– Жить будешь.
– У тебя линзы?
Мы одновременно нарушаем тишину, но, к счастью, от разъяснений, с чего я вообще взялась обсуждать его глаза, меня спасает настойчивое «гх-гх» за спиной. Любочка-староста. Все еще здесь. Смотрит таким внимательным взглядом на пальцы Рафа, касающиеся моего лица, что я резко отшатываюсь назад. Шаг, два. Снова спотыкаюсь и чуть не заваливаюсь на асфальт – теперь на копчик, это, видимо, для равновесия во вселенной. Могло быть. Но меня ловят. Удерживают на месте, а я еще больше злюсь и пытаюсь высвободиться из чужих рук.
– Тебя ждать? – напоминает о себе староста.
– Иду…
– Я хотел поговорить насчет конкурса и той ситуации… – произносит Раф, и Люба с выражением лица «я все поняла» оставляет нас наедине.
– Говори.
Были бы руки свободны, я бы скрестила их на груди, но сейчас получается лишь приподнять брови. Так уж и быть, послушаю, может, он хотя бы извинится, что из-за него я, как фанера над Парижем, пролетела с бюджетным местом?
– Я согласен, – пожав плечами, выдает он.
Чего?
– С чем? Что все люди идиоты? Я тоже. Мне нужно идти.
Пытаюсь обойти его, но Раф шагает в ту же сторону и, кажется, начинает раздражаться. А я-то думала, он снова мраморной статуей обратился, но нет. Мерзнет стоит, бедный: нос покраснел, уши тоже. Это вам не на машине до парковки перед крыльцом университета гонять. В тепле и с подогревом для задницы. Значит, ничто человеческое ему не чуждо? Было бы, наверное, если бы он хоть как-то реагировал на холод. А так – даже зубы не стучат. Может, он промерз до костей? Поэтому такой? Все думают, он таинственный, а он просто пустой. Что вообще может существовать в вечной мерзлоте?
– Я согласен участвовать с тобой в этом балагане.
– И под балаганом ты имеешь в виду… О! – Меня вдруг осеняет.
«Да ни за что», – проносится в мыслях его категоричным тоном. Так он еще и слово не держит? С чего вообще такие перемены? Или мамочка-декан взяла сына в оборот?
– Бред какой-то, – бормочу я, внезапно представив нас двоих на сцене. – И что мы будем делать? Танцевать, как в «Грязных танцах»?
– Боюсь, грацию Патрика Суэйзи мне не повторить, – отшучивается Раф.
– Тогда что? Петь, как в «Спеши любить»?
– Такое не смотрел.
– В чем смысл?
И зачем ему это надо? Хочет отомстить за то, что вылила на него кофе? Так пусть докажет сначала, что это была я. Может, всё его кривые руки виноваты.
– В том, чтобы победить.
Я злюсь. Психую. Прошипев, поудобнее перехватываю сумку с планшетами и устремляюсь на полных парах вперед спасать натюрморт с носом, а то теряю драгоценное время на пустые разговоры. Не оборачиваюсь. К черту его! Романов ничего не понимает: для меня это не игра. Все слишком важно, чтобы об этом шутить. К черту его. К черту конкурс. Справлюсь сама как-нибудь.
Вся в своих мыслях, залетаю в класс живописи, где сейчас третьекурсники рисуют с живой натуры, и собираю сразу все взгляды. Странно, волосы я вроде бы пригладила как могла. У меня глина после скульптуры осталась на лице? Почему все пялятся? Ладно, умываться все равно некогда, поэтому я напрашиваюсь к Сухожилиной на занятия. Она, посмотрев на ракурс, который сфотографировала для меня староста, по доброте душевной притаскивает лампы и выставляет свет, потому что «сама бы сделала именно так». А мне бы уже ну хоть как-то – просто исправить все, что успела наворотить.
Устанавливаю старый потрепанный мольберт в стороне от плотной толпы третьекурсников, нахожу нужный угол перед натюрмортом с носом и достаю твердый карандаш. Быстро набрасываю с краю новый эскиз, только… шепот за спиной напрягает. И то, как все делают вид, будто заняты чем-то сверхважным, когда я отрываю взгляд от мольберта. Улыбаюсь девочкам, которых часто вижу в кафе, но они быстро переглядываются и тоже отворачиваются от меня. С чего бы это? Ну вот такая я плохая, не сделала набросок вовремя, потому что пропустила пару (не будем тыкать пальцами из-за кого, но это Раф). Ай-ай, еще первая в рейтинге, называется!
Час пролетает незаметно, и в женскую раздевалку на физкультуру я забегаю уже очень вовремя, чтобы не опоздать, и, к счастью, без тяжелого планшета, который занял законное место на полке в кабинете живописи рядом со своими собратьями. Переодеваюсь чуть быстрее, чем со скоростью света, а затем, побросав вещи на скамье, лечу в манеж и вклиниваюсь в растянувшуюся толпу на беговой дорожке. Это традиция – десять кругов трусцой для разогрева в начале занятий. Я ненавижу бегать, и для сегодняшнего дня это уже слишком. На восьмом круге у меня начинает колоть в боку. Ноги забиваются так, что и при желании их не передвинешь. Я останавливаюсь посреди дорожки, упираюсь ладонями в колени и тяжело дышу, глотая кислород. Толпа из студентов трех групп на потоке огибает меня с гулким шепотом. Они все снова, не стесняясь, тычут пальцами, хихикают и расшатывают мою нервную систему, которая и без того вот-вот рванет.
– Да что с вами не так? – взрываюсь я, хлопая себя по бедрам. – Ну, не марафонец я, и что с того?
Девочки, наплевав на мой гнев, бегут дальше и что-то бурно обсуждают.
– Это из-за фотки, которую она выложила, – притормозив рядом со мной, но продолжая бег на месте, сообщает мне Рома.
– Какой фотки? – не понимаю я.
– Ну и что? – вроде бы возмущается Люба-староста. – Ничего личного, просто на ваши фотографии, – она кивает мне, – идут подписчики.
– Наши? Ты о ком вообще? – недоумеваю я. – Какие подписчики, если у меня их всего пятьдесят?
Ага, из которых бо́льшая часть – это реклама «богатых» приблуд для художников.
Рома хватает меня под локоть и утаскивает в сторону, пока физрук слишком занят флиртом с тренершей местных чирлидерш. Показывает мне мою страницу и… Это точно мое фото профиля, мои снимки, но… больше тысячи подписчиков? Откуда?
– Вас с Романовым прямо в эту минуту бурно обсуждают в чате гадюшника. Вы на повестке дня.
– Что? – Не верю глазам, когда он сует мне в руки телефон.
На экране горит криво сделанное фото, на котором четко видно, как Раф трогает мое лицо и заправляет прядь волос мне за ухо. И это выглядит… ну, романтично, но что с того?
– Какой-то бред.
– Бред или нет, а вы за сутки набрали больше трех тысяч сообщений.
Он одним размашистым движением пролистывает чат к началу обсуждений, а тут все: и про тату, которое Романов сделал в мою честь, и про наши отношения длиною в жизнь. У кого-то идет кровь из глаз от увиденного, кто-то ноет, что Романов достался такой, как я. Находятся и те, кто считает нас милыми и даже всеми руками болеет за нас.
– Я вообще-то две недели назад красилась, – возмущаюсь негромко, когда натыкаюсь на сообщение, где меня ругают за отросшие корни волос. И как они их разглядели?
– Даже не думай заморачиваться по поводу всего этого дерьма. – Рома по-дружески толкает меня в плечо, чтобы взяла себя в руки. – Лучше глянь вот куда. Наши гадюки открыли голосование за возможных участников зимнего шоу. И вы лидируете, глянь. – Он тычет мне в лицо экраном с какими-то процентами.
– Но меня же… – Я подбираю слово, как бы помягче выразиться, листая нелестные определения вроде «колхозницы», «нищебродки», «пугала» и «замухрышки с неухоженными волосами». – Обзывают. Я им не нравлюсь.
– Эти сучки гонят на всех. Им все равно, по кому катком проехаться. Но это не мешает им считать вас парой года. Глянь, вас реально шипперят! «Далия», кстати, звучит прикольнее, чем «Бранджелина».
Рома что-то еще болтает, а я гипнотизирую телефон с одним-единственным вопросом. Какого черта, а?
Глава 7ОнаНеофициальный прием у психолога
В нашей квартире живет слишком много людей. Я сполна ощутила это на выходных, которые впервые за долгое время у меня совпали с обычными человеческими.
Мама у меня учительница младших классов и периодически обращается с нами как с неразумными школьниками, которыми можно командовать. Сегодня она без предупреждения затеяла с раннего утра субботы генеральную уборку и перебудила всех шумом пылесоса. Со злым умыслом – от домашних обязанностей не сумел уклониться никто. Даже папу после ночной смены заставила перевесить карниз. Я в итоге отпахала с тряпкой полдня и едва ли не замертво свалилась на диван. Как раз к тому времени, когда Роза с мужем, которые запланировали поездку на все выходные в загородный спа, подкинули нам Лёву. Без папы, давно выучившего к нему подход, справляться было тяжелее. Бандит вытряс из меня всю душу, пусть мы и повеселились на славу, портя гуашью альбомные листы. С большим трудом отмыв парня в тазике, мы с мамой еще час по очереди укладывали его спать, а зараза Вета, пытаясь около полуночи сбежать из дома на какую-то вечеринку, снесла своими крутыми бедрами деревянный светильник в коридоре, и… все по новой.
Пока они с мамой скандалили, я опять укачивала Лёву, и у меня отнялись руки. После еще долго не могла уснуть, но рисовать не стала – настроение было не то, да и Лёва, привыкший спать в гробовой тишине и кромешной тьме, мог проснуться от любого звука, движения и тени. В результате я, конечно, не выспалась. А с утра случилась Рита и ее мигрень. Несколько часов подряд бедную штормило и выворачивало наизнанку, а потом она заперлась в своей комнате и отказалась смотреть со мной кино. Одной мне до боли знакомый фильм про Миа Термополис и Дженовию[4] быстро наскучил, и я закрыла ноутбук. Хотя, признаться, мне бы не помешала какая-нибудь заморская бабушка, которая решила подкинуть королевских титулов, но моя единственная бабуля по маме жила в деревне и могла в сезон подкинуть разве что кабачков – больше у нее особенно ничего не росло.
Во второй половине дня в воскресенье я пыталась работать, но затея была заведомо провальная: каждые две минуты меня кто-то отвлекал, а Дукалис, вернувшийся после загула, открыл охоту на мой планшет. Хотела перекусить йогуртом, который купила, когда бегала за манкой для Лёвы и таблетками Рите, но его уже кто-то съел. Йогурт было не спасти, но я вырвала у этого кого-то из рук свой вязаный костюм из материала, похожего на кашемир (и совершенно некашемировой стоимости). Если бы Вета умела беречь вещи, вопросов к ней не было бы, но она же угробит его за один вечер, а потом еще постирает на шестидесяти градусах в стиральной машине, чтобы он налез только на Лёву и ее левую ягодицу!