых грибов. Он называл ее «ветхий сад». Коллекция состояла из десяти тысяч ячеек размером с почтовую марку, в каждой — определенный вид грибной флоры. Ячейки размещались по принципу квадратной сетки, клетки которой создавали пестрый калейдоскоп желтых, зеленых и серых оттенков, так похожие на ухоженные сельские поля, если смотреть на них с высоты птичьего полета. «Ветхий сад» занимал три массивных, сделанных на заказ стола с крышками из гранита, каждый почти девять футов в поперечнике и полтонны весом. На подсчет всех видов грибов ушло бы несколько часов — чем не свидетельство мощи и разнообразия эволюции.
Каждая крохотная ячейка была помечена буквами и трехзначным номером. В ячейке № HV-324 произрастал Hemilea vastatrix, ржавчинный гриб, поразивший в 1875 году британские кофейные плантации на Цейлоне. За несколько лет он опустошил поля и превратил англичан в нацию любителей чая. Несколькими рядами дальше находился Asppergillus niger, из которого на подъеме опиумной торговли делали курительный опий чанду.
Рядом — Entomophthora muscae, «мушиная погибель», которую очень сложно культивировать. Грибок сначала проникает в нервную систему домашней мухи. Каким-то неизвестным образом он подает мухе команду забраться на самую высокую точку, какую она сможет обнаружить, и отдать там концы, задрав брюшко кверху. Muscae выедает внутренности мухи, потом, используя полую хитиновую оболочку в качестве пускового ствола, выстреливает в воздух миллиарды спор на пагубу другим мухам.
Лиам порылся пинцетом в одной из ячеек, обнажив покрытую серой порослью пластмассовую крышку от бутылки. Он поднес ее слегка дрожащей рукой к свету. Как почти все другие образцы в «саду» Лиама, это был сапробионт, гриб, питающийся мертвечиной. Такие грибы поедали трупы растений и людей. Профессор пытался расширить их рацион. Методом проб и ошибок, применяя генную инженерию, он учил грибы поглощать отбросы современного общества, расщеплять что угодно, от пластмассовых кредитных карточек до кукурузной шелухи.
— Дед, а дед? — позвал Дилан.
Лиам взглянул на рыжего девятилетнего правнука.
— Да?
— Какая разница между слонами и ягодами черники?
— Понятия не имею.
— Они все синие, кроме слонов. Что сказал Тарзан, когда увидел тысячу слонов на гребне холма?
— Что?
— Слоны! Что сказала Джейн, когда увидела на гребне холма тысячу слонов?
— Ну-ну, просвети.
— Черника! Она цветов не различала.
Дед с правнуком посмеялись. В развитии Дилана наступила фаза увлечения анекдотами про слонов.
— Дед, а дед, ты ведь почти все на свете знаешь?
Старик повернулся к мальчишке.
— Ну, кое-что знаю.
— Как узнать, когда девочка… ну, это… проявляет интерес?
Профессор приподнял брови.
— Улыбку красавицы трудно понять, женскую тайну не разгадать.
— Да ладно тебе! Давай без рифмы.
Лиам опустил пинцет.
— Хорошо… Как узнать, говоришь? С твоей прабабушкой Эдит — упокой Бог ее душу — все было просто. Она принимала особую стойку — сгибала правую ногу в колене и ставила туфлю на носок, вращая каблучком. На словах она говорила мне, что я ее привлекаю, как тритон пятнистый, но каблучок рассказывал другую историю.
— Ты это все придумал, правда? Рассказываешь мне побасенки.
— За ложь такую пусть меня повесят, но каблучок не врал, как дважды пять есть…
— …десять! — со смехом закончил Дилан.
Лиам просиял, радуясь, что Дилан в хорошем настроении. Когда его мать около года назад едва не погибла в автокатастрофе, парню пришлось трудно, на него пахнуло дыханием смерти в то время, когда мысли должны быть заняты кузнечиками да таблицей умножения. Лиам тревожился, опасаясь уйти из жизни слишком рано, пока мальчик все еще в нем нуждался.
Но похоже, самое трудное осталось позади.
В «ветхом саду» в утрамбованном проходе между рядами грибных ячеек промелькнул ползунчик. Микробот остановился и острыми как бритвы кремниевыми лапками отсек кусочек гриба на пробу. Затем он подбежал к углу стола, где засунул образец в анализатор РНК и экспрессии белка. Кремниево-металлические микроботы, получившие прозвище «ползунчики», работали у Лиама садовниками. Размером меньше десятицентовой монеты, четырнадцать ползунчиков управлялись компьютером под наблюдением видеокамеры под потолком. Дилан очень любил маленьких роботов и каждому присвоил собственное имя.
Профессор взглянул на правнука.
— А девочка кто?
— Да так, есть одна… И каблучком она не крутит.
— Они все разные. Но любая чем-нибудь себя да выдаст. Ты за ней наблюдал — что она делает?
— Глазами — что-то странное, вроде как щурится.
— Гм. Это о чем угодно может говорить. А еще?
— Кулачки сжимает.
— Большие пальцы внутри кулака или снаружи?
— Внутри.
— Ну, парень, тебе крупно повезло!
Дилан расплылся в улыбке.
— Ладно. Почему слоны красят подошвы в желтый цвет? — спросил Лиам.
Дилан задумался.
— Поймал. Не знаю.
— Чтобы можно было спрятаться, лежа вверх ногами, в банке с горчицей.
— Что за глупости!
Лиам пожал плечами.
— Ты когда-нибудь находил слонов в горчице?
— Нет.
— Вот видишь!
Дилан рассмеялся, но вдруг сосредоточился на чем-то в нескольких футах от себя.
— Дед, а дед, с Микки что-то неладное…
В нескольких рядах от них ползунчик Микки замер без движения, застыв на месте, как крохотная статуэтка. Лиам наклонился, подтолкнул его пинцетом, осторожно приподнял пальцами, не забывая, что кремниевые лапки остры, как скальпель. Он опустил микробота на ладонь и еще раз потрогал пинцетом. Никакого эффекта. Перевернув Микки на спину, профессор сразу же понял, в чем дело.
— Видишь эту маленькую черную точку? Управляющая схема сгорела. Джейк говорил, что у них не задалась последняя партия.
— Разве его нельзя починить?
— Не-а.
— Совсем-совсем умер?
— Боюсь, что да.
Дилан сощурился.
— Я ни разу не видел, чтобы ползунчики умирали.
— Микроботы — живучие твари, но они не бессмертны. Никто не бессмертен.
Старик положил руку на плечо мальчика.
— Давай устроим Микки достойные похороны?
Лиам подошел к компьютеру, все еще держа микробота на ладони. Он в несколько щелчков открыл айтюнс и включил старую ирландскую погребальную балладу «Плач об Арте О’Лири». Старик пошевелил бровями, чтобы развеселить Дилана, но тот вдруг посерьезнел.
Из динамиков полилась песня:
Всадник мой ясноглазый,
Что сталось с тобою вчера?
Знала, в сердце моем ты навечно,
Покупала наряды тебе я —
Чтоб любовь наша вечно жила.
— Найдем местечко поудобнее, — сказал Лиам Микки. Профессор выбрал крохотный участок земли в центре стола и опустил на него микробота. Тот упал на спинку, задрав лапки кверху. Лиам пометил координаты участка и ввел их в компьютер.
Дилан внимательно наблюдал за его действиями.
— Ты что делаешь, дед?
— Терпение, малыш. Спешка не всегда уместна.
По дорожкам, которые разделяли ячейки, как межи крестьянские поля, примчались три ползунчика. Они остановились у места упокоения Микки и немедленно, разбрасывая почву в стороны, принялись копать ямку. За несколько секунд могилка для павшего товарища была готова. Затем они набросились на него, оторвали кремниевые лапки, голову, растащили тело на кусочки.
Дилан завороженно наблюдал:
— Ух ты! Жуть!
— Смотри-смотри.
Микроботы побросали расчлененные останки Микки в ямку. Незамедлительно прибыли еще два ползунчика и выплюнули наполненные спорами крохотные капельки влаги.
— Дед, а дед, ты сделал гриб, который поедает ползунчиков? Правда?
Лиам улыбнулся.
— Я взял гены у бактерии, выделяющей кислоту. Эта кислота разъедает даже кремний.
Он разворошил пинцетом соседнюю ячейку. В ней оказался старый микробот, наполовину разложившийся и покрытый тонкой пленкой пушистой поросли.
— Видишь? Неплохо получилось, а?
Дилан смотрел не отрываясь, как на самое чудное в мире зрелище.
Тем временем ползунчики начали закапывать свежую могилку. Через несколько секунд останки Микки почти скрылись из виду. Микроботы уплотнили почву лапками и разбежались кто куда, оставив пятачок рыхлой земли, из которой серебряной травинкой торчала забытая конечность.
— Вот и все. Хотя нет, не все. Через несколько месяцев Микки распадется на атомы, чтобы дать начало новой жизни.
— Но это будет уже кто-то другой. Микки умер.
— Мне больше нравится думать, что он продолжает жить, — ответил Лиам. — Частица его живет во всем остальном. Вернемся, однако, к мальчикам и девочкам. Что там у твоей мамы получается с последним приятелем?
Дилан оторвал взгляд от могилки ползунчика.
— С Марком? Она о нем уже забыла.
Лиам присвистнул:
— Быстро! Что случилось?
— Мама сказала — не тот.
— Ты сам-то как думаешь?
— Не тот.
— Тогда ничего не поделаешь — голову долой!
Дилан повернулся и взглянул на деда.
— А если Джейк?
— С мамой?
— Ну да. Почему бы и нет?
— Хм-м.
Лиам оперся руками о стол. Джейк Стерлинг, подумал он. Старик не раз мысленно прикидывал, подойдет ли внучке его ученик.
— Боюсь, он маму не устроит.
— Почему?
— Потому. Просто не устроит, и все.
Дед старался по возможности не кривить душой с Диланом. Мальчик был смышлен не по годам. Но тут ему не понять.
Через двадцать минут Мэгги встретила их на улице возле аудитории Кларка на пронзительном воздухе осеннего вечера. Она ждала у машины, одетая в джинсы и коричневый пуловер, как всегда привлекательная: ясные умные глаза, вздернутый носик, бледные губы, лицо в обрамлении рыжеватых волос.
— Мам, знаешь, мы ползунчика хоронили!
— Это как?
Дилан быстро рассказал о грибке, способном поедать микроботов, и тут же прыгнул в машину, воткнул в уши наушники-капельки и включил музыку погромче, как в его возрасте сделал бы любой другой мальчишка. Лиам с удовлетворением отметил искру радости, промелькнувшую в глазах внучки.
— Молчи! Дай мне самой угадать — умыкнул парочку генов у архебактерии?
Лиам утвердительно кивнул:
— У алкалифильной.
Мэгги поцеловала деда в щеку.
— Поздравляю! Поехали с нами, поужинаем. Расскажешь новости.
— Не могу. Надо закончить северный блоттинг и анализ РНК.
— Дед, а дед, ну поедем с нами! У тебя такой вид, что ты сейчас с ног свалишься.
— У меня всегда такой вид. Да, слишком жалким старец предстает: он…
— …пугало на палке, рвань.[4] Зачем ты так! Поздно уже. Почти девять часов.
Лиам поцеловал ее в лоб.
— Ступай.
Оставшись один, Лиам по пустым коридорам вернулся назад. Мэгги права — восьмидесятишестилетний старик должен каждую оставшуюся минуту проводить с семьей, а не куковать в экспериментальной лаборатории, перетасовывая гены между грибами. Но это было необходимо — он еще не закончил свой самый главный проект.
Профессор остановился у двери лаборатории, прислушался. Ни звука.
Для тревоги имелась реальная причина. За ним по пятам ходила какая-то женщина, причем с каждым днем все больше наглела, все меньше пыталась скрываться. В прошлом его дважды преследовали такие же навязчивые поклонники, что было злосчастным побочным эффектом известности, однако до сих пор это ни к чему дурному не приводило. После разговора по душам с полицией они растворялись без следа. Лиам, как положено, сообщил о женщине в полицию кампуса, но там пока не смогли установить ее личность.
Может быть, она и не замышляет ничего плохого, но как знать? По возрасту она годилась в студентки, но повадки у нее были явно не студенческие. Женщина передвигалась, как хорошо тренированный боец.
Лиам ввел несколько команд и отступил назад, наблюдая за микроботами. Потом его пораженные артритом пальцы занялись множеством других задач, пока еще недоступных ползунчикам. Букашки, например, не умели определять задачи и выделять главное: какие грибы отбраковать, а каким позволить размножаться. Не могли сами себе задавать программу действий. От внутреннего руководства многое зависит. Свою собственную программу действий Лиам задал шестьдесят лет назад, в тот самый весенний день на просторах Тихого океана. С тех пор он никому никогда не обмолвился о ней даже словом.
Мысли профессора переключились на Джейка. Как-то раз, под предлогом наблюдения за белыми оленями, он привез своего преемника на заброшенную военную базу — армейские склады Сенека, в тридцати милях на северо-запад от Итаки. Истинная цель была другой. Лиам начал постепенно открывать Джейку свой секрет, снимая один за другим покровы тайны. Парню можно было доверять — он знал, что такое война, не понаслышке.
Несмотря на частицы информации, которыми он делился с Джейком, Лиам не раскрывал свой замысел целиком. Его ученик уже знал о японском биологическом супероружии, уничтоженном четвертым в истории человечества ядерным ударом. Лиам назвал токсин его истинным именем — узумаки. Профессора охватило странное чувство, когда после десятков лет молчания он опять произнес это слово вслух.
Однако Джейк еще во многое не был посвящен. Он, например, не подозревал об иезуитских планах Лоуренса Данна, не ведал, что Лиам — тайный обладатель одного из семи латунных баллончиков. Старик профессор пока еще не признался, что наконец обнаружил слабое место узумаки.
Щелк!
Лиам замер. Звук послышался прямо из-за лабораторной двери.
— Мэгги?
От внучки можно было ожидать повторной попытки утащить его домой.
Никто не ответил.
— Джейк?
Его ученик тоже нередко засиживался по вечерам. Лиам не раз заставал его в лаборатории после полуночи.
Профессор напряг слух. Ни звука.
Лиам окинул взглядом рабочее помещение. Микроботы бегали по «ветхому саду». Экран компьютера потемнел, переключившись в режим сна.
Ничего необычного.
Щелк!
Погас свет.
2
Тинк-тинк-тинк.
Когда Лиам Коннор пришел в себя, этот звук первым проник в его сознание.
Тинк-тинк-тинк.
Старый ирландец потерял ориентацию и ощущение времени, в уме вспыхивали мимолетные, разобщенные обрывки воспоминаний. Ему — двенадцать лет, он гуляет по зеленым холмам Слиго, ищет новые разновидности грибов. Ему — двадцать два, он на борту боевого корабля в Тихом океане, рассматривает лежащий на ладони латунный баллончик. Тридцать один год — их первый собственный дом в Итаке, его жена, совершенно нагая, лениво поднимается с постели. Пятьдесят девять — король Швеции вручает ему медаль. И вот ему уже семьдесят семь — он впервые видит правнука Дилана, его перекошенное от крика свекольно-красное личико.
Тинк-тинк-тинк.
Через минуту мысли успокоились, он снова стал самим собой, нынешним — старым-престарым ирландским гномом. Восемьдесят шесть — почетный профессор биологии Корнелльского университета.
Лиам сделал попытку пошевелиться, но тело не слушалось. Он не мог поднять руки, открыть рот. Туловище вроде бы в вертикальном положении, но нельзя сказать наверное. Перед глазами плавают черные кляксы. Ничего не видно, за исключением слабого свечения откуда-то сзади. Свет поочередно принимал желтый, зеленый и красный оттенки, каждый подчиняясь собственному ритму, то нарастал, то шел на убыль.
Тинк-тинк-тинк.
Знакомый звук. Где-то он его уже слышал. Что за чертовщина?
Лиам попытался мысленно восстановить события. Он работал в лаборатории — в этом можно было не сомневаться, — копался в «ветхом саду», а затем… полный провал в памяти. Сколько времени прошло? Что сейчас — другой день или все еще вечер понедельника?
Профессор не мог повернуть головы. Сидел прямо, а пошевелиться невозможно. Кто-то подкрался и ударил сзади по голове, догадался он. В ней до сих пор звенело.
Послышался новый звук — тихий, едва слышный шелест. Пауза. Затем звук повторился.
Кто-то дышит. Профессор не сомневался, что прямо за его спиной, в темноте, очень близко сидит человек.
Тинк-тинк-тинк.
Лиам попытался открыть рот, заговорить, но губы не размыкались. Язык тоже не слушался, прилип к основанию рта.
Ученый оценил обстановку, силясь перебороть острую, как от пореза ножом, боль в переносице. Он находился в громадном помещении, похожем на половинку цилиндра. Бетонный потолок в двадцати футах над головой по обеим сторонам правильным полукругом опускался до самого пола. Профессор сидел лицом к тыльной части цилиндра — покрытой пятнами, ровной бетонной стене в десяти футах от его лица. Лиам понял, где находится: в заброшенном хранилище боеприпасов на бывших военных складах Сенека, в полной изоляции от внешнего мира. За последние четыре года Лиам провел на этой базе не один месяц, торопясь довести до конца свой последний, самый главный, тайный проект.
Из-за спины вышла и остановилась прямо перед ним женщина. Ее лицо освещал слабый, пульсирующий свет, падающий из-за спины. Лиам сразу же узнал в ней свою преследовательницу. Азиатка, почти наверняка — китаянка. На вид — от двадцати до тридцати лет, на носу — маленькие круглые очки. Китаянка наклонилась вперед, почти вплотную придвинув свое лицо к лицу профессора. Ее черты озарял пульсирующий свет — желтый, зеленый, красный. Красивая. Два совершенно симметричных шрама на обеих скулах только подчеркивали ее красоту. Одежда, даже перчатки, — сплошь черная.
Женщина включила закрепленный на стойке светильник для фотосъемки. Пленник заморгал от яркого света. Постепенно из-за белых сполохов проступили очертания и цвета предметов. Лиам опять попытался заговорить, но не смог открыть рта. Голову сжимали какие-то тиски.
Когда глаза профессора привыкли к свету, китаянка поднесла к его лицу зеркало. Она поправила его, чтобы тот мог видеть собственное отражение.
Отражение в зеркале напоминало кошмар. Голову пленника охватывал металлический каркас. Распорки и обручи удерживали череп в неподвижности, как у пациента со сломанной шеей. Металлическая струбцина с резиновыми губками намертво зафиксировала челюсть. Человек в зеркале выглядел старым, очень старым. Старше даже, чем сам восьмидесятишестилетний профессор. Морщины на лице напоминали пересохшее речное русло, из черепа во все стороны торчали клочки седых волос. Лиам был похож на мертвеца, призрака из страшной сказки о Франкенштейне, с головой, закованной в шлем для пыток.
Китаянка опустила зеркало. Оказалось, она прекрасно, хотя и не без акцента, говорит по-английски.
— Меня послал наш общий знакомый.
Родом, должно быть, из Северного Китая, предположил Лиам. По спине побежали мурашки. От ее следующей фразы у Лиама чуть не остановилось сердце.
— Я пришла за узумаки.
Тинк-тинк-тинк.
Он наконец понял, откуда брался этот звук. Опустив глаза, Лиам заметил на коленях женщины чашку Петри. По дну чашки бегали четыре блестящих жучка, каждый размером не больше десятицентовой монеты.
Ползунчики!
Микроботы с неимоверной быстротой носились по днищу, клацая о стеклянные бортики: тинк-тинк-тинк. Острые, как лезвие бритвы, лапки ползунчиков были сделаны из травленых кремниевых сегментов.
Лиам закрыл глаза. Кремний отчетливо звякал о стекло.
— Я все перерыла. Где вы его прячете?
Старик постарался сосредоточиться. Оружия у нее вроде бы нет. Если освободиться, можно еще побороться. Он был невысок, бесконечно стар, но сохранил былую резвость и умел, когда потребуется, действовать жестко и безжалостно.
Тинк-тинк-тинк.
Китаянка протянула руку и дотронулась до шлема. Что-то зажужжало, шлем с механической аккуратностью опустил челюсть Лиама вниз, словно открыл дверь сейфа. Нёбо и горло обдало холодным воздухом.
Тинк-тинк-тинк.
Китаянка приподняла правую руку, сжав ее в кулак. Ползунчики немедленно прекратили неутомимый бег в стеклянной чашке. От внезапно наступившей тишины резало в ушах. Похоже, она дистанционно управляла микроботами одетой в перчатку рукой.
Китаянка взяла пинцетом одного из ползунчиков и засунула крохотную машинку почти в самое горло пленника. Тому пришлось бороться с приступом страха, чтобы невзначай не поперхнуться. Крохотные лапки-скальпели при малейшем нажиме могли располосовать мягкие ткани. Лиам сразу же почувствовал на языке привкус крови.
Его мучительница нажала другую кнопку, и пьезомоторчик вновь зажужжал, закрывая рот жертвы. Зубы сомкнулись с явственным стуком. Женщина закрыла ему рот рукой и двумя тонкими пальцами зажала нос.
— Глотаем!
Прошло несколько секунд, а то и минут, прежде чем он ударился в панику. Лиам вырывался изо всех сил, тело восставало против нехватки кислорода. Ему казалось, что еще немного — и он себе что-нибудь сломает. Ирландец был крепким малым, но организм в его возрасте не мог перенести такую пытку. Он держался сколько мог, извиваясь и напрягаясь, однако перед глазами быстро начало темнеть.
Дыхание — безусловный рефлекс. Человек не может не дышать. Иначе он начинает делать глотательные движения.
Лиам почувствовал жгучую боль, когда микробот двинулся вниз по пищеводу, впиваясь в мягкие стенки острыми лапками. Профессор попытался вскрикнуть, но не мог сдвинуть с места челюсть, пошевелить языком. Он был закован, пригвожден к месту. Крик метался в мозгу, не находя выхода.
Китаянка убрала руку, Лиам с шумом вдохнул воздух сквозь сомкнутые зубы. Грудь ходила ходуном.
Женщина нажала кнопку, рот пленника снова открылся. Посветив внутрь маленьким фонариком, она удовлетворенно хмыкнула.
Мучительная процедура повторилась еще три раза, пока все четыре микробота не оказались в желудке. Лиам лихорадочно пытался удержать сознание под контролем, сдержать панический ужас. Нельзя проявлять слабость. Он хорошо понимал, зачем она пришла, и не собирался уступать, чего бы это ни стоило и сколько бы ни пришлось страдать.
Китаянка поднесла к его лицу обтянутую перчаткой руку с согнутыми пальцами — точно паук растопырил свои лапы.
— Десять секунд.
Она пошевелила пальцами, приводя ползунчиков в движение.
Все тело Лиама пронзила жгучая боль, зубы заскрипели с неистовой силой. Желудок сотрясали конвульсии, словно в его недрах разожгли огромный костер. Перед глазами побелело. Профессору никогда прежде не доводилось испытывать подобную агонию. В животе ворочалось когтистое, шипастое чудовище, волнами распространяя нестерпимую муку. Время остановилось.
Сознание Лиама поплыло в небытие. Он видел летящих по небу птиц, их преследовали люди с огромными ружьями. Далеко-далеко зазвонил колокол. Перед мысленным взором явился корабль, темная точка в небе, грибовидное облако — как будто все это было только вчера. Тысячи крохотных спиралек, словно искры пожара, во все стороны разлетались по небу.
Откуда-то издалека послышался голос, ведущий отсчет:
— Три, два, один…
Боль пошла на убыль. Организм никак не мог успокоиться, сотрясающие желудок конвульсии не желали прекращаться. Лиам крепко зажмурился. Ощутил щеками холод — текли слезы.
Постепенно старый ученый пришел в себя, открыл глаза. Китаянка стояла перед ним, постукивая по зубам пальцем в перчатке.
— Будете говорить? — спросила Орхидея. — Если готовы, моргните два раза.
Женщина смерила пленника взглядом в поисках признаков капитуляции. Взглянула на его кисти. Когда человек сдается, его руки становятся похожими на дохлую рыбу. У Коннора они сжаты в кулаки. Значит, еще держится.
— Профессор Коннор, слушайте внимательно! — произнесла китаянка, разматывая рулон медицинского пластыря. — Возможно, вы думаете, что больнее, чем было, уже не будет. Вы ошибаетесь. Еще как будет!
Она оттянула и зафиксировала веки Коннора пластырем, оставив глаза широко раскрытыми. Метод хорошо работал во многих отношениях. Когда глаза пересыхали, физический дискомфорт становился невыносимым, но, главное, жертва лишалась еще одной формы сопротивления, теряла очередную оборонительную позицию — возможность отгородиться от визуальных раздражителей, не пускать в себя внешний мир.
Китаянка сфотографировала беспомощного профессора и вытащила из сумки ноутбук. Набрав несколько команд, она поднесла экран к лицу жертвы. На щеке Коннора от рези в глазах задергался мускул.
— Я зачитаю вам список имен и фамилий. А вы слушайте и смотрите.
Она открыла небольшой блокнот и прочитала первое имя:
— Джордж Вашингтон.
На экране появился портрет первого президента США.
— Чарлз Дарвин.
Появился Дарвин. У профессора затряслась голова. Наверное, почти ничего не видит, предположила Орхидея, глаза чересчур высохли.
Она взяла со стола глазные капли «Мурин», купленные в аптеке за шестьсот миль от Итаки. Орхидея всегда следовала правилу — ничего не покупать на месте, не оставлять квитанций, не привлекать к себе внимания.
Глаза Коннора метались от компьютера к лицу мучительницы и обратно. С пониманием происходящего пришел страх. Не иначе заметил инфракрасные лазеры и фотодиоды вокруг контура экрана, подумала китаянка. Догадался, значит. Умница! Пытать лауреата Нобелевской премии — одно удовольствие.
Компьютер играл роль детектора лжи. Рекламные компании разработали хитрые программы, наблюдающие за реакцией зрителей на коммерческие клипы, которые крутили перед ними на экране. Программы отслеживали движения глаз, расширение зрачков, кровоток в сосудах склеры. Военные тоже использовали эту программу — для допросов. Орхидея подогнала ее для своих потребностей и была довольна тем, как она работает.
С экрана компьютера на профессора смотрел Дарвин. Тестирует, проводит калибровку, составляет карту реакций, чтобы установить, как он отвечает на раздражители, определил он.
Китаянка переключилась на коллег профессора:
— Марк Симпсон.
На экране появилось фото человека, много лет проработавшего бок о бок с Коннором. Скорее всего фото взято с веб-сайта ученого. Лиам никак не отреагировал. Китаянка продолжала показывать фотографии и зачитывать имена:
— Влад Глазман.
Опять ничего.
— Джейк Стерлинг.
Внизу экрана дернулся маленький красный индикатор. Сигнал был слабым, но все равно выделялся на фоне шума. Китаянка сделала пометку. Хорошо! Джейк и так проходил в ее списке одним из первых. Она уже знала его адрес, где находится его лаборатория, и поставила телефон ученого на прослушивание.
«Ну что ж, — подумала она, — переходим к главным лицам».
Нет, нет, Боже, нет…
Китаянка перебрала по очереди всех коллег и друзей профессора, добралась до членов семьи. Надо заблокировать мысли, перестать думать, чувствовать…
— Мартин Коннор.
— Этель Коннор.
— Артур Коннор.
— Мэгги Коннор.
Столбик внизу экрана рванулся вверх.
Китаянка внимательно посмотрела на профессора, потом на фото его внучки Мэгги и сделала еще одну пометку.
Лиам обливался потом. Липкая влага холодила кожу, вызывая неудержимый озноб.
Женщина наклонилась так близко, что ее лицо оказалось в дюйме от его собственного. От китаянки пахло древесиной и креозотом.
— Где вы прячете токсин, профессор Коннор? Не сопротивляйтесь. Вы, очевидно, уже поняли, что вас ожидает.
Орхидея постучала пальцем по экрану:
— Ваша внучка. Я буду пытать ее у вас на глазах. Не расскажете — она умрет.
С каким удовольствием он убил бы эту мразь! Больше всего на свете ему хотелось высвободить руки и вцепиться мучительнице в горло.
Китаянка нажала клавишу, и на экране возникла новая фотография. Красный индикатор зашкалил.
Дилан!
— Если смерти внучки окажется мало, я займусь ее сыном. Вы думаете, что сможете спокойно наблюдать, как я пытаю вашего правнука? Думаете, вам хватит храбрости?
Нет, на такое у него храбрости не хватит. Но отдавать узумаки тоже нельзя. Выбор прост — да или нет. Либо признание, либо смерть родных.
Китаянка снова приблизилась.
— Даю одну минуту. Расскажете — все закончится. Вы умрете, но их я не трону.
Старый ученый отказывался принять выбор. Должен же быть какой-то еще выход! Его признание не спасет родных, он это ясно понимал. Самому тоже не избежать смерти. Но все-таки кое-что еще можно успеть. Придется помучиться, чтобы выиграть время, собрать в кулак всю твердость духа, на какую он только способен, и тогда, возможно, появится пусть слабый, но шанс нарушить ее планы.
Об остальном позаботятся другие.
— Десять секунд. Говорите!
Лиам приготовился. Сейчас начнется…
Истекли последние мгновения. Китаянка подняла руку и пошевелила пальцами. В желудке профессора вновь ожили ползунчики.
Лиам Коннор зашелся в крике.