Спираль — страница 6 из 11

ВТОРНИК, 26 ОКТЯБРЯГрибы и мы

3

Мэгги Коннор натянула на себя одеяло.

— Никого нет дома, — пробормотала она.

Стук в дверь не прекращался.

— Не стучи!

Тишина.

— Я все еще зде-е-есь… — раздался из-за двери детский голос.

Мэгги, с неохотой покинув теплое гнездо, медленно вылезла из кровати. От холодного утреннего воздуха голая кожа покрылась мурашками. Внучка профессора натянула джинсы и удобный, просторный светло-желтый свитер. Ей было тридцать три года, и она еще могла похвастаться превосходной фигурой, но только не перед сыном.

Мэгги подошла к двери и приоткрыла узкую щелку. Дилан попытался заглянуть внутрь.

— Грибы? — спросила мать наигранно-серьезным тоном.

— И мы! — ответил сын.

Мэгги, уже одетая, прошла в сердце дома — кухню — по длинному коридору мимо спальни Иветты (бардак да и только!), хиппи-лэнда Синди и чистенького светло-зеленого кукольного будуара Джозефины. Попутно она согревалась и втягивала носом густые ароматы. У стены рядышком стояли бок о бок два видавших виды холодильника. На правом красовалось намалеванное от руки желтое солнце. Левый покрывали разноцветные отпечатки ладоней соседок по дому. А еще в кухне обитали эльфы. Самый большой — статуя ручной резьбы из черного дерева высотой почти четыре фута — охранял угол. Фигурки поменьше взирали с холодильников.

Когда несколько лет назад встал вопрос о переезде в Ривенделл,[5] дело решили эльфы. Будущий сосед по дому Джастин сказал четырехлетнему Дилану, что эльфы наведываются из близлежащего леса. Джастин изучал экологию и эволюционную биологию. Из-за непослушной бороды и светло-каштановых косм его самого можно было принять за лесную нечисть. «Послушных мальчиков, — сказал Джастин Дилану, — эльфы охраняют, осыпают пряностями и алмазной пылью. Если поведешь себя как негодник — не будешь слушаться маму, много кричать, оставлять после себя грязную посуду, — эльфы и феи уйдут обратно в лес, и ты их никогда больше не увидишь». Через год Джастин закончил университет и переехал в Якиму, штат Вашингтон. Освободившуюся комнату заняла Иветта. Дилан стал в доме единственным мужчиной.

Теперь сыну Мэгги шел десятый год. Он стоял у плиты на ящике из-под молока и мешал овсянку, едва доставая носом до края кастрюли из нержавейки. Мальчишка водил ложкой туда-сюда, не позволяя каше пригореть ко дну. У его ног дремала Черепашка, черношерстая помесь лабрадора. За столом сидела одна из соседок, Синди Шарп, студентка пятого курса факультета архитектуры и искусства, специализирующаяся на графике. Синди сжимала в ладонях кружку кофе. Вид двадцатитрехлетней девушки наводил на мысль, что без кофе она просто не жилец на этом свете. Синди, однажды открыв для себя гедонизм юности, надолго в нем застряла. Природа подарила ей вьющиеся локоны, неправильный прикус и неразборчивое отношение к мужчинам, в котором Мэгги не могла уследить никакой системы.

— Опять загуляла? — спросила Мэгги.

— Навещала больного друга, — ответила та условной фразой.

Мэгги подавила смешок.

— Надеюсь, другу теперь лучше.

Синди улыбнулась.

— Не то слово. Намного лучше.

Дилан принялся мешать в кастрюле с еще большим рвением. Не иначе понял, о чем идет речь. Синди оттолкнулась от стола и подошла к плите:

— Не готово еще, а? Я с голоду умираю.

— Скоро уже, — буркнул Дилан.

— Такой хороший мальчик! — произнесла Синди, обнимая Дилана сзади. — Красивый и готовить умеет.

Она положила подбородок на макушку мальчишки и взглянула на Мэгги.

— Подрастет — мой будет.

— Руки прочь! Не позволю! — Мэгги отодвинула сына в сторону, взъерошила его волосы. Рыжие как огонь, совсем не в отца. Скорее как у прадеда в молодости. Дилан приближался к возрасту, когда сыновья начинают отстраняться от матерей. Она заметила, что тот увернулся от ее объятий.

Вместо ласки она ткнула сына в бок:

— Грибы?

— И мы!

Ночью прошел снег и покрыл все вокруг белым, толщиной в дюйм, пологом. Заброшенную ферму в начале семидесятых за гроши купила компания субъектов, охваченных идеей «возвращения к земле-матушке». Они навели в доме порядок, пристроили несколько спален и соорудили большую теплицу, чтобы суровыми итакскими зимами на столе не переводились свежие овощи. Согласно легенде, вырубая кусты, новые хозяева нашли лопату с рукоятью, покрытой искусной, затейливой резьбой — ликами хоббитов, эльфов и злых орков. Жители дома объявили черенок лопаты клановым тотемом. Бывшую ферму назвали Ривенделл.

Мэгги и Дилан оделись на прогулку потеплее. Воздух дышал стужей, небо очистилось от облаков, что для Итаки в это время года было редкостью. Щурясь от яркого солнечного света, мать с сыном удалялись от Ривенделла, оставляя на снегу вереницу следов. Черепашка не отставала ни на шаг. Вскоре их накрыла тень от нависающих сосновых лап. Деревья посадили здесь еще в начале прошлого века для восстановления леса, вырубленного под фермерские угодья. Лес преобразился, стал смешанным — лиственница росла рядом с тсугой,[6] стайка тополей окружала одинокий дуб. Утро выдалось бесподобное, осень еще не закончилась, а поверх нее уже насыпала снега зима. Листья все еще цеплялись за ветки, но уже облетали целыми охапками. Каждый порыв ветра срывал ворох листвы и разбрасывал ее по свежему снежному покрову.

Черепашка остановилась и понюхала место у поваленного дерева, с которого ветром сдуло листья и снег. Из обнаженной почвы торчал запоздалый гриб с оранжевой, покрытой коричневыми разводами шляпкой. Как необычно, подумала Мэгги. Она опустилась на колени, чтобы рассмотреть гриб поближе, потрогала пальцем кожицу.

— Это что? — спросил Дилан.

— Не знаю. Похож на Amanita jacksonii, но смотри сюда. Видишь? Расцветка шляпки неправильная.

Она вытащила из кармана небольшой целлофановый пакет и перочинный нож. Выкопав гриб из подмороженной почвы, Мэгги опустила его в пакет.

— Получается, что знаменитый собиратель грибов совершил новое открытие? — предположил Дилан.

— Как сказать… — ответила Мэгги, обнимая сына одной рукой. — Скорее это заслуга собаки.

— Грибус черепахус, — просиял Дилан.

Они пошли дальше. Их путь часто преграждали наносы засыпанной снегом листвы, но Мэгги и Дилан без труда находили дорогу. Почти каждое утро Дилан перед отправлением в школу и Мэгги перед уходом на работу в гербарий патологии растений Корнелльского университета описывали круг по лесу, собирая образцы для совместного проекта «Грибы и мы».

Все началось почти год назад, за несколько недель до дня рождения Дилана. Во время прогулки по лесным зарослям мальчик с восторгом обнаружил на дереве нашлепку из коричневого грибка, уверяя, что она похожа по форме на портрет Альберта Эйнштейна. Мэгги не заметила сходства, но находка подсказала полезную мысль. Она решила приготовить сюрприз на девятилетие сына — вырастить на бревне живые грибы в форме надписи «Дилану — 9».

Прошла еще неделя, и Мэгги угодила в больницу со множественным переломом ноги после жуткого столкновения с пикапом. Они возвращались домой с прогулки, Дилан был надежно пристегнут к заднему сиденью. В этот момент потерявший управление пикап врезался в бок их «фольксвагена». Дилан испытал шок, но физически не пострадал. Студента-выпускника, сидевшего за рулем пикапа, выбросило из машины через лобовое стекло. Живым до больницы его не довезли.

Потом они не раз беседовали о хрупкости человеческой жизни. Дилан не на шутку переживал.

— Мам, ты ведь тоже могла погибнуть.

Мэгги обнимала сына.

— Я знаю, милый. Но не погибла же.

«Грибы и мы» отвлекло их от печальных мыслей. Обсуждения, как лучше реализовать идею, сами по себе вылились в целый проект. В конце концов выход подсказали вощеные пленки, которые служили защитой от насекомых и плесени для некоторых растений. Мэгги изготовила из вощеной бумаги трафарет, проследила, чтобы тот плотно прилегал к бревну, и запечатала края парафином. Потом щедро посыпала бревно спорами плесени и так оставила на две недели. Парафин держал трафарет на месте, на открытых участках взошла плесень. Эффект получился потрясающий — словно сами лесные духи поздравляли мальчика с днем рождения. У Дилана закружилась голова от радости, он давно не испытывал такого яркого чувства. Почти сразу после аварии по ночам ему стали сниться кошмары — с криком ужаса он просыпался среди ночи, увидев во сне, как погибают все его родные. Сейчас все стало лучше, хотя кошмары не кончились. Дилан все еще просыпался от страшных видений — в поту, молотя руками и ногами, — но уже значительно реже.

Мэгги с сыном довели метод до совершенства. Несколько мазков картофельного бульона с сахаром через пару дней превращались в приличную колонию Aspergillus. Вода с сахаром питала черную как сажа текстурную плесень. Перед ними открывались бесконечные возможности — в природе грибы исчислялись миллионами видов. Пока заживала нога, Мэгги с сыном прекрасно проводила время и надеялась, что к тому времени, когда снимут гипс, последние воспоминания об автокатастрофе улетучатся и все снова придет в норму.

Но тут у Дилана начались панические атаки.

Сойдя с тропинки немного в сторону, они подошли к новой стадии проекта «Грибы и мы». Им предстояло удалить вощеную бумагу с очередного рисунка. Стараниями семейства Коннор микологические шедевры покрывали теперь множество деревьев и пней в окрестностях Итаки. Им нравилось воображать, как ничего не подозревающие путешественники случайно замечают эти творения и приписывают их лесным эльфам. Во время последней экспедиции они оставили трикветр:

Рисунок размером с тыкву помещался на высоте груди на стволе загнивающей канадской ели. Вощеная бумага все еще прикрывала поверхность дерева.

— Давай сам, — предложила Мэгги.

— Можно?

— Действуй!

Дилан наморщил нос и принялся за работу, осторожно отлепляя края и понемногу удаляя бумагу. Мэгги всегда нравилась эта комбинация из переплетенных линий. Этот знак придумали кельты, значительно позже христиане переняли его как символ Святой Троицы. У кельтов он олицетворял три фазы жизни женщины: девичество, материнство и старость.

Удаление бумаги — коварная операция. Иногда кусочки грибка отрывались вместе с бумагой, отчего рисунок терял четкие очертания и становился неряшливым. На этот раз работа шла как по маслу, бумажное покрытие легко отделялось, открывая потрясающую картину. Древний символ красиво сливался с окружением. Казалось, что из гниения и смерти снова возрождается жизнь. Мэгги прижала к себе сына.

— Как здорово!

— Ну, не знаю… Тут пятнышко внизу…

Мать взъерошила волосы Дилана.

— Само совершенство! Как и ты сам. Ну, пошли.

Мэгги осмотрелась:

— Черепашка!

Собака присоединилась к ним на вершине пологого холма. Сквозь поредевшую листву вдали виднелись хорошо различимые очертания Ривенделла. Мать с сыном двинулись в направлении дома, но уже через несколько шагов Черепашка насторожилась и вскинула голову. Секундой позже Мэгги поняла причину. Собака услышала тревожные крики.

— Мэгг-и-и!!!

— Ди-и-илан!!!

Они запыхались, пока добежали до дома.

Синди стояла на заднем крыльце, обхватив себя руками. Рядом — окружной шериф с блестящей металлической звездой на груди.

У Синди на глазах слезы.

— Господи, жалко-то как!

4

Лекция «Физика для президентов» в аудитории Шварца началась в девять утра и собрала две сотни студентов. Джейк Стерлинг долго «разогревался» — ночь накануне прошла в слишком откровенных разговорах, и к трем часам утра его последний четырехмесячный роман приказал долго жить, — но через двадцать минут после начала лекции он почти вошел в привычный ритм.

«Физика для президентов» исходила из простого посыла — как если бы в аудитории сидели будущие президенты Америки. Предположим, их удалось собрать вместе всего на один семестр. Какие знания оказались бы для них наиболее полезными? Джейк рассудил просто: государственные деятели должны понимать законы, на которых зиждется мироздание, определяющие, что может и чего не может быть. Ядерную подводную лодку построить можно, а ядерный самолет нельзя. Солнечного света хватит, чтобы обеспечить электроэнергией все Соединенные Штаты, однако фотоэлектрическими панелями пришлось бы облепить приличный кусок Невады. Джейк доводил факты четко, в манере армейского офицера. Мундир он снял больше десяти лет назад, но по-военному четкий подход к делу сохранился.

— Исаак Ньютон в одиночку совершил переход от древнего к современном миру. До Ньютона человечество представляло собой цивилизацию суеверных ремесленников. Мы умели делать плуги, луки и метательные машины, но понимать мир, управлять им мы учились экспериментальным путем, методом проб и ошибок. Или же нас направляли «знатоки», делающие вид, что им доступно высшее знание, — церковники и шаманы. Люди всю жизнь проводили в ожидании проявления Божественной воли через загадочные силы Вселенной, не отваживаясь на большее. После Ньютона человек имеет возможность взять карандаш, бумагу и спокойно вычислить то, что нужно. Никаких чудес. Никакой тарабарщины. Даже подготовки особой не требуется — достаточно скромных познаний в математике.

Джейк преподавал этот курс уже третий семестр подряд — рекордный период за его восьмилетнюю карьеру в Корнелльском университете. Он любил часто менять учебный план, предпочитая широкие экскурсы в рамках программы долбежке в одну точку. Физика ему нравилась. Коллеги с других кафедр с жаром доказывали, что резцом, определяющим форму мира, являются гуманитарные науки, политика, литература, но, по мнению Джейка, будущее определялось технологиями.

Молодой профессор продолжал:

— Люди с готовностью воспользовались законами Ньютона, Максвелла, Эйнштейна и Шредингера в практических целях. Установив, что все на свете независимо от размеров подчиняется определенным правилам, человечество вышло за собственные физические пределы. Первым делом люди ударились в гигантизм, бросились строить мощные плотины, огромные трансокеанские суда и, наконец — верх гигантомании, — отправились на Луну. Теперь мы наблюдаем вторую революцию. Как вы думаете, в чем ее суть?

В ответ — откровенно скучающие взгляды. Джейка задело равнодушие студентов. На его взгляд, объяснение устройства мира с помощью математики явилось наиболее важным открытием в истории человеческой мысли. Из этого следовал простой вывод: мир предсказуем и управляем. Все, из чего он состоит, будь то радиоволны, яблоки или планеты, ведет себя, подчиняясь дифференциальным уравнениям. Достаточно научиться выполнять нехитрые манипуляции с символами на бумаге, и вот уже человек создает радиостанции, способные поддерживать связь между материками, или ракеты, с невероятной точностью поражающие цели противника. Все просто и логично.

— Ну так в чем же? — повторил лектор. — Не догадываетесь?

— В нано, — ответили из первого ряда.

— Правильно! В нанотехнологиях, сфере сверхмалого. Для сегодняшних ученых малое, а не гигантское стало новым неведомым рубежом.

Джейк кликнул мышкой символ на экране компьютера, и у него за спиной на десятифутовом экране появилось цветное фото микросхемы процессора Intel Core 2 Quad.

— Современная интегральная схема — самый сложный и совершенный технологический продукт, который когда-либо производило человечество.

Еще один щелчок мышью увеличил масштаб изображения до отдельного транзистора.

— Этот транзистор в тысячу раз тоньше человеческого волоса. Он меньше человека в той же пропорции, в какой человек меньше земного шара. В этом мире расстояния измеряются нанометрами. «Нано» происходит от греческого слова «нанос», означающего «карлик», и соответствует одной миллиардной доле. Одна миллиардная доля населения Земли не заполнит даже первого ряда этой аудитории — вот как мала эта величина.

— Нанотехнологии позволяют создать целый мир на пространстве одного метра. — Джейк снова уменьшил масштаб, и одинокий транзистор сразу же потерялся в лабиринте из других транзисторов, конденсаторов и межкомпонентных соединений. — Эта компьютерная микросхема являет собой систему дверей и коридоров, побуждающих электроны к выполнению замысловатых передвижений, схожих с теми, которые ежедневно проделывают миллионы жителей любого крупного города. Целый город для электронов можно разместить на пространстве величиной с почтовую марку.

Картинка исчезла и сменилась видом с воздуха на уличную сетку центрального Манхэттена.

— Схема, похожая по сложности на Манхэттен, уместится на кончике моего пальца. Но в отличие от настоящего города в такой схеме не бывает дорожных заторов и пробок. Все работает без сучка и задоринки. Ни один пакет электронов не выпадает из системы.

— В компьютерной микросхеме время тоже представлено в миниатюре. Компьютер работает — умножает числа или поддерживает связь с соседями по сети — с частотой одной операции в наносекунду. Процессор мощностью в один гигагерц способен выполнять примерно миллиард вычислений в секунду. Вы только подумайте! Миллиард в секунду! Жизнь человека продолжается максимум три миллиарда секунд. За три движения секундной стрелки компьютер передумает столько же мыслей, сколько вы за всю вашу жизнь. — Джейк сделал паузу, чтобы аудитория прониклась сравнением. — То есть для компьютера каждые три секунды — как целая жизнь для всего населения Манхэттена. И люди еще спрашивают, почему компьютеры так медленно запускаются.

По аудитории, как рябь по воде, пробежали смешки.

— Со второй половины двадцатого века миниатюризация — главная движущая сила технологической революции. Билл Гейтс и Гордон Мур создавали свои империи из крохотных электронных городов, способных за одну-единственную секунду прокручивать объем мыслей, которого хватило бы на целую человеческую жизнь. По сути, компьютеры миниатюризировали наше мышление. Но человек не только мыслит. Что мы еще умеем делать?

— Спать, — выкрикнул кто-то с задних рядов.

По аудитории снова пробежал смех.

— Согласен. Что еще?

— Двигаться. Мы умеем ходить.

— Верно. Мы ходим. Однако ходьба — довольно сложный способ передвижения. Давайте начнем с чего-нибудь попроще. Как насчет ползания на четвереньках? Способны ли мы создавать ползающие машины? Позвольте представить вам моих студентов выпускного курса, — объявил Джейк. Он помахал рукой, и студенты поднялись на сцену. — Это Джо Сюй и Дейв Грубер. У них есть для вас сюрприз.

Джейк продолжал говорить, пока Дейв и Джо готовили демонстрацию:

— Многие ли из вас слышали об АПОИП?[7]

Поднялось несколько рук.

— АПОИП расшифровывается как «Агентство передовых оборонных исследовательских проектов». Оно представляет собой оборонное предприятие с венчурным капиталом и постоянно находится в поиске начатков очередного технологического прорыва. Интернет, Глобальная система местоопределения и беспилотный летательный аппарат «Предатор» — проекты АПОИП. Большинство из них обречены на крах, но успехи, даже редкие, способны перевернуть весь мир.

В 2004 году АПОИП придумало новый способ развития инноваций — конкурсы «Глобальный вызов». АПОИП ставило задачу, а команды ученых и инженеров со всей страны пытались решить ее в открытом соревновании. Первое задание потребовало создать автомобиль, способный пройти дистанцию ралли в пустыне без водителя. Главный приз — два миллиона долларов. В 2004 году обломались все. В 2005-м пять прототипов дошли до финиша. К 2007-му условия состязания переместились из пустыни на городские улицы. Люди всерьез заговорили о путешествиях по американским автострадам в машинах с автопилотом. Вывод очевиден: достаточно выделить деньги и мозги для решения проблемы, создать атмосферу столкновения лбами, и новые открытия не заставят себя долго ждать.

Темой очередного соревнования АПОИП объявило сокращение размеров. «Глобальный микровызов» требовал создать робот размером меньше десятицентовой монеты, способный выжить без внешней поддержки или питания в лесистой местности целый месяц. «Лесистой местностью» служил огромный террариум, который АПОИП развернуло внутри складского хранилища в Форт-Бельвуаре, неподалеку от Маунт-Вернон, штат Виргиния. В первый год опять одни неудачи. Никто, включая нашу команду, даже близко не подошел к решению проблемы. Все роботы истратили запас энергии задолго до окончания месяца. Но на следующий год, с помощью Лиама Коннора, мы победили с большим отрывом.

Студенты насторожились. Лиам слыл легендарной личностью, его изрезанное морщинами лицо знал каждый обитатель университетского городка.

Заметив, что Джо и Дейв почти закончили приготовления, Джейк отступил к краю сцены. Джо, которого на самом деле звали Сюй Синь-Цзянь, был типичным студентом-выпускником факультета физики — высоким, худым, с широко раскрытыми на мир глазами и дотошным в мелочах. Он заканчивал пятый курс и писал дипломную работу по механике перемещения микророботов. Ему предлагали постоянную должность в Гонконге, но он все тянул время, надеясь получить стипендию Милликена для продолжения обучения в Калтехе.[8] Третьекурсник Грубер не укладывался в рамки стереотипа — был мускулист и упруг и отличался тягой к ораторству. Во время учебы в Йельском университете он попутно освоил актерское мастерство. Каждый четко знал свои обязанности: Дейв развлекал аудиторию, Джо отвечал за ползунчиков.

Молодой китаец присел рядом с микроскопом, установленным в углу сцены. Картинка с подключенной к микроскопу видеокамеры проецировалась на большой верхний экран. Джо повернул переключатель, и несколько человек в зале ахнули от неожиданности. На экране появилась громадная тварь — чудовищного вида паук-робот. Он быстро подбежал к левому борту, остановился, перебирая шестью лапами, сделал разворот на месте и помчался в противоположном направлении.

— Поприветствуйте ползунчика! — проговорил Дейв. — На данный момент он считается самым совершенным в мире миниатюрным роботом. Не волнуйтесь, он не опасен. Изображение увеличено в тысячу раз. Микробот движется, перебирая сочлененными лапками из кремния. Движением управляет спрятанный в туловище микропроцессор. Этот экземпляр — самый маленький, размером с горчичное зернышко. Есть модели размером с четвертак.[9] Их выпускает Корнелльская мастерская наноконструкций. В изготовлении микроботов используются те же технологии — формирование рисунка, нанесение активных компонентов, создание трехмерного рельефа, — которые применяются при изготовлении компьютерных микросхем.

Джейк следил за студентами, которые как зачарованные уставились на чудо механики. Он улыбнулся Дейву и Джо. Его помощники провели десятки презентаций, но всякий раз их неизменно охватывал азарт первооткрывателей. Джейк гордился своими ассистентами. Профессор проектировал ползунчиков и вел наблюдение за проектом, однако львиную долю кропотливой работы, превратившей замысел в реальность, выполнили Дейв и Джо. Тысячи часов ушли на исправление ошибок, преодоление неудач и борьбу с трудностями, которым, казалось, не будет конца. Их команда не один год конструировала, проектировала, дорабатывала и переделывала механических букашек. Создавать нечто на голом месте, не имея предшественников, всегда зверски трудно — все равно что собирать модель корабля в темноте. И не только в темноте, а еще и внутри крохотного пузырька. Но они справились. Чем хороши технологии — если получилось один раз, успех можно повторять бесконечно, результат становится доступным кому угодно и где угодно. Нужны лишь инструкции по изготовлению да подходящий инструмент.

Джо подрегулировал оптику микроскопа, чтобы студенты могли целиком видеть чашку Петри, стенки которой служили барьером для ползунчиков. Десять микроботов носились туда-сюда, в то время как несколько десятков лежали без движения. Один скакал по кругу, словно муха с оторванным крылом.

— А с этим что не так? — спросил студент в первом ряду.

— С последней партией возникли неполадки на двадцатой операции, во время опускания пьезоэлектрического привода для выполнения литографии.

— На двадцатой?!

— Изготовление ползунчика включает в себя сорок семь самостоятельных производственных операций, — сообщил Дейв. — А если нужно установить автономную систему связи, то сорок девять. Почти столько же, сколько требуется для изготовления самой сложной интегральной схемы «Интел». Весь процесс занимает пять недель и продолжается двадцать четыре часа в сутки, если, конечно, не случается ничего непредвиденного.

— А непредвиденное происходит постоянно, — вымученно рассмеявшись, добавил Джо. — Это как хождение по натянутому канату. Один неточный шаг — и до свидания!

Он взял пинцет и поднес его к микроскопическим роботам — концы пинцета под микроскопом выглядели как гигантские клещи. Джо осторожно отодвинул в сторону мертвых ползунчиков, оставив в центральном круге только способных бегать и того, что вертелся на месте.

— Все, отмучился, — заявил Джо, хватая щипчиками ползунчика-инвалида. От небольшого нажима тельце микробота разлетелось на сотни кусочков. Студенты невольно вздрогнули.

Во втором ряду поднялась рука. Дейв ободряюще кивнул.

— Они как будто что-то ищут?

— Так и есть.

— Что они могут искать?

— Чем пообедать.

Джо открыл коробочку с надписью «Еда для ползунчиков», достал пригоршню кукурузных зерен и положил их на предметное стекло. Сначала один, потом другие микроботы набросились на зерна, рассекая острыми, как скальпели, лапками волокнистую оболочку и добираясь до мягкой сердцевины. Джо увеличил изображение, показывая, как один из ползунчиков засовывает кукурузную массу в крохотное отверстие спереди.

— Есть модели, которые могут питаться чем угодно, — подхватил Джейк, — кукурузой, виноградным соком. Пакетика сахара хватает на несколько дней. У каждого в корпусе помещается генетически модифицированный грибок, преобразующий сахар в этиловый спирт. Это и есть вклад Лиама Коннора.

— Проблема источника питания издавна тормозила развитие микроботов, — продолжил Джейк, возвращаясь в центр сцены. — Во время первого «Глобального микровызова» сразу несколько команд сумели создать похожих роботов, но все они страдали одной слабостью — запитывались от встроенных батареек. Микроэлементы были настолько крохотные, что питания хватало всего на несколько минут. Добавить батареек невозможно — робот не потянет груз. Полный тупик! На этом все застряли.

И тут Лиам Коннор говорит мне: «Какие проблемы, сын мой? Надо научить козявок кушать».

Джейк взял эффектную паузу.

— Профессор Коннор подбросил идею — создать такой грибок, который переваривал бы пищу, превращая ее в энергию. Взяв за основу Ustilago maydis — гриб, поражающий кукурузу, он добавил генов пивных дрожжей. Именно они превращают сахар в этиловый спирт в процессе изготовления вина и пива. Ползунчик ест, измельчая частицы пищи лапками и закладывая их в питательное отверстие. Можете считать его ртом. Оттуда пища попадает в «желудок» — небольшую камеру, наполненную грибком. Грибок расщепляет пищу, и вот вам энергия. Она питает ползунчика, пока тот ищет и поглощает новую пищу. Пока есть еда, микробот продолжает работать. Мы в шутку называем их «обжорчиками», лучшей модели пока никто не придумал.

— А что вы сделали с призовыми деньгами? — выкрикнул один из студентов.

Джейк рассмеялся.

— Моя доля все еще на счету в банке. А твоя, Джо?

— Я купил дом родителям в Китае.

— Дейв?

— Набрал акций. В основном «Гугл», «Интел». И еще «Сегвей».

— Берегитесь, — заметил Джейк. — У него есть привычка раскатывать на скутере по коридорам университета.

Опять поднялась рука — студент у самой сцены, в красной ветровке и кедах того же цвета, на вид — не старше восемнадцати лет:

— Как обстоит дело с защитой интеллектуальной собственности?

— Мы подали семь патентных заявок, — ответил Джейк. — По трем уже выданы патенты.

Профессора всегда удивляло, с какой быстротой мысли нынешних студентов переключались на выгоду. Пятнадцать лет назад, когда он оканчивал университет, никто из его сверстников даже не думал об интеллектуальной собственности и патентах. Как все изменилось. У нынешних деток взгляд на мир строго через доллар.

— Патенты кто-нибудь купил?

— Мы получили несколько заказов. Новая компания в Бостоне собирается внедрить ползунчиков в каждое жилище Америки, чтобы бегали что твои мини-«румбы»[10] по столам, стенам, потолкам и подчищали все, от паутины до хлебных крошек. Разработчики медицинских технологий из Северной Каролины надеются использовать микроботов в качестве дистанционных хирургических инструментов, позволяющих оперировать опухоли и удалять закупорки внутри организма без внешних надрезов и риска инфекции. Но особое внимание проявляют оборонные подрядчики. В конце концов, для кого АПОИП проводило конкурс? Вот вам микрошпионы, убийцы-невидимки и все такое…

Зазвонил чей-то мобильник. Джейк был недоволен, но не удивился. Хотя бы у одного студента за лекцию, но обязательно зазвонит телефон. Он заметил виновника, вытаскивавшего аппарат из кармана, и послал ему строгий осуждающий взгляд.

Студент, не замечая, с выражением ужаса уставился на дисплей телефона. Его последующие действия озадачили профессора — он пошептался с соседями, поднялся и направился к двери.

Пока тот пробирался вниз между рядами сидений, еще один студент вытащил телефон и начал быстро-быстро набирать сообщение большими пальцами. Затем он обернулся, что-то шепнул соседу и указал на дверь.

И тут началось. Одновременно зазвонили еще два телефона. В пять раз больше людей принялись молча доставать мобильники из рюкзаков, книжек, сумок. Иные потянулись к выходу. Джейк впервые наблюдал подобную сцену.

Он бросил взгляд на Дейва и Джо. Оба лишь покачали головами, не понимая, что происходит. Дейв откинул крышку собственного мобильника.

Группа студентов на задних рядах поднялась и заговорила громче.

— Лиама Коннора, вот кого, — довольно громко произнес один из них.

— Что там с Лиамом Коннором? — спросил Джейк.

— В ущелье Фолл-Крик нашли тело, — пояснил студент.

— Ну и?..

Дейв с побелевшим лицом захлопнул крышку мобильника.

— Джейк, я отказываюсь поверить. Они говорят, что это Лиам Коннор.

5

Холмы, на которых раскинулся Корнелльский университет, образовались из отложений, оставленных ледниками после великой оттепели. Реки и ручьи изрезали рыхлую почву и сланцевую глину глубокими ущельями и там, где встретили на своем пути слой древней скалистой породы, низвергались вниз водопадами, которыми так славился городок. Ущелье Фолл-Крик, образующее северную границу университетского городка, было шире и глубже других. Центральную часть территории университета соединял с домами и общежитиями на северной оконечности ущелья узкий подвесной пешеходный мост. От середины моста до бурного ручья на дне бездны — двести футов свободного падения.

Джейк каждый семестр приводил в это место участников семинара «Физика для президентов». Студенты стояли на мосту и глазели на поток внизу, а Джейк тем временем объяснял геологическое строение ущелья, рассказывал о наступлении и отходе создавших его ледников. В конце экскурсии он устраивал небольшой опыт — брал арбуз и бросал его с моста. Присутствующие засекали время на секундомерах от броска до момента, когда арбуз разбивался о камни внизу. Средний результат — три целых и две десятых секунды. Студенты сверяли его с формулой Ньютона.

Однако закон вызванного земным притяжением ускорения — ньютоновское уравнение v2 = 2gh — служил лишь поводом. Джейк придумал это полевое занятие после того, как покончил с собой один из студентов из его группы. По статистике, за последние двадцать восемь лет с моста спрыгнули шестнадцать учащихся. Неприятный факт показывал, до чего могли довести корнелльские нагрузки, и лежал темным осадком в душе Джейка. У него до сих пор перед глазами стояли родители погибшего юноши, с которыми он встретился на похоронах. Страшно, когда родителям приходится переживать такое испытание. Страшно, когда дети подвергают таким испытаниям своих родителей.

Так что опыт с арбузом служил иллюстрацией силы удара после падения с высоты. Арбуз разбивался на мелкие ошметки, оставляя в месте столкновения с землей кроваво-красное пятно с расходящимися во все стороны лучами. Энергия превращалась из потенциальной в кинетическую, скорость нарастала с каждой секундой падения. Каждый семестр профессор приводил к ущелью новую группу — показать, что случится с человеком, если тот спрыгнет с моста. Пусть выбросят из головы роковые страсти и вернутся к реальности. Спрыгнешь — упадешь вниз и разобьешься в лепешку.

Три целых две десятых секунды — хрясь, и нет человека!

С каждой секундой со всех сторон кампуса, спеша, прибывали новые люди — студенты, преподаватели, полиция. Ажиотаж захватил Джейка, но он присоединился к толпе, текущей от аудитории Шварца к месту происшествия. Если обнаруженное в ущелье тело действительно принадлежит Лиаму Коннору, у обрыва рано или поздно соберется весь университет.

Лиам Коннор — кумир Корнелла. Он проработал в университете шестьдесят лет, его имя было знакомо любому студенту, преподавателю и выпускнику. В какой-то степени старый профессор был лицом Корнелльского университета, последним в плеяде выдающихся ученых, таких как Ганс Бете, Ричард Фейнман, Карл Саган, Барбара Макклинток. Их стараниями сонный городишко в сельской части штата Нью-Йорк превратился в мировой центр науки.

Мысли Джейка то и дело возвращались к вчерашней встрече с Лиамом в кафе «У Банфи». Оба спешили. Поболтали о свежем эксперименте — один парень из Калтеха придумал способ заставить цепь ДНК сложиться в форму «смайлика» на пространстве диаметром всего пятьдесят нанометров. И не в одну цепь, а в несколько миллиардов цепей. Улыбающиеся рожицы плавали внутри единственной крохотной пробирки. «Самый насыщенный раствор счастья в мире», — пошутил старый профессор. Он сиял от удовольствия. Для Лиама не играло никакой роли, кто сделал открытие — он сам или кто-то другой. Каждый новый шаг в развитии человеческой мысли, каждая преодоленная ступенька лестницы научных знаний доставляли ему искреннюю радость.

Такие, как он, не прыгают с мостов.

Люди толкали Джейка со всех сторон. У него сосало под ложечкой — так ненавидел и презирал он смерть, но в отличие от других не боялся ее. Он видел в ней противника, забирающего друзей и близких. Четыре года он служил в сухопутных войсках, побывал на первой войне в Персидском заливе. Любой фронтовик неизбежно сталкивался с видом и запахом смерти. Близкое знакомство с ней, ее расточительность неизбежно вызывают в душе протест. Вот кто-то еще жив, а вот его уже нет. Так быстро… непреклонно… необратимо…

С запада прилетел вертолет без опознавательных знаков, снизился над общежитиями в западной части университетского городка, снова поднялся прямо над ущельем и в полной неподвижности завис в воздухе. В открытой двери, опустив ноги на полозья и направив камеру вниз, сидел телеоператор. Джейк подумал, что пилота, очевидно, нанял местный телеканал.

— Гляди-ка! — воскликнул стоявший рядом студент, показывая мобильный телефон приятелю. — По Си-эн-эн передают.

Джейк вытащил собственный айфон и отошел к чьей-то припаркованной машине, где было не так тесно. Набрал адрес веб-сайта Си-эн-эн, вывел на экран прямую видеотрансляцию. Съемка производилась с воздуха прямо над местом происшествия. Подвесной мост ярдах в ста внизу напоминал узкую ленту, протянутую над зияющей бездной. На мосту за исключением одинокого полицейского не видно ни души. По обе стороны ущелья толпились сдерживаемые полицией люди.

Камера приблизила дно ущелья. Джейк насчитал семь человек — делающего снимки сотрудника в форме, еще двух, стоящих поодаль, двух врачей «неотложки» и двух субъектов в гражданской одежде — очевидно, тоже из полиции. Движения слаженны, профессиональны.

Масштаб изображения вновь уменьшился, камера нацелилась на водопад вверх по ручью и развалины прилепившейся к отвесному утесу старой гидроэлектростанции. Вода неслась бурным потоком и, выбегая за край обрыва, каскадами падала вниз.

Вокруг стоял такой шум, что Джейк не мог разобрать, о чем говорится в репортаже. Где, черт возьми, регулятор звука? Мобильник новый, купленный всего пару недель назад. Джейк наконец нашел нужную кнопку и увеличил громкость. Никакого эффекта. Может быть, включен на бесшумный режим? Где у него кнопка бесшумного режима? В желудке клубился зудящий страх, новости, словно кислота разъедали, первоначальное нежелание поверить в реальность беды. Если уж и Си-эн-эн здесь, то…

Камеру снова направили на место происшествия и тело жертвы.

Вот оно!

Картинка была не очень четкой, но все же не оставляла сомнений. Старое коричневое пальто. Клок седых волос.

Джейка будто ударили в грудь. Он опустил руку с мобильником, отказываясь принять очевидный факт. Посмотрел на зависший в воздухе вертолет.

Люди вокруг старались перекричать шум винтов. Никто не мог сдвинуться с места, все толкались, чужие локти упирались ему в бока. Толпа подалась вперед, прижав Джейка к пустой полицейской патрульной машине. Он ничего не замечал. У него перед глазами стояли Лиам и Дилан. Всего неделю назад они покатывались от хохота, наблюдая забег ползунчиков в «ветхом саду».

6

В полицейском участке Мэгги не на шутку рассвирепела. Ее продолжали убеждать, что дед покончил с собой, но она была уверена — это ошибка.

— Не мог он так поступить, — в десятый раз повторила она, расхаживая по кабинету.

— Я понимаю, насколько это ужасный для вас удар. Мне очень жаль. Постарайтесь успокоиться, мисс Коннор, — уговаривал начальник полиции. Его звали Ларри Стэккер. Одет аккуратно, короткие каштановые волосы, синий галстук, белая рубашка. Больше похож на банковского служащего, чем на полицейского.

— Ерунда! — тряхнув головой, произнесла внучка профессора. — У него не было никаких причин для самоубийства. Он был здоров. Он… — Мэгги отвела взгляд в сторону, стараясь взять себя в руки. Обстановка кабинета была скромной — голые крашеные бетонные стены, лишь несколько дипломов на стенах да фотография кампуса с воздуха. Мэгги ожидала, что «логово» начальника Корнелльской полиции окажется более впечатляющим. Она предпочла бы увидеть не офис, а дворец, почувствовать, что все на свете средства — к услугам местной полиции.

— Когда вы видели его в последний раз? — спросил Стэккер.

— Вчера вечером, около девяти, у входа в комплекс естественных наук. Он был в хорошем настроении, шутил. Лиам с Диланом собирались сегодня после обеда играть в леттербоксинг.[11]

— С Диланом? Кто такой Дилан?

— Мой сын. Правнук Лиама. Прошу вас, выслушайте меня! У Лиама Коннора все было в полном порядке. Он любил меня и Дилана. Любил свою работу, друзей, весь мир. Я не встречала другого человека, настолько довольного своей жизнью. Через месяц ему предстояла большая дискуссия на встрече Американской ассоциации продвижения науки. Он к ней готовился. Зачем бы он все это делал, если собирался покончить с собой?

Стэккер не торопился с ответом. Выжидает, подумала Мэгги, прячется за маской, предназначенной для страдающих от горя, старается излучать поровну твердость и участие.

— Он не оставил посмертной записки, так ведь?

— Это правда. Однако записок не оставляют большинство самоубийц.

Мэгги покачала головой.

— Какая разница. Можете мне поверить — он не сам прыгнул.

— Мисс Коннор, с этим трудно согласиться — я понимаю. Но ваш дед действительно бросился в ущелье. У нас нет ни малейших сомнений.

— Как вы можете утверждать с такой уверенностью? Вы что, там были?! Сами видели?!

— Образно говоря… На мосту установлена камера видеонаблюдения.

Мэгги похолодела.

— О Боже! Не может быть!

— Мне очень жаль, мисс Коннор. Свидетели тоже есть. Они видели вашего деда на мосту с какой-то женщиной. Мы ведем ее поиск.

Полицейский открыл папку из манильской бумаги и протянул распечатку:

— Вам приходилось ее видеть?

Мэгги рассмотрела зернистое, нечеткое изображение фигуры женщины от пояса и выше. Фото было явно сделано с далекого расстояния и потом увеличено. Камера застала женщину в профиль — зачесанные назад черные волосы, высокий лоб, впалые щеки. Азиатка. На вид лет двадцать пять. Одета в черный плащ и перчатки.

Мэгги, с трудом удерживая слезы, покачала головой.

— В первый раз вижу. Вам известно, кто она такая?

— Пока нет. Однако ваш дед неделю назад сообщил, что за ним следила какая-то женщина, и описание сходится.

— Следила?! Зачем?

— Мы не знаем.

— Значит, она могла…

— Когда это случилось, ее не было рядом. Профессор Коннор, похоже, убегал от нее.

— Она пыталась его догнать?

— Однозначный вывод трудно сделать.

— Покажите мне видео.

— Я не вижу в этом никакой пользы, мисс Коннор.

— Мне наплевать на то, что вы видите. Показывайте!

Посопротивлявшись пять минут, Стэккер открыл крышку ноутбука.

Мэгги с бьющимся сердцем наблюдала, как на экране появилось зернистое изображение моста. Он немного раскачивался на ветру. Индикатор времени в нижней части экрана показывал девять часов тридцать две минуты утра.

— Господи, это он!

По щекам Мэгги потекли слезы. Она едва сдерживалась, чтобы не зарыдать во весь голос.

Лиам медленно шел, волоча ноги. Рядом с ним — незнакомка. Внучка профессора узнала старое коричневое пальто с деревянными пуговицами. Лицо деда трудно было разглядеть. Мэгги охнула и прикрыла рот рукой.

Лиам продвигался по мосту, его спутница не отставала. Говорили они между собой или нет — понять невозможно.

Пара достигла середины пути.

Дальнейшее произошло очень быстро. Вот он идет, едва переставляя ноги. А вот уже бежит. Быстро бежит. Перелезает через перила, пропадает из виду.

Всё.

7

Следующие четыре часа Джейк ощущал себя так, словно его заставили долго медленно брести сквозь толщу воды. Сначала он заглянул в учебный корпус Бартона, где размещался полицейский участок Корнелльского университета. Лейтенант по имени Эд Бикрафт провел ученого в грязную комнатку с пластмассовыми стульями и белым столом. На вид полицейскому можно было дать лет пятьдесят. Одет в мятый коричневый костюм, в голубых глазах — усталость. Мягкий высокий голос не вязался с массивным телом и родом деятельности. Джейк был потрясен, услышав, что видеокамера засняла прыжок Лиама с моста.

Бикрафт показал ученому фотографию женщины, сопровождавшей Лиама на мосту:

— Вы ее знаете?

Джейк отрицательно покачал головой.

Бикрафт кивнул и поднялся.

— Мне нужно на минуту отлучиться, — сказал он, подал Джейку формуляр добровольных свидетельских показаний и попросил его заполнить, после чего покинул кабинет.

С какой бы стороны Джейк ни пытался подойти, вся история казалась просто нелепой. Если постоянно повторять про себя фразу «Лиам Коннор мертв», в конце концов она теряла смысл и превращалась в набор звуков.

Из-за двери донеслись обрывки разговора. Поползли слухи и домыслы насчет того, что могло заставить Лиама Коннора наложить на себя руки. Возобладала теория неизлечимой болезни — рака или Альцгеймера в ранней стадии, — подорвавшей здоровье либо ясность мышления. Джейк понимал: все это досужие сплетни, отчаянные попытки человеческого разума отреагировать на внезапную перемену в окружающем мире. Грандиозные события неизменно вызывают вспышки «бури и натиска».[12] Джейк стремился отфильтровать шум, уловить сигнал, позволяющий понять, почему один из величайших биологов двадцатого века, человек, окруженный обожавшими его семьей и друзьями, решил покончить с собой. Да еще столь неожиданным, драматическим, нехарактерным для него способом и не оставив никаких объяснений.

Покончив с формуляром, Джейк высунул голову в коридор. Бикрафт заметил его и вернулся в кабинет с кружкой в руках.

— Готово? Кофе хотите?

— Нет, спасибо. Не хочу.

— А чаю?

— Тоже не хочу.

— Извините, что повторяюсь, но я действительно сочувствую вашей потере.

Бикрафт уселся на стул, взял авторучку, сделал какие-то пометки, прежде чем поднять глаза на собеседника. С этого момента полицейский принял официальный вид и начал быстро задавать вопросы.

— Вам известны какие-либо мотивы, по которым Коннор мог желать свести счеты с жизнью?

— Нет.

— Он страдал депрессией?

— Нет.

— Болел?

— Нет.

— Что-нибудь необычное в его поведении замечали?

— Нет, не замечал.

— Может быть, он просто устал? Сбился с ритма?

— Смеетесь? Он работал по двадцать часов в день. Ночью ли, в выходные ли — постоянно возился в своем саду.

— В саду?

Джейк вкратце описал микологические исследования Лиама и гранитные столы, стоящие в комплексе естественных наук. Полицейский подробно записал все его показания. Свидетельский опрос продолжался еще десять минут, и Бикрафт оживился лишь тогда, когда Джейк заговорил о лаборатории Лиама. Лейтенант позвал начальника участка Стэккера, и они послали наряд полиции опечатать помещения.

После чего Джейка попросили ждать дальнейших распоряжений.

Он вышел в главную часть корпуса Бартона — похожее на гигантскую пещеру строение, внутри которого запросто уместился бы «Боинг-747». Помимо Корнелльской полиции, в корпусе размещалась служба подготовки офицеров резерва. В нем даже беговая дорожка имелась. Во время Первой мировой войны здесь располагался самолетный ангар, во время Второй — военный завод. В настоящее время корпус считался самым крупным в мире автономным крытым помещением. Сюда приходили сдавать выпускные экзамены орды студентов. Их бесконечные ряды корпели над заданиями под бдительным оком профессорско-преподавательского состава. Когда курс физики, который преподавал Джейк, подходил к концу, его студенты тоже сдавали здесь свой последний экзамен.

Профессор, гуляя по корпусу, представил себе Лиама, бегущего по дорожке. Восемь кругов — одна миля. Лиам любил бегать, и пока был молод, у него это хорошо получалось. В начале пятидесятых его личное время в кроссе на милю отставало от мирового рекорда всего на пятнадцать секунд. Джейк тоже иногда бегал, но предпочитал тяжелую атлетику. Ему нравилась конкретность веса. Штангу либо удавалось поднять, либо нет. Пан или пропал. У бегунов нет такой определенности. Бег можно продолжать бесконечно.

Джейк попытался представить себя на месте своего учителя. Сколько раз Лиам бывал в этом корпусе за долгие годы работы в университете? «Нью-Йорк таймс» как-то провела опрос, выясняя, где и когда состоялся самый крупный концерт «Грейтфул дэд».[13] Оказалось, в корпусе Бартона в 1977 году. Сколько лет тогда было Лиаму? Пятьдесят?

Лиам почти ничего другого не слушал, кроме ирландской фолк-музыки — печальных, мелодичных баллад о неразделенной любви и коварной мести. Но однажды они разговорились о музыке шестидесятых и семидесятых, и Джейка поразила энциклопедическая осведомленность Лиама обо всех крупных звездах от Боба Дилана и «Гринвич-Виллидж» до «Бердз», «Битлз» и «Грейтфул дэд». Джейк считал, что за этот период произошла музыкальная революция, но Лиам придерживался иного мнения. Он называл новую музыку реакционной не столько из-за ее тенденции удовлетворять жажду «хлеба и зрелищ», сколько из-за скатывания популярного искусства от серьезной беседы к уровню бытового трепа.

Доводы Лиама всегда заставляли задуматься, не торопиться с возражениями или согласием. После пространных дискуссий Джейку редко удавалось сохранить свое собственное мнение в первоначальном виде.

Старика ирландца будет чертовски не хватать.

За спиной раздался голос:

— Профессор Стерлинг, вы готовы?

Бикрафт возглавлял группу, шагающую по Ист-авеню в направлении комплекса естественных наук, где находилась лаборатория Лиама. Свежий холодный воздух пропитался запахом осенней листвы. Вовсю светило солнце. В постоянно затянутом тучами штате Нью-Йорк подобное явление обычно служило поводом для радости, но сегодня яркий свет казался неуместным.

Справа от них находился «Белый дом» Эндрю Диксона, названный так в честь первого ректора Корнелльского университета. За ним — корпус Рокфеллера, построенный в 1906 году на сумму 274 494 доллара, пожертвованную Джоном Д. Рокфеллером. Слева — двор факультета искусств, большое открытое пространство со статуей Эзры Корнелла посредине. Двор окружали новые и старые постройки, некоторые из них были заложены в пору основания университета в 1865 году.

За факультетом искусств и библиотекой склон крутого холма, или «библоспуск» на местном жаргоне, вел к общежитиям западного кампуса. В конце учебного года здесь по традиции происходили студенческие кутежи, после которых местный медицинский центр до отказа заполняли хватившие лишку студиозусы. За спуском и общежитиями виднелись разномастные дома и здания Итаки, а еще дальше — простор озера Каюга.

Группа повернула к фасаду из камня и стали комплекса естественных наук, стиснутому с боков корпусами Бэйкера, Кларка и Рокфеллера. Еще через пять минут они вступили в лабораторию старого ирландца. Вход охранял полицейский в форме. Формально лаборатория B24F числилась за Джейком, но на практике в ней безраздельно хозяйничал профессор Коннор. Джейк оформил ее на себя, чтобы избавить старика от хлопот и бумажной волокиты. Лиам никогда не лез в императоры, предпочитая оставаться в тени. Он напрочь отказывался принимать модель науки как вид промышленности, в котором успех достигается оравой студентов и аспирантов, пашущих без передышки и, как саранча, обгладывающих ниву до последнего колоска, ничего не оставляя другим. Даже в зените своей карьеры ведущий мировой ученый-миколог оставался белой вороной, предпочитал работать с одним-двумя студентами, не больше, блуждать в дебрях неведомого, берясь за самые бредовые, самые захватывающие идеи. Джейк подходил к делу совсем иначе. Лиам делал длинный пас — ловите! Джейк сам вел мяч до середины площадки, отвоевывая пространство шаг за шагом.

Бикрафт спросил:

— Профессор Стерлинг, есть ли здесь что-либо опасное? Взрывчатые вещества? Требующие осторожного обращения химикаты?

— Нет, здесь нет ничего особенного.

— А не особенного?

— Бутыли с реагентами, шприцы и тому подобное.

Полицейский кивнул:

— Хорошо. Отпирайте дверь.

Джейк вставил пропуск в щель электронного замка, дверь со щелчком открылась. Бикрафт повернул выключатель, свет залил прямоугольное помещение двадцать футов в ширину и сорок в длину. Лаборатория дышала порядком и тишиной. В углу на столе стоял ноутбук с темным экраном. Вдоль противоположной стены тянулись лабораторные столы и полки, уставленные пипетками, бутылками с реагентами, кюветками с образцами. Посреди комнаты тремя мандалами простирались столы «ветхого сада». Джейку они всегда напоминали гигантские картины Пауля Клее — завораживающий ковер из пятен всех оттенков зеленого и желтого цвета, разграниченных узкими проходами, по которым бегали ползунчики.

— Это то, о чем вы говорили? Какой-то там сад?

— Ветхий. Он самый. В каждой ячейке — разновидность генетически модифицированных грибов, способных расщеплять определенный тип отходов.

— Невероятно! — воскликнул Бикрафт, но Джейк заметил, что выражение лица полицейского изменилось. — Профессор Стерлинг, в таком деле, как это, очень важно действовать побыстрее. Если надо обнаружить пропажу чего-либо, то лучше это сделать раньше, чем позже. Вы меня понимаете?

— Естественно. Я согласен.

— Я хотел бы попросить вас внимательно пройтись по лаборатории и проверить каждую мелочь. Все ли на месте? Нет ли чего-либо странного? Если у вас возникнет чувство, будто что-то не так, не молчите. — Полицейский вручил Джейку пару резиновых медицинских перчаток. — Еще одна просьба: не предупредив меня, ничего не трогайте.

Джейк натянул перчатки и начал осмотр лаборатории. Бикрафт тоже принялся за работу. Профессор с удивлением заметил, как полицейский вытряхнул содержимое мусорного ведра на небольшой лист белого пластика, который достал из принесенного с собой прозрачного пакета.

— Что вы ищете?

— Черновик предсмертной записки, бумажный стаканчик с хорошими отпечатками пальцев — заранее трудно сказать. Однажды — я тогда работал в Управлении полиции Рочестера — в мусорной корзине в десяти футах от тела жертвы удалось найти квитанцию на покупку орудия убийства, оплаченного кредитной картой. Муж убитой попросту выбросил квитанцию.

Джейк вернулся к своим поискам. Дверца металлического шкафа чуть-чуть приоткрыта. Он заглянул внутрь — на полке стояла наполовину пустая бутылка виски. Рядом — два стаканчика с коричневым осадком на дне. Лиам Коннор стопкой виски отмечал любые памятные события — и хорошие, и плохие.

Из памяти на поверхность вынырнул эпизод, происшедший несколько лет назад. Джейк, возвращаясь с утренней пробежки, застал Лиама сидящим в позе «лотоса» в подворотне жилого комплекса. Рядом — бутылка в бумажном пакете.

— Это кто пожаловал? Человек-улитка? — насмешливо спросил он.

— Улитка? Да ты просто завидуешь! — улыбнулся Джейк.

Лиам окинул взглядом потную фигуру в спортивных шортах и футболке.

— Тебе-е?!

— Моим коленным суставам.

— Что правда, то правда, — признался Лиам. Боли в коленях вынудили его прекратить пробежки почти двадцать лет назад. — Каким маршрутом сегодня бегал?

— Тропой Каюга. По берегу озера, потом вдоль ручья Фолл-Крик до шоссе номер тринадцать.

— Время?

— Сегодняшнее? Час сорок пять.

— В твоем возрасте я бы перекрыл его минут на тридцать.

— Когда ты был в моем возрасте, ущелье покрывал ледник.

— А ты забавный. Человек-черепаха, но забавный.

Джейк протянул руку. Лиам, взявшись за его ладонь, поднялся с мостовой, бутылка звякнула в бумажном пакете. Ирландец выпрямился во весь свой небольшой рост, вздернул нос. Джейк был почти на фут выше. Странное ощущение — быть выше ростом человека, которого ты считаешь гигантом.

Дома Лиам вытащил из пакета бутылку виски «Кули» и два стеклянных стаканчика. Налил в каждый жидкости на два пальца.

— Что за повод? — спросил Джейк, хотя догадывался.

— Да так… подумал, что ты сегодня будешь не прочь выпить, раз заварилась такая каша.

Под «кашей» он подразумевал начало второй войны в Персидском заливе.

Джейк пытался отгородиться от телерепортажей, картин ракетных ударов по Багдаду, бело-голубых строчек новостей внизу экрана, а тут появился Лиам и включил телевизор.

— «Шок и трепет», — пробормотал ирландец. — Теперь и войну не назовут войной, всякие псевдонимы придумывают.

Джейк уже не слушал его. Одного мимолетного взгляда на видеорепортаж из зоны боевых действий хватило, чтобы внутри вылетела чека и сработала «растяжка», разбудившая бывшего солдата. Нервная чесотка перед боем, смертная тоска, адреналин. Ощущение, что его место — там, в гуще событий, плохих ли, хороших ли. Наземное наступление продолжалось уже несколько часов — лавина брони и артиллерийского огня хлынула из Кувейта, сокрушая все на своем пути. Прогресс давался легко, легче даже, чем тринадцать лет назад. Закапывать в песок целые колонны иракских солдат больше не требовалось. Те тоже кое-чему научились — например, не загораживать собственным телом дорогу чудовищной мясорубке. Настоящая схватка была еще впереди, но об этом пока никто не подозревал.

Лиам произнес тост:

— Пусть война будет короткой и закончится, не успев начаться.

Джейк прикрыл дверцу шкафа, отгоняя от себя воспоминания. Осмотревшись в лаборатории, он попытался сосредоточиться на своей задаче. Что не на месте?

Лабораторный блокнот лежал на скамье лицевой стороной вниз. Стерлинг взглянул на Бикрафта:

— Можно?

Полицейский кивнул.

Джейк осторожно взял блокнот за края и перевернул. Провел пальцем по крапчатой красной обложке. Лиам написал на ней свое имя и дату начала записей — 23 марта. Конечной даты нет. Почти все перешли в наше время с блокнотов на компьютеры, а Лиам по-прежнему предпочитал перо и бумагу.

Джейк открыл блокнот, пробежал глазами записи. Ничего особенного — описания экспериментов, названия файлов данных, списки протоколов. Но нашлось кое-что еще:

«Гаички Гамбела зимой могут терять за ночь до 10 % живой массы и обречены на гибель, если только в течение суток не найдут пищу».

Записные книжки Лиама славились среди коллег и студентов. Все норовили сунуть в них нос. Старый профессор записывал в них все на свете, не делая различий между генетическим кодом и афоризмом.

Джейк, полистав страницы, наткнулся на серию смешных рисунков. Шмель в очках и с сигарой. Пускающий пузыри паучок. Лиам передал фигурки в мельчайших подробностях и с завидным умением. Джейк перевернул еще несколько страниц. Даты в блокноте приближались к сегодняшней. Он задержался на вчерашней — 25 октября. Вот и последняя запись — несколько колонок чисел, каждая тщательно выведена аккуратным почерком его наставника.

— Нашли что-нибудь? — спросил Бикрафт.

— Пока нет.

— Посмотрите-ка сюда.

Следователь вывел на экран своего лэптопа список веб-ресурсов, которые недавно посетил Лиам.

http://www.msnbc.msn.com/

http://www.google.com/

http://www.msnbc.msn.com/

http://gene.genetics.uga.edu/

http://www.msnbc.msn.com/

http://www.letterboxing.org/

http://www.amazon.com/

http://www. rawstory.com/

http://www.nytimes.com/

http://www.msnbc.msn.com/

Джейк быстро прошелся по списку: MSNBC, Amazon… — ничего из ряда вон выходящего. Ну конечно — перед тем как спрыгнуть с моста, люди обычно читают новости и покупают книги.

Полный бред!

— Мне вот этот сайт бросился в глаза, — произнес следователь и кликнул на http://gene.genetics.uga.edu. Страница открылась.

— Это микологическая база данных, — объяснил Джейк. — Видите? Достаточно кликнуть на организме, выбрать хромосому, и можно получить генетический код.

Джейк нажал пару клавиш. На экране появилась почти бесконечная вереница генетических символов.

— Значит, этот веб-ресурс он посещал в связи с работой?

— И не один раз. Коннор занимался генетическим моделированием грибов. Переставлял гены местами, пока не получал то, что искал. В этом и состоит главное назначение «ветхого сада».

Они проверили остальные веб-сайты, но и те оказались безобидными. Никаких репортажей о самоубийствах, упоминаний о раке и депрессии, намеков на недуги или духовный упадок. Ничего о Боге, смерти и любви. Лишь обычная бытовая шелуха.

Джейк почувствовал себя в тупике, ему захотелось выскочить из собственной шкуры и увидеть окружение новыми глазами, со стороны. Ничего же не сходится! Человек, которого он знал, просто не мог совершить столь странного поступка. Никто не кончает с собой с бухты-барахты, не оставляя ни подсказки, ни намека. Он явно что-то упускал из виду, но не мог взять в толк, что именно.

Джейк в который раз осмотрел помещение. Сложенные аккуратными пачками бумаги, блокнот на лабораторном столе, грибы в «ветхом саду» — привычный мир Лиама Коннора.

Стерлинг остановился перед плантацией грибов на поверхности стола, посмотрел на ровные ряды ячеек. Что-то здесь не так — ощущение появилось и пропало, словно повеяло легким ветерком.

Когда до него наконец дошло, он поразился, как сразу этого не заметил. Джейк повернулся к Бикрафту.

— Вы ползунчиков трогали?

— Каких ползунчиков?

— Они находились здесь, в лаборатории. Десять или двадцать штук. Даже больше, если с теми, что лежали на другом столе.

— Вы о чем?

— О микроботах — крохотных устройствах, похожих на паучков. Они позволяли Лиаму оперировать десятками образцов без помощников, заменяли ему студентов-ассистентов.

— Какого они размера?

— Примерно с ноготь. Ваши люди их не брали?

— Нет.

— А раньше? Когда приходили опечатывать?

— Тоже нет. Мы внутрь даже не заглядывали — никто ничего не трогал.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Но их здесь нет. Значит, кто-то другой взял.

— Для кого они представляют ценность? Кто еще имел доступ к лаборатории?

— Только я, Лиам да несколько студентов. Не понимаю… Никто не пошел бы сюда за ползунчиками. Они явились бы сначала в мою лабораторию. Мы выпускаем микроботов сотнями.

— А что, если и в вашей лаборатории недостача?

Джейк задумался.

— Мне надо переговорить с Дейвом и Джо.

8

Корпус Даффилда нависал над двором инженерного факультета сияющей в темноте глыбой из стекла и стали. Внутри размещалась Корнелльская мастерская наноконструкций. Студенты вот уже тридцать лет называли ее сокращенно — «камээнка». Джейк взглянул на часы — 22:15. С момента обнаружения тела профессора прошло уже более двенадцати часов.

Джейк вошел в корпус Даффилда через двойные двери на северной стороне здания. Они вели в огромный атриум шириной почти в сто ярдов. В будничный день, когда сквозь высокую стеклянную крышу падали потоки солнечного света, студенты и преподаватели стояли кучками, болтали, заказывали кофе и другие напитки, сидели в расставленных вдоль стен креслах. Даже в этот поздний час в атриуме еще толпился народ, но сегодня в зале повисла тревожная тишина, словно со смертью Лиама жизнь потухла во всем кампусе.

Ряд окон в правой стене позволял заглянуть в лабораторию КМН. Внутри Дейв и Джо пересчитывали механических козявок и проверяли целостность запасов. Тщательное изучение записей Лиама вместе с показаниями Мэгги о «похоронах» ползунчика позволили установить пропажу тринадцати микроботов. Джейк со студентами больше шести часов искали их где только можно, ломали голову над тем, куда они могли деться и кому понадобиться. Может быть, студенты младших курсов решили подшутить или сам Лиам спрятал их где-нибудь для сохранности? Пока что они терялись в догадках.

Зазвонил телефон Джейка. Он взглянул на номер звонящего — Калифорния — и не стал отвечать. Мобильник трезвонил без перерыва: коллеги, репортеры, друзья — все желали знать, что случилось на самом деле. Джейк ответил на звонки небольшого числа избранных лиц. Он рассказал о пропавших ползунчиках менеджеру по стипендиям АПОИП, профессору Стэнфордского университета, прикомандированному к офису АПОИП в Арлингтоне, штат Виргиния. АПОИП оплачивало расходы лаборатории, и Джейк посчитал, что благотворителей следовало поставить в известность. Он также пробовал дозвониться до Мэгги Коннор — выразить соболезнования и спросить, как там Дилан, — но ее номер был постоянно занят.

Джейк взглянул за стекло, отделявшее его от особенного мира камээнки. Здесь Дейв и Джо колдовали над ползунчиками, вырезая их из кремниевых пластин подобно тому, как Микеланджело создавал Давида, отсекая все лишнее от глыбы мрамора. В помещении было тесно от установок проекционной литографии, аппаратов для нанесения покрытий на кремниевые пластины, старой машины для совмещения и экспонирования шаблонов — эти приборы и механизмы составляли линию сборки миниатюрных миров. КМН пользовалась стандартной технологией изготовления микросхем — печами для термического оксидирования, кислотными травильными ваннами, установками термовакуумной металлизации. Их инструментарий позволял всю «Британскую энциклопедию» разместить на кончике булавочной иголки.

В лаборатории появилась девушка в легком синем комбинезоне, синих сапожках, с белым платком на голове, немного похожая на Бет — бывшую жену Джейка. Они поженились совсем молодыми, но после возвращения Джейка с войны жизнь развела их в разные стороны. Бет переехала в Феникс, опять вышла замуж, родила ребенка — девочку по имени Оливия. Бывшие супруги говорили раз в год по телефону. У Бет новая жизнь.

Джейк некоторое время наблюдал за точными движениями девушки — держа кремниевые пластины специальным пинцетом, она осторожно опускала их в химический стакан и, нажав кнопку секундомера, полоскала в растворе. Спустя положенное время, вынимала пластину и опускала в ванночку с водой. Джейк опознал операцию и связанный с ней ритуал. Девушка очищала пластину от мельчайших крупиц пыли и грязи, так чтобы остались одни атомы кремния, закрепившиеся в кристаллической структуре. Прежде чем положить первый «мазок» на безупречный холст, с него следовало убрать все постороннее.

Студентка подняла голову, заметила профессора, вежливо улыбнулась и отвела взгляд.

Со смертью Лиама начали возвращаться черные пустоты. Прямо как после разрыва с Бет, с которой так и не возникло настоящей задушевности. Джейк чувствовал отстраненность и зыбкость, словно его внутренний и внешний мир существовали по отдельности.

Он вернулся в мыслях к Лиаму. Будучи биологом, тот тем не менее обожал удивительную безупречность технологии, рукотворные миниатюрные ландшафты невероятного уровня сложности. Лиам стоял у самых истоков первой информационной революции, дружил со всеми важными лицами — Аланом Тюрингом и фон Нейманом из Принстона, Уинером из Массачусетского технологического института. Идея создания машин, выполняющих алгоритмические программы, записанные на какой-нибудь линейной ленте-носителе, витали в воздухе еще в пятидесятые годы. Ученые все больше убеждались: сама жизнь использует модель, в которой ДНК служит лентой, а клетки — машинами, выполняющими программы. Ясно было также, что электроника способна работать по такому же принципу — единицы магнитной емкости или пакеты зарядов могли нести данные, а компьютерные микросхемы выполнять функцию процессора.

Шокли, Килби и Мур подхватили вызов. Лиам был знаком со всеми, включая Билла Гейтса и парней, создавших «Гугл». Он любил повторять, что судьба поставила его в первый ряд информационной революции и он никому не собирается уступать свое место. Старик с одинаковым азартом изучал и грибы, и прогресс в области полупроводников, следил за каждым новым шагом технологической эволюции, наблюдал, как под нее подстраивается мир.

А еще он любил ползунчиков. В то время как военные видели в них шпионов, Лиам считал микроботов солдатами новой революции. Лиам ожидал наступления второй волны, чего-то еще более грандиозного, чем переворот в информатике. Применение технологии информационного века к биологии саму жизнь превращало в инженерную дисциплину. Микрофлюидные лаборатории размером с миниатюрную схему, системы полимеразной цепной реакции — ПЦР — и установки для сборки микроползунчиков позволяли создавать живые клетки по образу и подобию компьютерных чипов, обрабатывать ДНК как двоичный код. Лиам крайне оживился, планировал начать в пределах пяти лет производство грибов с заказанными свойствами. Составил генетический код на компьютере, нажал пару клавиш — и пожалуйста! Производство новых грибов станет таким же простым, как проектирование интегральных схем. Он любил повторять, что ползунчики — пехота новой революции.

Джейк отказывался поверить, что Лиам не увидит результатов своего начинания, не порадуется, когда кто-нибудь создаст первую искусственную клетку и дети начнут обмениваться любимыми геномами в социальных сетях, а роль символа технологического совершенства перейдет от компьютерного чипа к искусственному ядру клетки.

Старого профессора не будет рядом, когда Дилан создаст свою первую бактерию с заданными свойствами.

Лиам считал, что технологии биологического синтеза захлестнут мир подобно цунами, по сравнению с которым революция в электронике покажется рябью на поверхности пруда. Даже Джейк не мог до конца представить себе масштабы грядущих перемен. Насколько изменится жизнь, когда компании вместо «мертвой» продукции начнут выпускать живые искусственные организмы? Когда хулиганистые подростки вместо взлома компьютеров, пользуясь инструментами биологического синтеза, научатся хакать то, что бегает и дышит?

Джейка против воли оставляли силы. Он попытался стряхнуть с себя смертельную усталость. Понятно было одно — новая революция преподнесет большие сюрпризы. Жизнь невозможно втиснуть в уравнения. Появятся проблемы иного порядка. Случайная мутация мельчайшего организма будет способна вызвать цепную реакцию размножения и поставить на колени самые сложные биосистемы. Вот вирус передался от обезьяны человеку, и пожалуйста — вспыхнула эпидемия СПИДа. Достаточно лихорадке Эбола вырваться из джунглей, и могут погибнуть сотни миллионов людей. Доминирующий вид Homo sapiens в два счета может оказаться в нижнем этаже иерархической пирамиды. Грядет безумная, неистовая, беспощадная война с миллиардами участников и миллионами различных сторон, и никто, даже сам Лиам Коннор, не мог бы предсказать ее исход.

Из камээнки с унылым видом вышел Джо.

— Ну? — спросил Джейк.

— Все обыскали. Перерыли мусорные баки. Проверили каждую кассету с пластинами, коробки с образцами.

— Нашли?

— Все ползунчики на месте, кроме тех, что пропали.

Джейк решил не делать зловещих выводов из отсутствия ползунчиков в лаборатории Лиама. Как бы ни крутил эту мысль в голове, с какой бы стороны ни заходил, он не мог обнаружить никакой связи между пропажей микроботов и смертью наставника. Джейк всегда следовал правилу — не искать заговора там, где происшествие, возможно, объяснялось озорством или глупой случайностью.

Но тут поступили две новости.

Первую сообщил Влад Глазман, приятель и научный коллега Джейка, русский эмигрант пятидесяти двух лет, штатный профессор информатики. Влад пригласил друга в свою лабораторию. «Выпьем, — сказал он, — за нашего погибшего друга». Джейк почувствовал, что дело не в одной выпивке. Влад знал Лиама не хуже его ученика, а возможно, и лучше.

Джейк явился в лабораторию Влада через несколько минут после полуночи. Русский успел приговорить полбутылки горилки «Немирофф» — по выражению Влада, «ядреной украинской водки». Его приземистая фигура с широкими плечами и квадратной головой словно вышла из-под пресса. Черные волосы, черные глаза, неожиданно полные, чувственные губы. Его жена, с которой он познакомился на конференции в Европе, высокая блондинка, выглядела антитезой рядом с приземистым черноволосым Владом. Семейная жизнь у них не заладилась.

Влад наполнил рюмку Джейка и задал вопрос:

— Думаешь, Коннор болел?

— Не знаю я, что думать.

Влад хмыкнул:

— Не болел — это факт.

Джейк сделал глоток. Крепкая водка хорошо пошла, обожгла гортань желанным огнем. Джейк обвел взглядом комнату. Лаборатория Влада работала на стыке наук, в ней можно было обнаружить что угодно — от «железа» UNIX и кабелей Cat5 до установок ПЦР и обычных пипеток. Каждая пядь свободного пространства была занята стопками бумаг. Влад расчистил место, внимательно разложив убранные бумаги по новым кучкам.

Потом, задержав рюмку в приподнятой руке, выпил.

— Знаешь, что я думаю?

— Буду знать, если скажешь, — откликнулся Джейк.

— У него была какая-то секретная информация.

— Какая еще секретная информация?

— И они не хотели, чтобы он кому-то рассказал.

— Они?

— Ага, они.

— Влад, ты параноик.

И это была истинная правда. Влад везде подозревал тайные козни. В Москве, работая младшим техником отвечавшего за научный шпионаж управления «Т» Первого главного управления КГБ, он по ночам на дому собирал из бесхозных деталей компьютерные процессоры. Еврейское происхождение не позволяло Владу занять более влиятельное положение, но на Западе, куда он сумел перебраться, ему уже никто не мешал развернуться. Устроившись в Корнелльский университет, он стал ведущим специалистом по асинхронной информатике, писал коды, позволявшие компьютерам разного типа находить общий язык. Пять лет назад Влад перешел в область биосинтеза, его привлекла возможность программирования самого главного кода — кода жизни. Он вкладывал в исследования собственные деньги, которые не переставали капать из темных, засекреченных источников. Влад поддерживал широкие связи с научно-исследовательскими управлениями ВМС и ВВС,[14] АПОИП и прочими китами финансирования оборонных разработок. С советских времен у него сохранилась подозрительность, ощущение, что кто-то постоянно стоит за спиной и тайком наблюдает за его действиями.

Джейк полистал лежавший сверху документ — что-то об управлении генами микроРНК. В разбросанных кругом бумагах, казалось, отсутствовал даже намек на порядок, но Влад всегда четко знал где что лежит. Джейк не один раз наблюдал, как коллега выверенным движением вытаскивал из стопки нужную статью из того или иного научного журнала, тему которой они обсуждали. Влад называл горы документов «полезными ископаемыми».

— Намекаешь, что Лиама кто-то убрал? На видео он сам прыгает с моста.

— Я ни на что не намекаю. Это водка во мне разговаривает.

— Ну, тогда давай еще поговорим.

Влад опрокинул очередную рюмку.

— Я тут побалакал с одним знакомым из АПСВУ.

— АПСВУ?

— Агентство по сокращению военной угрозы. Занимаются предотвращением распространения оружия массового поражения. — Влад прищурился, задумавшись. — Их штаб-квартира — в Форт-Бельвуар в Виргинии. Штат — несколько тысяч человек. Бюджет — два миллиарда в год.

— И кем у них работает твой знакомый?

Влад только замахал руками в ответ.

— Ну хорошо. Поговорили вы, что дальше?

— Он очень интересовался подробностями случившегося.

— Ты имеешь в виду — с Лиамом? И что ты ему сказал?

— Что знал. То есть почти ничего.

— С какой стати он спрашивал?

— Ты же любил Лиама, не так ли?

— Шутишь?! Я бы глотку за него перегрыз. А что?

— Лиам не дурак, сложная натура, вел игру на разных уровнях.

— Влад, давай ближе к делу.

— Просто я слышал, что наш добрый ирландский старичок не всем нравился. Говорят, он умел показать характер, когда надо. Год или два назад у него возник конфликт с главой Министерства внутренней безопасности и заместителем советника президента по национальной безопасности, непревзойденным господином Данном.

— По какому поводу?

— Не знаю. Мой знакомый, однако, сказал, что Коннор очень негодовал. Он… — Влад не сразу нашел подходящее слово. — Варился?.. Нет, прямо кипел от злости.

— Ты действительно не знаешь, из-за чего они поругались?

— Честное пионерское.

— Ну, а дальше что?

Влад заглянул в пустую рюмку.

— Говорят, Данн выставил Коннора из кабинета. Послал его куда подальше.

Влад еще раз разлил горилку по рюмкам.

— Ты, главное, смотри в оба. Мой знакомый очень встревожен. Эти люди в игрушки не играют.

— Ты о чем?

Влад с задумчивым видом произнес:

— О том, что я всегда чувствовал себя в твоей стране, как дома. Понимаешь? А теперь здесь начинают вводить другие правила. Времена — как там поет этот парень с плохим голосом?.. Времена — они меняются.

— Боб Дилан.

— Во-во. Правильно поет. Послушай, не пожалеешь.

Вторая новость явилась в виде телефонного звонка, заставшего Джейка в два часа ночи, на пути домой. Ученый шагал по дорожке через старое кладбище, отделявшее университет от жилых районов у подножия холма. Его фигура, как призрак, маячила меж надгробий.

Адрес звонившего на дисплее мобильника указывал на Корнелльское отделение полиции.

— Профессор Стерлинг? Прошу прощения за поздний звонок. Это лейтенант Эд Бикрафт из полиции Корнелла. Мы уже встречались сегодня.

Джейк различал посторонний звук, как будто карандашом постукивали по столу.

— Что-нибудь новое о Конноре?

Карандаш отстукивал равномерный ритм.

— Я бы не сказал… Моему начальнику только что позвонил майор Элбер из Форт-Детрика в Мэриленде.

— Из Форт-Детрика? Им-то чего надо?

— Между нами: Элбер — старший следователь по биотерроризму при НИИ инфекционных заболеваний сухопутных войск США, — Бикрафт выпалил название на одном дыхании, — интересовался, насколько мы продвинулись в расследовании смерти Лиама Коннора и не нашли ли пропавших ползунчиков.

— Зачем ему это знать?

— Майор сказал, что не имеет права раскрывать причину их заинтересованности. Дело — секретное.

— И что вы ответили?

— Следствие продолжается, ползунчики пока не обнаружены — так и сказал. — Карандаш застучал быстрее. — Профессор, я тут ознакомился с заказами, над которыми работал Коннор. Один из них привлек мое внимание. Ответственным исполнителем записан Вадим Глазман. Коннор — соавтор разработки. Ваше имя тоже в списке. Проект АПОИП номер 54756/А00.

Джейк по памяти процитировал название:

— «„Коробка с ползунчиками“ — революционный подход к биотерроризму».

— Не могли бы вы объяснить?

— В двух словах не получится.

— Хорошо. Зайдем с другой стороны — грибы в лаборатории профессора Коннора… опасны?

— Не думаю, — ответил Джейк. — Его лаборатории присвоена категория УББ-1 — уровень биологической безопасности номер один. Это означает, что никакие материалы в ней не представляют существенную угрозу здоровью.

— Странно…

— Почему?

Карандаш перестал стучать.

— Этот парень из Форт-Детрика, Элбер, распорядился опечатать лабораторию Коннора, никого не впускать и не выпускать. Обещал прислать рабочую группу завтра же утром. Что-то не похоже на УББ-1.

— Не похоже, — согласился Джейк.

— В таком случае нам следует встретиться и поговорить.

9

Орхидея смотрела на свои сжимающие руль руки в перчатках «Форциери»,[15] которые подвели ее в самый важный момент. Как она могла допустить такой промах! Ведь она изучила все уязвимые места старого профессора, его привычки, семейное окружение, не упустив ни одной мелочи. И все-таки Лиам Коннор обвел ее вокруг пальца.

Когда Орхидея наконец выдавила из него признание, он едва дышал. Сказал, что спрятал узумаки в лесу на окраине университетского городка. Она повела его туда, пропустив профессора на мост первым, сама шла следом.

И тут Лиам Коннор неожиданно бросился вниз.

Китаянка убрала одну руку с руля и забарабанила пальцами по бедру. Она не нервничала — вводила команды. В перчатки был вплетен пьезоэлектрический материал, генерирующий слабые сигналы в ответ на движения пальцев. Вдоль верхней кромки очков побежали полупрозрачные зеленые буквы: ЕДУ К ГОНЦУ.

Орхидее требовалась передышка. Гонцу придется подождать.

Женщина соединила указательный и большой пальцы, и вмонтированный в очки крохотный фотоаппарат сделал снимок дороги впереди. Выполняя условия договора, Орхидея передала заказчику всю документацию, накопленную с самого начала операции, — подробные заметки, фотографии с метками времени. Ни одна мелочь не укрылась от ее внимания. Этого требовал клиент.

Старенькая «камри» натужно урчала. Черную как сажа тьму кое-где нарушали лужицы блеклого света от расставленных вдоль дороги фонарей. В свете фар появилось здание платного хранилища личных вещей «Айдил». Китаянка свернула с шоссе номер 79, под колесами зашуршал гравий. Машина остановилась, не доезжая пару рядов до отсека, который она арендовала два дня назад и должным образом оборудовала.

Орхидея позволила себе две минуты бездействия. Прикрыла глаза, сложила руки, касаясь губ большими пальцами. Запустила процесс расслабления, восстановления равновесия.

Через две минуты она вновь обрела присущее ей хладнокровие. Протянув руку, взяла с заднего сиденья рюкзак, открыла «молнию» и проверила содержимое:

1. Инфракрасные очки D-321G.

2. Лезвие на длинной ручке «Экс-акто».

3. Восьмидюймовые садовые ножницы.

4. Шприц в сто кубиков, заправленный LSA-25.

5. Рулон медицинской марли от «Джонсон и Джонсон» в пакете для сандвичей «Зиплок».

6. Набитый льдом холодильный пакет «Зиплок».

Орхидея вышла из машины, ощущая безбрежный покой, закинула рюкзак на плечо. Ночь выдалась холодная, асфальт — в разводах снежных наносов. Она шла в полном безмолвии, очистив разум от всех мыслей, лишь пальцы выстукивали по бедру: НА ПОДХОДЕ К ГОНЦУ.

Китаянка остановилась перед отсеком номер 209. Несколько аккуратных поворотов наборного диска, и замок со щелчком открылся. Она подняла железную дверь-шторку на два фута и, нагнувшись, шагнула внутрь. Когда шторка опустилась за ней, Орхидея погрузилась в кромешную темноту. Принюхалась. Пахло деревом, металлом и — слабо — какой-то химией. Должно быть, пластик воняет. Она знала, что будут брызги, и выстелила стены, пол и потолок полимерной пленкой.

Все остальные запахи перекрывал еще один, ставший привычным для ее ремесла.

Запах смертельного страха.

Женщина нащупала в рюкзаке и надела очки ночного видения. Темнота немедленно потеряла непроницаемость. Очки третьего поколения были оснащены инфракрасным фонарем, лучи которого, невидимые для человеческого глаза, легко улавливались арсенид-галлиевым фотоприемником и микроканальной пластиной детектора. Помещение пустовало, лишь в дальнем углу лежала наплечная сумка, а к потолку был прикреплен нейлоновый канат, натянувшийся от тяжести подвешенного груза.

На канате, ровно в центре пустого пространства отсека, висел гонец — человек-кокон, завернутый в ткань так, что открытыми оставались только лицо и грудь. Орхидея поймала его несколько часов назад в подъезде Бронкса, использовав пневматический пистолет «паксармс», модель 24В, стреляющий дротиками, снаряженными фентанилом, и антидот М-5050. Фентанил давал преимущество: если жертва умудрялась сбежать до введения антидота, наступала смерть.

Гонец медленно извивался в темноте, в глазах — ужас, во рту — ком ваты, замотанный поверх клейкой лентой так, чтобы не вылетело ни звука. Охота получилась настолько простой, что не доставила никакого удовольствия; не радовало даже то, что пойманный был японцем. Он ровным счетом ничего не подозревал. Даже если его будут пытать, он не сможет сказать, по какой причине его преследовала одна из самых высокооплачиваемых наемных убийц Азии. Гонец провинился лишь тем, что носил определенное имя.

Он не мог видеть свою мучительницу, но чувствовал ее приближение. Это было заметно по тому, с каким отчаянием он начал извиваться.

Сначала Орхидея сделала укол, потом быстрыми, резкими движениями вырезала у него на груди лезвием несколько иероглифов. У японцев волосы на груди растут редко, так что ничто не нарушало четкую каллиграфию надрезов. Пленник молодой, крепкий. Кожа гладкая, упругая. По полу, словно дождевые, застучали капли крови.

Китаянка покончила с надписью, сделала фотографию своих трудов и протерла порезы медицинской марлей. Убрав нож-лезвие, она достала садовые ножницы. Связывая гонца, она согнула и спеленала клейкой лентой все пальцы на его правой руке, оставив торчащим лишь средний палец — наподобие неприличного жеста. Примерившись ножницами к суставу пальца, резко надавила.

Хрясь!

Фигура, мыча и хрюкая, затрепыхалась на канате. Кровь хлынула на покрытый полимерной пленкой пол, где быстро образовалась лужа, окруженная кругообразными дорожками капель. Действительно, точно дождь прошел.

Орхидея запалила паяльную лампу и прижгла рану. В ноздри ударил резкий запах жженого мяса.

Подняв отсеченный палец, она завернула его в марлю и засунула в мешочек со льдом. Пакет с пальцем отправился в рюкзак. Отсчитав три минуты, проверила, прекратилось ли кровотечение.

Убрала инструменты и отпечатала на бедре: ГОНЕЦ ГОТОВ.

Тело, медленно раскачиваясь, корчилось внутри кокона.

— Не переживай, — прошептала она, останавливая вращение, дотронувшись рукой до головы жертвы. — Главные события будут завтра.

День третий