– Ах, извините, что мешаю!
Я тут же подпрыгиваю от постороннего голоса, что вмешивается штормовой волной в тихую морскую гладь, которую представляю в голове.
– Но фотограф ждет. Вас хотят снять в первую очередь, чтобы было больше времени. Только никому из участников об этом не говорите, хорошо? – шепчет последние слова заговорщическим тоном рыжеволосая девочка, которая вербовала всех на конкурс.
Не глядя на Романова, одергиваю пиджак, разглаживаю по́лы и поправляю прическу, взбивая локоны. Выдох, спину прямее. Грудь вперед и голову выше. Я готова и первая захожу в зал. Натянуто улыбаюсь, когда слышу шелестящие вздохи, мол, какие они милые, и даже притормаживаю, потому что вокруг слишком много людей, а Раф подталкивает меня вперед, аккуратно, но настойчиво придерживая за талию.
– А вот и наши звездочки! – сообщают фотографу, пока я бросаю сумку на одно из сидений в первом ряду.
Девушка с камерой, дредами и в косухе мерит нас наверное-профессиональным-взглядом, прикидывая, видимо, как мы будем смотреться в кадре.
– С них и начнем, – деловым тоном сообщает она, и снова паника подступает к горлу.
Нам вроде бы обещали модного столичного фотографа, значит, девушка должна знать свою работу? Успокаиваю себя этой мыслью. Мы справимся. Я нефотогенична, но рядом со мной Раф. Все будут смотреть на него и его жирафий рост. И голубые глаза. И эту дразнящую сережку в ухе. Моргаю – и вот уже стою на выстроенной для фотосъемки площадке. Специальный свет слепит меня, и я прикрываю лицо рукой.
– Так, импровизируйте пока. Я настрою камеру под вас, хорошо? – просит фотограф, а я рот приоткрываю от возмущения.
Какой же она профессионал, если не говорит, что делать? Я застываю как истукан. Еще и моргаю, как раз когда раздаются щелчки затвора.
– Нет-нет-нет, так не пойдет, – выказывает она недовольство. – Никакого взаимодействия. Девочка как кукла, неживая совсем. Так. – Она задумывается на пару секунд. – Попробуйте посмотреть друг на друга.
Это еще зачем? С таким вопросом я под давлением общественности поворачиваюсь к Романову. Он чуть приподнимает брови и почти незаметно кивает мне, мол, просто делай, что говорят, им лучше знать, а даже если нет… Я вижу, как ползет вверх правый уголок его рта, который не видно в кадре, и тоже слегка улыбаюсь. Что? Улыбки – заразительная вещь.
– Во-от, уже лучше. Парню нужно куртку снять.
Даня раздевается под громогласные аплодисменты. И это, наверное, должно раздражать, но почему-то веселит меня. А то, как он расстегивает и подворачивает рукава рубашки, отчего-то завораживает не по-детски. Понятия не имею, что такого особенного в его руках, но не могу оторвать от них взгляд. Ничего такого: просто длинные пальцы и аккуратные ногти, просто перекатывающиеся под кожей сухожилия, когда он напрягает руки, просто тату… Тату? Черт возьми, откуда у него еще одно тату? И почему я ничего о нем не знаю? Паника-паника-паника! Резко, не контролируя себя, тяну его за воротник вниз, потому что мне не допрыгнуть до верхушки Эйфелевой башни.
– Что за татуировка? Ты должен был мне о ней рассказать! – шепчу ему на ухо так, чтобы слышал только он, и впиваюсь пальцами в его рубашку до побелевших костяшек. Верхняя пуговица ее расстегнута, но вторая под моим напором, кажется, вот-вот оторвется, а расслабиться и отпустить Романова я не могу. Пока он не даст мне чертов ответ!
– Мне нравится, замрите, – приближаясь к нам с камерой, подает голос девушка, которую тут же хочется послать как можно дальше. – Я вижу страсть, да.
А я чувствую откровенное желание заткнуть чудо-фотографа. Где они вообще откопали ее? Ей бы свадьбы в Малиновке снимать – вот где страсть.
– Девушка… как девушку зовут? – слышу будто издалека, потому что все еще жду ответа от Рафа.
– Лилия, – громко говорю я, не отводя от него взгляда.
– Лилия, улыбнитесь немного, а то может создаться впечатление, что вы хотите убить молодого человека.
Очень правильное впечатление, потому что именно об этом я сейчас и думаю.
– Следы от лап черного дрозда. Песня «Битлз», – шепчет Раф мне на ухо, а я выдавливаю фальшивую улыбку. – Сделали с мамой одинаковые татуировки, когда ей стало лучше после лечения.
Чуть приоткрываю губы в немом вопросе.
– Рак груди. Все обошлось.
О-о. Я замираю, потому что не знаю, что тут можно сказать. Он чуть отодвигается от меня, а фотограф снова что-то верещит:
– Замрите, замрите! Это шикарно! Нет, контрастируете вы отлично, я порами ощущаю вашу химию. Да, дайте мне еще огня!
– Дайте мне сил не придушить ее, – бормочу тихо, отпустив наконец Данила, и тот усмехается. Только мне.
– Может, вы поцелуетесь?
Че-го? Я так резко поворачиваю голову, что у меня что-то трещит в шее и на короткий миг темнеет в глазах.
– Это не предусмотрено в нашем контракте, – с непробиваемым лицом отвечает Раф, когда я сильнее впиваюсь пальцами в его руку, как-то оказавшуюся в моей руке.
Все замолкают, глядя на нас. Сама не знаю, как реагировать, пока в конце концов он не улыбается, давая понять, что пошутил.
– Ха-ха, – смеюсь тоже. От нервов.
– Один маленький поцелуй! Это точно нужно для архивов истории!
Ага, чтобы запечатлеть мой позор? Да я ведь и не целовалась никогда! Паника-паника-паника. Глаза бегают, мысли путаются, ладошки потеют, дышу чаще. Не вижу выхода. Да у меня сейчас самая настоящая паническая атака начнется! И еще хуже становится, когда весь зал под руководством рыжего дирижера-вербовщицы начинает хором скандировать: «Просим!» Мы им что, Дед Мороз со Снегурочкой? Что за бред? Сердце вот-вот выскочит из груди – так быстро колотится.
И вдруг замирает. Напрочь, будто и не билось никогда. Потому что Данил, потянувшись ко мне, трется носом о мой нос и без слов, одними глазами, говорит повторять за ним. Кивает мне, когда я с трудом, но сдерживаю судорожный вдох. Заставляет меня запрокинуть голову выше и мягко, очень мягко, почти невесомо касается моих губ своими. Пш-ш-ш. Почему-то в мыслях именно этот звук. Один короткий миг, несколько вспышек фотокамеры, крохотный разряд тока, что запускает мое сердце.
Данил отступает, а я тут же облизываю губы, будто мне еще надо. Но у меня просто пересохло во рту. Почему-то. Смотрю на него, и что-то внезапно меняется. Говорят, настоящая красота картины видна издалека – лишь издалека можно оценить и мастерство художника, и сам шедевр. Вот только с Рафом как будто все наоборот, потому что и на расстоянии нескольких шагов я не видела в нем той красоты, которую замечаю сейчас. Интересно, почему так? Ничего же в нем не изменилось: та же чуть растрепанная прическа, тот же высокий лоб и густые брови, нос короче не стал, а глаза… они хотя и красивые, но легкий холодок в них будто заранее предупреждает – лучше не приближаться. А мне в эту самую секунду так и хочется, наплевав на все эти предупреждения, приблизиться, хотя и так стою ближе некуда. Потому что Раф оказывается так внезапно чертовски красив. Сложно красив. Глубоко красив. Таинственно.
– Мне не хватило кадров, давайте еще, раз такая пляска пошла! – слышу где-то на фоне, моргаю и легче, чем могла бы подумать, поддаюсь желанию, что охватило грудь.
Мне нужно еще, если это будет так же. И я сама встаю на носочки, чтобы дотянуться до Рафа. Кладу правую ладонь ему на грудь, а левая зарывается в его волосах. На этот раз я уже смелее касаюсь его губ, а сердце сходит с ума: удар, второй, третий. Оно за один миг заново разгоняется так сильно, так отчаянно бьется в ребра, что даже больно. От мимолетного касания. Хочу еще. Хочу узнать, что будет, если дольше, глубже, крепче… Это ведь все не по-настоящему, да? Хотя мне, наверное, плевать. Я приоткрываю губы, по-прежнему боясь сделать что-то неправильно, но Данил быстро приходит мне на подмогу. Прихватывает губами мою губу и чуть втягивает в себя. С невыносимой нежностью, которая расползается теплом по всем конечностям.
– М-м, – слышу тихий гортанный звук, предназначенный лишь мне.
Вижу, как он прикрывает глаза, и сердце окончательно сходит с ума: бам, бам, БАМ! Это слегка пугает. Невольно дергаюсь назад, но Данил уже не позволяет мне отступить. И я сдаюсь. Добровольно погружаюсь во тьму, впускаю ее в себя. Язык Рафа умело проскальзывает между моих губ, касается моего. Осторожно, я бы даже сказала – несмело, если бы не знала Романова. Но когда я слегка двигаю своим, чуть лизнув и приветствуя его в ответ, что-то происходит. Странное. Внезапно. Хваткие пальцы сжимают мои волосы на затылке и толкают меня ближе к себе. Губы сминаются под напором Рафа. Я едва успеваю дышать, не то что отвечать! Это какое-то безумие.
Пытаюсь не отставать в надежде, что не кажусь трехлеткой в любовных делах. Пытаюсь контролировать хотя бы свои движения, но в какой-то момент все летит к чертям. А затем мне становится все равно. Потому что есть я, Данил и наши губы, цепляющиеся друг за друга в фальшивом, но таком жадном поцелуе. И, кажется, мне будет плевать, даже если прямо сейчас обрушится потолок. Если сейчас начнется землетрясение. Если мама-декан Романова вдруг придет сообщить, что мне больше не нужно участвовать в конкурсе, потому что она все для меня устроила. Да даже если Лейла-стерва-Андреевна извинится передо мной прямо на глазах у всего университета, я ни за что не остано…
– Вот это страсть!
– Может, вам уединиться?
– Ага, мы подождем с интервью, если вам нужна каморка.
Этот ядовитый шепот быстро проникает в уши, когда я отстраняюсь от Данила. Отравляет. Оставляет горечь на губах вместо привкуса сладкой жвачки. Я по привычке не смотрю Романову в глаза, смотрю на его губы. Красные, черт возьми, губы. В моей красной помаде. Боже-боже-боже!
Накрыв ладонью свой рот, я быстро нахожу сумку, а в ней – салфетки для снятия макияжа, которыми часто поправляю помаду. Пальцы дрожат, но я изо всех сил тру лицо и протягиваю пачку подошедшему Рафу. Надеюсь, он справится сам, потому что больше я к нему не прикоснусь. Ни при каких условиях.